Я признаюсь во всём - Йоханнес Зиммель

На следующий день она переехала ко мне, а через день я уже разговаривал с Ирвингом Уоллесом, нашим продюсером. Он позволил Маргарет что-то продекламировать, пройти пробы, и она получила маленькую роль. Лафтон был с ней мил. Но это не помогло. Это было настолько бездарно, что в конце концов в интересах фильма и по велению сверху сцены с ее участием были вынуждены свести к минимуму.

Она держалась очень мужественно, когда узнала об этом, и сказала, что она меня предупреждала и сама никогда не ощущала себя актрисой. В день показа она мне сказала кое-что еще. При этом она улыбнулась и нежно прильнула ко мне. На показе мы сидели в отдалении сзади, и она ждала, когда мы увидим ее на экране. И тогда она сказала мне, что была у врача и нет никаких сомнений.

У нее будет ребенок.

7

— Не помешаю? — спросил Джо Клейтон.

Я не слышал стука, он уже стоял в моей палате, с иллюстрированными журналами и бутылкой виски в руке.

— Конечно нет, — сказал я, — проходите, Джо.

Он широко улыбнулся и крепко пожал мне руку. Он был похож на веселого толстого биржевого маклера.

— Давайте сначала выпьем по глоточку, — предложил он и позвонил, усаживаясь и доставая портсигар и карманный ножик, который мог служить и штопором. С помощью него он открыл бутылку. Он показал на портсигар:

— Здесь можно курить?

— Конечно.

Он зажег огромную сигару и выдохнул перед собой большое облако дыма. Казалось, он был очень доволен собой.

— Вы кажетесь мне очень довольным собой, Джо, — сказал я.

По какой-то причине я чувствовал себя неуютно. Что-то не сходилось, я не мог сказать, что это было, но я ощущал это совершенно отчетливо. Он был слишком расположен ко мне.

— Так и есть, так и есть, мой мальчик, — сиял он, сцепляя свои короткие толстые пальцы. — «Крик из темноты» закончен. Через четыре недели мы начинаем съемки.

«Крик из темноты» — так назывался мой фильм. От веселости Клейтона мне с каждой минутой становилось все более тревожно.

— Почему через четыре недели? — спросил я. — У вас же только мой сырой сценарий.

— Ваш сырой сценарий великолепен, Джимми! — Он похлопал меня по спине. — Лучше он и не мог бы быть! Все от него в восторге, даже Ташенштадт. А вы сами знаете, как трудно ему угодить.

— Да-да, — сказал я, — но это все-таки всего лишь сырой сценарий. Мы с Хельвигом хотели изменить некоторые сцены, а потом… — Я осекся. — Постойте, но ведь Ташенштадт вообще не говорит по-английски!

— Конечно нет, а что?

— Как же он тогда прочитал сценарий?

— Конечно, он прочитал не ваш сценарий, а Хельвига.

— Да, тогда ясно.

— Что — тогда ясно?

— Конечно, это совсем другое. Диалоги Хельвига уже готовы. Над моими нужно было еще поработать.

— Разумеется, разумеется, — сказал он отстраненно. Я вообще перестал его понимать. Я хотел что-то спросить, но тут отворилась дверь, и появилась медсестра. Она была безобразная и толстая.

— Два стакана, пожалуйста, — сказал Клейтон по-английски.

— Два стакана, пожалуйста, — сказал я по-немецки.

— Конечно, сейчас, — сказала безобразная сестра по-английски. Она исчезла.

— Вы тоже придерживаетесь мнения, что над диалогами еще надо поработать?

— Да, Джимми, — он облизнул свою сигару, которая собиралась потухнуть. — Над ними надо будет еще немного поработать. Но не беспокойтесь! Не торопитесь, вы должны хорошенько отдохнуть, сейчас это самое главное! Здоровье прежде всего! Важнее ничего нет!

— Да, но…

— Вы свое дело сделали великолепно, я вами более чем доволен. Хельвигом тоже. Но вами особенно, Джимми. И когда я буду снимать свой следующий фильм — это будет, вероятно, осенью в Испании, — вы твердо можете рассчитывать на то, что я снова вспомню о вас.

— Что с вами, Джо? Вы говорите так, будто я уже закончил свою работу.

— Так и есть, Джимми, ха-ха-ха! — он засмеялся и снова похлопал меня по спине.

Безобразная сестра принесла два стакана.

— Спасибо, — сказал Клейтон и улыбнулся ей.

— Пожалуйста, — произнесла она. Но не улыбнулась. Она посмотрела на бутылку виски, а потом на меня, покачала головой и ушла.

— Вот, возьмите! — Клейтон протянул мне стакан. — За то, чтобы вы снова были абсолютно здоровы!

Мы выпили. Виски было теплым и тяжелым. Я почувствовал, как оно разлилось у меня в груди. Я поставил стакан.

— Джо, что это значит: я закончил свою работу? — Теперь я уже точно знал, что случилась какая-то неприятность. Он смотрел в пол, избегая встретиться со мной взглядом. Он был порядочным парнем и врал очень неумело. Он не отвечал. — Отвечайте же! Как это я закончил со свою работу, если я должен еще переписать диалоги?

— Но вы же не можете переписать их, если вы больны и лежите в больнице!

— Я пробуду здесь всего три-четыре дня.

— Всего три-четыре дня? — Он пожал плечами. Без сомнения, он рассчитывал, что это продлится гораздо дольше. Почему, черт возьми, почему?

— Да, три-четыре дня! И потом я снова в вашем распоряжении! Что это значит? Я могу писать даже здесь, чтобы не терять времени. Мне больше нечего делать! Да, так даже было б лучше всего…

Он покусывал губы. Его сигара догорела, но он этого не замечал. В саду за окном постепенно темнело.

— Джимми, не говорите чепухи! — Он медленно поднимал глаза и наконец с измученной собачьей улыбкой посмотрел мне в лицо. — Как же вы здесь можете писать, здесь, в такой обстановке, в вашем состоянии?..

— Я в полном порядке!

— Разумеется, но все-таки… Вы еще не знаете результата обследования. Господи, конечно, оно покажет, что вы абсолютно здоровы, но пока…

— Джо, — медленно произнес я, — что вы от меня скрываете?

— Ничего, Джимми, ничего. Хотите еще виски?

— Нет.

— А я — да! — Он налил себе полный стакан и залпом его выпил.

— Итак! — сказал я. — Что это значит? Почему я не могу здесь писать диалоги? Кто же тогда их напишет?

— К счастью, Коллинз сейчас в Мюнхене, — произнес он, не глядя в мою сторону. Лицо его стало пунцовым. Бедный малый!

— Ах вот оно что, — сказал я и сел. Коллинз был автором, пользующимся большим спросом в Америке, в настоящее время он гостил в Европе. Мы были знакомы, я им восхищался, а он обо мне ровным счетом ничего не знал. И вот Коллинз должен был писать мои диалоги. В первый раз за этот день я почувствовал, как у меня снова начинают болеть виски.

— Он любезно откликнулся на просьбу внести несколько небольших изменений, когда я ему сказал, в какое затруднительное положение я попал из-за вашего приступа…

— Джо, — выговорил я, — еще по телефону вы мне сказали, что из-за моего приступа вы ни в какое затруднительное положение не попали. Вы старый лжец!

— Я же уже поговорил с Коллинзом, Джимми, — с мольбой в голосе и с несчастным видом проговорил он.

— Я полагаю, — продолжал я, — что вы действительно не попали из-за меня ни в какое затруднительное положение. Напротив. Мое несчастье, должно быть, оказалось для вас даже подарком небес.

— Джимми, не говорите так!

— Это был наилучший способ устранить меня, так?

— Пожалуйста, Джимми, вы знаете, как я вас ценю!

— Вы и ценили меня! С каких пор вы стали мной недовольны?

— Я никогда не был вами недоволен! — вскричал, подскочив.

— Не кричите, — сказал я. — Здесь больница. И сядьте! — Он сел. Его толстые руки тряслись. — Ну, давайте говорите, кто меня очернил, кто вам внушил, что моя работа ничего не стоит!

— Ни один человек мне ничего подобного не внушал, Джимми, действительно никто!

— Прекрасно. Тогда слушайте внимательно, что я вам скажу: Коллинз не будет менять мои диалоги!

— Он же это уже делает! — хватая ртом воздух, сказал он плачущим голосом. Значит, он был еще хуже, чем я думал.

— Хорошо, — сказал я, — тогда заберите у него рукопись. Наш с вами контракт еще в силе. Пока я работаю с вами по контракту, вы согласно закону о профсоюзах не можете работать с другим автором. Скажите Коллинзу, что вам жаль. Это моя работа! Я хочу закончить ее! Или увольте меня, если вам так лучше! Тогда вы сможете взять столько авторов, сколько захотите.

Он тяжело дышал и молча смотрел на меня.

— Вы меня поняли?

Он кивнул.

— И то ж?

Он снова встал:

— Джимми…

— Сядьте!

Но он покачал головой и продолжал стоять.

— Джимми, я надеялся, что вы избавите меня от этого. Если вы отказываетесь признать Коллинза, тогда… — Он набрал в грудь воздуха, теперь глаза его действительно были влажными.

— Тогда…

— …тогда я вынужден вас уволить, — тихо произнес он и снова сел.

После этого мы какое-то время молчали.

— Теперь вы можете мне налить еще виски, — наконец сказал я.