Разговоры мужчин среднего возраста - Квартет И

КАМИЛЬ. А сейчас смотришь кино - и все не то. И я думаю - это во мне дело, или в них? Когда они начали штамповать это все из фильма в фильм? Или когда меня это начало напрягать?

ЛЕША. Вот, например, момент, который есть в каждом боеви­ке, когда главный плохой держит на мушке главного хорошего, но не убивает, а начинает рассказывать, почему он его сейчас убьет. Он же наверняка смотрел такие фильмы - пусть даже не со своим участием - и знает, что пока он говорит, главный хо­роший обязательно развяжется, дотянется до кнопки, и на него сверху упадет пятитонный грузовик, который туда подвесили продюсеры фильма.

САША. Или под ним откроется люк, и он рухнет на металличес­кий штырь. И будет удивленно смотреть: «Да елки-палки, на тот же штырь!»

ЛЕША. Знаете, почему он тянет? По-моему, он просто хочет вы­сказаться. У него же сейчас невероятная аудитория. А кто бы его слушал, если бы он не держал пистолет у виска Брюса Уиллиса?

САША. А я знаете, о чем мечтаю? Чтобы у них произошла какая-нибудь накладка. Ну, скажем, уже Брюс Уиллис держит главно­го плохого на мушке, и вдруг какая-то глупость, он чихнул, и у него поясницу заклинило, так: «стоять!.. а...а...апчхи!.. ой...ой». И уже плохой спрашивает: «мистер? с вами все в порядке?», а у Уиллиса еще из носа сопелька, и он такой: «в порядке... у вас не будет платочка?» И через боль: «вы, главное, никуда не ухо­дите, стойте здесь, я вас обязательно арестую или убью... только мне сначала в медпункт». И мир остается неспасенным!

СЛАВА. А может уже какая-то баба, наконец, отказать Майклу Дугласу? Как бы это потрясло зрителя - он только к ней, а она - «нет». Он такой: «Как, подожди? Я Майкл Дуглас», а она такая - «ну, нет». Осилил бы его актерский талант такую неожиданную для него ситуацию?

ЛЕША. Или даже не отказывает, а просто говорит - «хорошо, но в презервативе». А у него с собой нет. И у нее нет.

СЛАВА. И ни у кого из съемочной группы не оказалось...

ЛЕША. И он как дурак ходит по комнате - в трусах и носках, не знает, что делать. Не может двинуть вперед сюжет. А? Как вам поворот?

КАМИЛЬ. Нет, не дождемся, у них все по схеме. Вот в трилле­ре - там все либо маньяки, либо жертвы маньяков, либо по­лицейские, которые ловят маньяков. Нет обычных людей, которые просто живут, работают и ничего не знают про мань­яков. Если фильм не про прыщики, то ни у кого прыщиков нет. А если вдруг у героя на плече маленький прыщик, то че­рез 5 минут оттуда вылезет страшное чудовище.

СЛАВА. А эротические фильмы? Там вообще нет случайных людей - все озабоченные, все трахаются. А если вдруг и идут на работу, то только чтобы трахнуть секретаршу.

КАМИЛЬ. Почему только секретаршу? Практикантку из другого отдела, зашедшую по ошибке, потом клиентку, которая пришла чуть раньше, все видела в неплотно закрытую дверь, завелась и сама набросилась. А за всем этим в щелку наблюдает бухгалтер и тайком мастурбирует.

ЛЕША. Никто не занимается домашними делами, например, не пылесосит, а если и пылесосит, то обязательно в короткой юбке, в туфлях на высоком каблуке и с накрашенными губами - и то только для того, чтобы проходящий мимо сантехник не дай бог не пошел на кухню чинить кран. Не за этим его приглашали в этот фильм.

СЛАВА. Причем сантехник приходит холеный, чистый, с вот та­кими (показывает) плечами. Обязательно в джинсовом комби­незоне на голое тело.

ЛЕША. Непонятно, почему он до сих пор работает сантехником, а не идет сниматься в порнофильмах.

САША. А в триллере в душе моются только женщины, и только для того, чтобы на них там напали. Причем, если это главная ге­роиня, то ее спасут, а если нет - зверски убьют. Скрипнет дверь, чья-то рука отдернет занавеску, крик, и на кафель брызнет кровь.

СЛАВА. А в эротическом фильме она в душе мастурбирует и даже не подозревает, насколько же ей повезло, что она мастур­бирует не в триллере.

КАМИЛЬ. А вот типичный герой боевика. Обязательно в отстав­ке - либо он бывший спецназовец и отказался истреблять стадо мирных камбоджийцев, либо бывший полицейский, давший в морду коррумпированному начальнику. Но, когда происходит что-то по-настоящему страшное, спасти всех может, почему-то, только он.

САША. А он отказывается, потому что он жене обещал больше ни в чем не участвовать.

СЛАВА. И тут, слава богу, плохие убивают его лучшего друга.

ЛЕША. Да-а!.. Как он теперь в одиночку расправится с арми­ей негодяев, зависит только от отсутствия чувства меры у сце­наристов.

КАМИЛЬ. Он говорит жене, что идет в супермаркет, а сам хва­тает базуку и предупреждает: «У нас есть три часа. Потом Мэри начнет волноваться».

ЛЕША. А это для него самое страшное.

КАМИЛЬ. Поэтому, когда она ему звонит - а тут бой, все взры­вается - он тут же берет трубку. Она спрашивает: «Что у тебя там?» А он ей - «представляешь, бутылку пива уронил. Такой шум подняли». Она ему: «купи хлопья, молоко и, обязательно, черничный джем».

САША. И вот он всех победил, возвращается домой на машине, которую несколько раз переехал танк, и достает из багажника пакет с продуктами. Она такая: «Что с машиной?!» А он: «Да, тут всякие... ездить не умеют...» Она смотрит в пакет: «А где джем? Ну, почему тебе ничего нельзя поручить?»

КАМИЛЬ. А он обнимает ее и незаметно ставит на стол баночку черничного джема...

ЛЕША. ...и тут открывается дверь и входит президент Америки. И говорит: «Госпожа Холден, ваш муж только что совершил ге­роический поступок...»

КАМИЛЬ. А он делает президенту всякие знаки, мол, только не при Джессике... но поздно.

САША. Она поворачивается к нему: «Ты же обещал!»

СЛАВА. Тут входят журналисты, и телекамеры снимают, как он бегает от нее вокруг президента, и президент получает тапочком по голове.

ЛЕША. И, главное, это такая глупость, и еще штамп, и сто раз было - а ты сидишь, и у тебя слезы. Ты думаешь: «что происхо­дит? прекрати немедленно, это ж полное говно!» - и рыдаешь.

САША. А это на уровне рефлексов: сунул два пальца в рот -тошнит, ударил себя молотком по голове - больно. Вот, по­жалуйста, те же два пальца - взяли девочку из детдома, она весь фильм такой волчонок, не принимает никого, а в конце женщина, которая ее удочерила, забирает у нее со стола та­релку, девочка говорит «спасибо...» и через небольшую паузу «...мама». И сразу у женщины плечи затряслись, и крупно - та­релка, и в остатки борща падают две слезинки. И все в зале гарантированно рыдают.

СЛАВА. А вот - еще сопливее; двое влюбленных, и вдруг, ко­нечно, оказывается, что она смертельно больна и вот-вот ум­рет. И они решают провести эти дни, не думая ни о чем - пьют глинтвейн, катаются в машине с открытым верхом, танцуют босиком под дождем...

ЛЕША. И вот они лежат на песке, смотрят в рассветное небо, и он ей говорит: «я найду доктора, он тебя вылечит, и мы бу­дем жить в доме на берегу моря, у тебя будет трое внуков...», говорит, говорит, и камера отъезжает, и мы видим, что она уже умерла - тихо, чтобы его не напугать, а нас еще больше рас­трогать.

САША. И финальный кадр - он 80-летний кладет букетик на ее могилу, и сразу ясно, что он всю жизнь хранил верность этим трем дням. И опять все рыдают.

КАМИЛЬ. И, кстати, из этого даже можно сделать очень хоро­ший фильм. А можно - плохой. Но в этом месте рыдать будут и там, и там. Это - как снег под красивую музыку.

ЛЕША. А вот как отличить слезы от этого, допустим, плохого фильма от слез, которыми ты плачешь на фильме «Летят жу­равли»?

СЛАВА. Ну, как? Это великое кино! Там все искренне, по-настоящему.

КАМИЛЬ. А тебе скажут, что то - тоже великое кино, очень жиз­ненное.

СЛАВА. Нет, подожди, там актеры какие! а операторская работа!

КАМИЛЬ. И здесь - какой-нибудь Том Круз.

СЛАВА. Какой Круз? Да пошел он в жопу!

ЛЕША. Вот. И это единственный аргумент.

КАМИЛЬ. А потому что нет критериев.

Темнота, потом луч света - Саша сидит на краю ванной.

САША. А вот тоже... сюжет для фильма. Мужчина. Женат срав­нительно давно... и довольно удачно. И вдруг - роман, лето, три месяца безумных... короче, решился уйти. Рассказал все жене, забрал вещи - и вот он у нее. И сначала все чудесно, а потом он приходит с работы, а она смотрит «Мою прекрасную няню». И ей нравится. А они с женой всегда смеялись над теми, кто эту фигню смотрит. Пошли ужинать... нет, все хорошо, но как-то... не по-домашнему... а, вот, она картошку не так пожарила, поло­винками, а он любит кружочками тоненькими, чтоб аж просве­чивали... И сразу мысль: «А когда уже домой?» И понял, что, а вот - это же он дома. Но потом собрался, сказал себе: «ты давай, не это, ты посмотри на нее - красавица, ноги длинные, глаза...» Поцеловал ее, и прямо на кухне занялись любовью ... невероят­но. Пошел в душ и засобирался... а куда? Сел на ванну, подумал: «а как бы сейчас было приятно стоять в дверях минут двадцать, целоваться, говорить «нет, ну, я не могу уйти... прогони меня». А она чтоб говорила «я тоже не могу...» И вдруг понимает, что она и нужна-то была только для этого. Чтоб от нее хотелось до­мой. И что ему никогда не было интересно, что она, например, делает, когда он ушел. Как она спать ложится... где у нее чулки лежат... не надо было это ему. И чего теперь делать?