Свой – чужой - Александр Проханов

У них – такое усредненное болотце гайдаровского уровня. Сам Гайдар оказался никаким оратором, в нем отсутствуют какой бы то ни было магнетизм, даже элементарное человеческое обаяние. Просто какой-то карлик. Карлик из сказки, знающий какое-то заклинание. И те, перед кем он произносит это тайное заклинание, вдруг видят в нем нечто сиятельное, принцевское. Наверное, перед тем, как войти в кабинет Ельцина, он куда-нибудь, под полу пиджака или под воротник, быстро нашептывал это заклинание, и бедному нашему Борису Николаевичу представлялся гениальным экономистом. На самом деле, по-моему, у него просто познания в экономике не глубже моих, а у меня их практически нет.

У них бойцов нет. К тому же в основном они «опущенные», я имею в виду их временное ощущение. Это страшнее, чем быть «опущенным» в зоне. И они так и сидят, как эти «опущенные».

И тем не менее Дума ничего долгожданного не творит, не производит. Потому что она – девственница. Она не умеет вести никаких политических баталий. Это не согласованная армия, антипрезидентская, ведущая законодательные бои. Повторяю: там есть несколько сорвиголов, несколько отчаянных рубак-бойцов, увешанных орденами и медалями, но только знающих, как драться персонально, и совершенно не знающих, как надо загибать фланги или как надо выкатывать куда-нибудь артиллерию. Единственные, кто владеет тактикой по большому счету, – это Исаков и, наверное, Зюганов.

Про Думу сейчас говорить очень сложно; что в ней действительно происходит, так это медленное угасание оппозиции, размывание границ между оппозицией и правительством. У всех появляются какие-то интересы, интересики, включая вашего покорного слугу. Интересы и интересики, что побуждают подавать руку людям, которым мы в октябре не то что руки, а даже приклада автомата, если бы они тонули, не протянули бы. Я тут как-то даже вхожу в состав комитета по безопасности и курирую контрразведку, как бы даже что-то делаю.

Хотя в основном я занят диким количеством закулисных интриг на всех уровнях. И мне это нравится, потому что это абсолютно новое для меня качество. Опять-таки с одной целью – полностью восстановить жизнедеятельность редакции и «Секунд». Другой задачи у меня нет. Для себя лично я ничего не ищу, и в общем-то мне ничего и не надо.

А.П. Последнее. Грядущее смутно. Контуры его абсолютно размыты. И мне мое сердце, а также рассудок подсказывают, что главная катастрофа еще впереди. Главная русская катастрофа, связанная как бы с выключением из жизни огромных пространств, регионов, с остановкой великолепных заводов, распадом властей, со смутой, – впереди. Сегодняшнее – это лишь преамбула. Все, что мы называли «кризис в разгаре», «на грани катастрофы», «перед бездной», – это все так и есть.

Но грядущее сулит России, возможно, еще большее количество бед, причем огромных, апокалипсических. И мною движет не понимание будущего, не знание о будущем, а два стойких чувства. С одной стороны, любовь – любовь к Родине, земле: это любовь к пространствам, рекам, эху, запахам, природе и ко всему тому, что наполняет меня как человека, рожденного и обреченного умереть здесь, такая мучительная и сладостная, почти религиозная любовь. А с другой – такая же мистическая ненависть, бесконечная, беспощадная, слепая, неосознанная, делающая меня бесстрашным в любой безнадежной схватке и даже в застенке.

Ты человек мистический. Помню нашу первую встречу, когда я приехал к тебе в Питер, был у тебя в редакции – вы собирались куда-то на свои утренние охоты, с камерами. Там была какая-то буза, ходили люди в галифе, грохотали солдаты, не знаю, по-моему, маркитантки какие-то на барабанах сидели, пьяниц только не было…

А.Н. Не было. Пьяниц у меня не могло быть.

А.П. … И тогда ты сказал мне несколько удивительных слов о чудодейственном слове, о ключике золотом, о некоей таинственной, не знаю, музыкальной фразе, которая должна разбудить весь огромный русский оркестр…

Что тебе твое мистическое чувство подсказывает сегодня? Как ты глядишь в грядущее Родины, через головы, конечно, думских своих партнеров и через всю такую понятную сиюминутную политическую интригу?

А.Н. Смотрю с интересом и совершенно спокойно. С интересом смотрю на всю эту мерзость, персонифицированную для меня Гайдаром, Чубайсами и другими. Потому что они, в общем-то, на протяжении этих лет создавали тот перекрестный огонь, в котором я калился и воспитался в бойца так, что мне теперь никакой бой не страшен. И это, наверное, чувство хорошего солдата – не думать о боях впереди. Пусть думают новобранцы. Пусть думает о том, что ждет Россию, новобранец, я к любой драке готов. И поэтому, так сказать, нормальный, «длинный ус кусая…» Как там?

А.П. «… Кусая длинный ус… Кто кивер чистил весь избитый…»

А.Н. Да, «кивер весь избитый…» Совершенно точно. Вот такое у меня состояние.

Вячеслав Клыков: «ГОСПОДЬ БОГ НЕ ЛЮБИТ РОБКИХ И ЛЕНИВЫХ»

Aлександр Проханов: Не первый год мы знакомы, не первый раз встречаемся, но так случалось, извини меня за это, что я обращался к тебе в основном в час беды. Когда закрывали «День» и на нас рушились горы – в те жуткие августовские дни и потом, в октябре минувшего года. Когда же у жизни было ровное течение, я просто издалека смотрел и любовался тобой и даже не подходил к тебе. А вот стрясись беда, я сразу к тебе устремлялся и как бы взывал о помощи. Это была пора, когда многие от нас отступались, потому что, конечно, это прокаженная газета, газета, над которой секиры свистели. А ты всегда спокойно, мужественно приходил на помощь газете и публиковал свои выступления, излагал взгляды с такой ясной, несотрясаемой выразительностью и силой, что в нас, гонимых, это вселяло надежду и веру. И опять к нам притекали как бы разбежавшиеся ратники, наши на время растерявшиеся други. Ты нас таким образом выручал.

И я все эти годы чувствовал себя как бы в долгу перед тобой. Потому что ты же ведь не политик, весь твой удел здесь, в мастерской, среди твоих каменных глыб, твоих металлов, среди этих вспышек сварки. Ты скульптор – великий современный скульптор, и мне хотелось бы нашу сегодняшнюю беседу начать с твоего художества, хотелось, чтобы ты рассказал о своем уже огромном пройденном пути. Жизнь проживается, и для писателя она – от книги к книге, для политика – от тюрьмы к тюрьме или от президентского кресла к президентскому креслу, а то и к эшафоту, для скульптора это – от памятника к памятнику, от скульптуры к скульптуре. Расскажи о своих работах, которые мы все знаем, которыми любуемся по нашим русским городам и весям. Как они для тебя проходили и как они тебя самого воздвигали, когда ты их ставил среди лугов, гор, полей? Расскажи, например, как появился на свет Божий и как воздвигся памятник преподобному Сергию в Радонеже, памятник отроку Варфоломею?..

Bячеслав Клыков: Да, конечно, расскажу. Но единственное, что хотел бы напомнить слова Перикла, что в минуту национальных потрясений всегда в первых рядах – художники. Когда что-то случается, художник не может оставаться в стороне. Своими работами, он, естественно, откликается в первую очередь, но и непосредственно участвует в событиях. Это и объясняет мою позицию, от которой я никогда не отходил.

Что же касается работы в Радонеже, это уже как бы воспоминание, ведь то был 87-й год. Но как сегодня России опять нужен Жуков, так и в то время, я это остро чувствовал, преподобный Сергий был нужен России. Хотя бы как имя, хотя бы как память, хотя бы как пример. Он смог в разрозненной Руси соединить лучшие силы, подвести их к национальному идеалу, сплотить народ и дать ему тем самым возможность победить в Куликовской битве. Я думаю, что простое обращение к имени преподобного Сергия уже дает уверенность в своих силах. И потом благодать, которая идет от святого, – она никогда не исчезала над Россией.

Ведь никогда не пропадала тропа к преподобному Сергию. В Троице-Сергиевой лавре всегда был народ, во все времена. И вот уже после неудачной попытки установить памятник случилось так, как мы и предполагали и даже обещали собравшимся тогда людям. Что через полгода на этом месте откроется храм и будет он действующим, и не будет там музея Радонежа, куда едва-едва приходили бы два человека в день. А сейчас идет в храме служба, есть настоятель. То есть установилась нормальная русская жизнь на этом замечательном месте.

Трудно говорить, как появился образ памятника. Появился неожиданно. Сейчас об этом можно сказать, хотя я даже как-то стеснялся делать это. Разговаривали с моим приятелем из Ростова-на-Дону Олегом Облоуховым о том, что хорошо бы в Радонеже на месте, где раньше стоял коровник, поставить памятник. Общественниками оно уже было приведено в порядок, мы ездили периодически туда с группами, чтобы от этого скотного прошлого не осталось и следа на холму. Ну и в два часа ночи, я помню, нарисовал набросок и показал Олегу. Он сказал, что замечательно. По сути, этот набросок и лег в основу памятника. Все остальное потом было вопросом техники. Еще нужно было продумать юридическую сторону дела, для того чтобы не было никаких осложнений. Мы как бы передавали его в дар Загорскому музею. Этот музей согласился принять дар, но поскольку хранить его в запасниках негде – фигура три с половиной метра – предполагалось поставить его как раз напротив церкви Вознесения, где размещался музей Радонежа. Ведь не только по легенде, но и по свидетельству археологов, храм этот был заложен на месте дома, где жил преподобный Сергий с семьей.