Новые сказки Шехерезады (СИ) - Всеволод Шипунский

А утром он опять проснулся в её объятиях; она сладко потянулась в его руках, изогнув гибкий стан, и он снова возжелал её.

И когда в хижину вошёл магрибинец, юная рабыня во всю ублажала Алладина, высоко вскидывая пятки и испуская крики страсти. Старик не стал отвлекать их: он молча уселся в углу, наблюдая за играми любви, и глаза его разгорались мрачным огнём.

- Рад видеть, что ты счастлив со своей невольницей, о внук мой! – сказал он, когда Алладин, наконец, удовлетворил свои желания. – Но не забыл ли ты, что должен помочь мне в одном деле?

- Конечно, о дедушка! Я рад помочь тебе … - отвечал растерявшийся Алладин, совсем не ожидавший, что старик здесь и наблюдает за ними.

- Тогда собирайся в путешествие. Пора!

- Как, уже?? – воскликнул Алладин в горе, ибо он только нашёл свою любимую и совершенно не хотел с нею расставаться. – Повремени немного, о дедушка! К дальнему путешествию нужно подготовиться… Нужно снарядить караван!

Старик взмахом руки поднял с ложа голую Эльчин и полюбовавшись на неё, отослал заниматься домашними делами.

- В караване нет нужды. – тихо сказал он. - Мы полетим по воздуху.

- По воздуху?? – ахнул Алладин, подозрительно глядя на своего деда и гадая, в своём ли тот уме. – Как по воздуху?

- Увидишь сам, - отмахнулся магрибинец, уже уходя. - А пока пришли ко мне свою рабыню... Пусть купит на рынке мяса и специй, - он вынул их кошелька несколько динаров, - да приготовит мне плов. Давно уж не ел я хорошего плова!..

*     *     *

- …А пока пришли ко мне свою рабыню, – сказал магрибинец, уходя от Алладина. - Пусть купит на рынке мяса и специй, - он вынул их кошелька несколько динаров, - да приготовит мне плов. Давно уж не ел я хорошего плова…

И тут Шехерезаду застало утро и небо за окнами посветлело; сестра её уже спала, свернувшись подле ложа, и у падишаха глаза слипались. Тогда она прекратила дозволенные речи, и они заснули вместе с повелителем.

А когда они проснулись, Шахрияр отправился вершить суд, назначать, отменять и приказывать; пришли везири, вельможи и начальники, и диван наполнился людьми. И продолжалось так, пока солнце не склонилось к закату, и тогда повелитель, устав, удалился в гарем.

И так прошёл день, и настала следующая ночь, и Шехерезаду вновь призвали на ложе Великого. И она явилась, и Великий первым делом пожелал удовлетворить с ней свою страсть; и она должна была раздеться и танцевать обнажённая, а сестра её стучала в бубен.

И танцуя, она трясла грудями и раскачивала задом, и падишах сделал ей знак приблизиться; и она приблизилась и, подняв руки, танцевала вблизи него, вращая задом и бросая страстные взоры; и Великий, загоревшись страстью, охватил её талию, бросил её на подушки и овладел ею; и овладевал в разных позах, и погружал могучий жезл в нежную раковину, и бился бёдрами о круглую луну, а бубен звенел, и стоны её и крики наполняли гарем. И сестра её Дуньязада стучала в бубен и слыша крики страсти, тоже приходила в волнение, хоть и была мала годами.

- О, сестрица, - сказала Дуньязада, когда падишах удовлетворил свою мужскую нужду и возлёг, расслабленный, на подушках. - Продолжи свой рассказ – он такой чудный, замечательный!

- С любовью и удовольствием, - отвечала та. – Если позволит наш повелитель.

- О да! – отвечал умиротворённый падишах. – Начинай.

- Дошло до меня, о счастливый царь, что колдун сказал Алладину, что они вскоре отправятся в путешествие, и что полетят они по воздуху, и удалился, а Алладин остался озадаченным и не знал, что и думать. К тому же он совсем не хотел разлучаться со своей новой рабыней, которую полюбил всем сердцем. А колдун тоже зажёгся к ней мрачной страстью, которой давно уже в свои годы не испытывал, и потребовал прислать её к себе…

Вот что было с Алладином. А вот что случилось с его матерью.

Зульфия, покинув дом, была тверда в своём намерении достигнуть светозарной Медины во что бы то ни стало. Она вышла за окраину города и перед нею раскинулись безводные пески, барханы да колючки саксаула на много дней пути. Повернулась она так, чтобы солнце светило ей в спину, ибо Медина, как ей рассказывали, лежала далеко на закате, и двинулась в путь.

До полудня шла она, пока тень её на песке не съёжилась до самых ступней, и сделала при этом только три глотка воды. Потом повернула она так, чтобы солнце было слева от неё, ибо так учил её один караванщик, и снова двинулась в путь, увязая в песке и изнемогая от палящего зноя. И чем длиннее становились тени, тем более поворачивала она к солнцу, и на закате, когда остывшее солнце стало красным, шла уже прямо на него, не зная, где и как она заночует.

И вот уже солнце опустилось за край земли, стало темно, на ночном небе показались звёзды, и шакалы вышли на поиски добычи. Зульфия поняла, что ночевать ей придётся в голой пустыне, и рухнула на ещё горячий песок без сил.

Отдохнув немного и напившись тёплой воды из бурдюка, она вдруг заметила вдали небольшой огонёк: видимо, какой-то путник развёл костёр из саксаульих веток, чтоб приготовить себе еды. Ей страшно захотелось поесть и погреться у огня, пусть даже развёл его сам демон ада - ифрит.

Зульфия закрыла лицо, чтобы походить на путника-мужчину, и пошла на огонь. Подойдя так, чтобы оставаться незамеченной, она увидела, что у костра под деревом сидит одинокий старик-дервиш с длинной белой бородой, помешивая в котелке похлёбку, вкусный запах которой чуть не свёл её с ума.

- Подойди ближе, о путник! – произнёс дервиш в темноту. – Я давно ожидаю тебя… Вот и еда уже готова!

- Да продлятся твои годы, уважаемый! Да пребудет с тобой мудрость веков! – говорила удивлённая Зульфия, подходя и стараясь, чтобы голос её звучал по-мужски. – Но скажи, как ты мог ожидать меня? Я иду один, поклоняться святым могилам светозарной Медины, и про то никто не знает…

- Не удивляйся этому, путник. Мне многое стало открыто… И открывается всё больше, с тех пор, как я дал обет Белого Дервиша, который требует сорокалетнего воздержания, и поклялся в этом на священном Коране, – говорил старик, подавая Зульфие дымящуюся глиняную пиалу и кусок лепёшки. – Попробуй моей похлёбки, путник, и признайся, что ты никогда не ел ничего вкуснее!

Похлёбка из вяленого мяса была чудо как хороша, и голодная Зульфия накинулась на неё. При этом ей пришлось приоткрыть закрытое до самых глаз лицо, и от дервиша не ускользнуло, что гость его безбородый.

- Сорок лет не знал я женщин, о путник! Я бродил по пустыням, по большим городам и малым селениям, проповедуя смирение воле Аллаха, посыпал главу пеплом и довольствовался самой малостью, которой не пожалеют для меня люди…

Не смотря на мой убогий вид, меня иногда всё же соблазняли женщины! Однажды на базаре в Бухаре (был я тогда ещё чернобородым) ко мне пристала одна молодая цыганка… Она размахивала подолом своего красного платья, танцевала передо мной и кричала мне в лицо: «Полюби меня, дервиш! Я сгораю от страсти!» Но я устоял, хотя был на волос от падения!

В Дамаске одна богатая хозяйка заманивала меня в свой дом, обещая райскую жизнь – я бежал от неё!.. Потом я уже жалел об этом…

Но прошли ещё годы, праведность свою я не нарушил, и вот… срок обета подходит к концу. Он истекает в эту полночь, о путник! На меня снизойдёт сила и могущество, и мне откроют объятья все женщины мира!

- Все женщины мира? – удивлялась Зульфия, с аппетитом поглощая похлёбку. – Неужели все?

- Не сомневайся в этом, путник! Все! – сверкнул глазами дервиш, устремляя на неё горящий взор. – И первой из них будешь ты, о женщина!

Зульфия, подносившая пиалу к губам, так и застыла.

- Я знал, кто подойдёт этой ночью к моему костру! – торжествовал дервиш. – И не ошибся! Сегодня после полуночи ты воздашь мне сторицей за все сорок лет моих мучений!

- О благороднейший из дервишей, – со слезами заговорила наконец Зульфия дрожащим голосом, – неужели ты обидишь одинокую бедную женщину, направляющую стопы свои к святым местам, вместо того, чтобы помочь ей? Разве подобает это святым дервишам? Смотри, великий Аллах, который наградил тебя проницательной силой и могуществом, может и лишит тебя их!

Дервиша смутили её слова и он призадумался…

- Нет, ты неверно поняла мои слова, женщина, – наконец сказал он. – Я, конечно, помогу тебе, и открою опасности на твоём пути, и расскажу, как дОлжно тебе будет поступать. А препятствий и опасностей, я вижу, будет у тебя предостаточно… И я подумал, – смущённо добавил он, поглаживая бороду, – что и ты будешь благодарна мне… и тоже… захочешь помочь. …Но захочешь, нет ли – это будет видно… после полуночи. А пока час не пробил, расскажи мне всё о себе. Что заставило тебя пуститься одной в столь опасный путь?

Поразмыслив, Зульфия решила довериться дервишу, и рассказать ему свою историю (за исключением, конечно, того, что считала она самым стыдным своим грехом, и замолить который собиралась в светозарной Медине). «А если он и в самом деле так проницателен и сможет мне помочь, – думала она уже без всякой боязни, – то почему бы и не отблагодарить этого доброго старика… тем, о чём он давно мечтал… и о чём столько лет мечтала я сама!» И она принялась рассказывать.