Восточная мадонна - Роберт Мендельсон

Да, да, да. Она понимала. Он был прав, конечно, он был прав. Она плохая, неблагодарная. Об этом ей говорили еще в семье ее отца и девчонки в школе. Она плохая. От нее никогда нельзя было ждать ничего хорошего.

А вот Минь Хо хороший. Он помог ей. Он ей многое дал. Он рисковал своей жизнью, знакомя с делом и с людьми. А теперь она ворчит на него. Почему ей всегда нужно кого-то бранить? Ах, если бы она могла уснуть. Ну хоть ненадолго.

День начался так прекрасно. Изумительный день – прохладный и солнечный. Минь Хо пришел к ней в перевязочный пункт. Он рисковал, переходя границу, его могли предать и убить, и сейчас он был ранен. Он писал ей. Его письма были чудесны, они звучали, словно пение птиц. А пока Минь Хо был далеко, отцом ей стал травник. Господи, как счастлива была она, собирая травы вместе с этим старым дурнем! Шесть месяцев, пока она бродила по полям, отыскивая листья и корни, собирая нужные травы, помогли ей забыть время, проведенное в Сайгоне. Эти потные тела, которые вторгались в нее так же бесцеремонно, как они вторгались в ее страну. А друзья Минь Хо все не верили, что она принадлежит делу. Она вновь тонула. Старая черная лошадь депрессии опять приближалась к ней. Нужно уснуть.

Травник-китаец стоял над ней. На его добром круглом лице читалась тревога.

– Хочешь, я дам тебе что-нибудь, чтоб ты уснула? – спросил он. Она попыталась улыбнуться. – Побудь для разнообразия пациентом.

– Мне нужно подумать.

– Не в таком состоянии, Бернадетт. Утром все выглядит по-другому. – Он протянул ей чашку.

– Давай немного поговорим, – предложила она.

– За последние месяцы мы уже вдоволь наговорились. Тебя пришлют обратно. Я добьюсь этого. Я буду драться за тебя. У меня тоже есть связи.

– Ты не боец, – сказала она с улыбкой.

– Но ты того стоишь, – ответил он и заставил взять чашку.

Она медленно выпила. Горький вкус был необычен. У нее онемели губы, затем – рот и язык. Когда жар распространился по всему телу, она даже забыла о том, насколько была голодна. Голова ее упала на грудь.

Старик уложил ее, снял с нее сандалии и обтер ноги. Бернадетт спала невдалеке от храпевшего американского летчика – их разделяло не более тридцати футов. Тревога исчезла с ее лица, которое так часто бывало перекошенным или грустным без всякой причины.

Насколько изменилась она с тех пор, как ее привезли на эту маленькую перевязочную станцию. До ее появления здесь были только две пожилые женщины и глухой крестьянин, которые перевязывали раненых. Ему сказали, что раньше она никогда не была в лесу. Рожденная в городе и получившая образование в Европе, она была испорчена, сказали они, и он должен был вымуштровать ее. Обучи ее, но сначала заставь делать всю грязную работу.

Когда он в первый раз попытался с ней заговорить, она едва смогла что-то ответить. Делала все, что ей приказывали: копала землю и голыми руками раскладывала навоз под растениями, которые нужно было удобрять, промывала раны. Она, казалось, получала удовольствие от унижений, словно в чем-то каялась. Но как только у нее появлялось свободное время, а случалось это всегда по вечерам, он видел, как она мылась, стирала одежду, скребла каждый дюйм своего тела, будто пыталась содрать с себя кожу. Один или два раза он видел ее под деревом или возле входа в их тоннель: с опущенной головой и трясущимися плечами. В эти моменты он знал, что она плачет, но никогда не приближался к ней. Он решил, что она давно вернулась из Франции и что в Париже вела распутную жизнь.

Затем по их убежищу ударили прямой наводкой, и обе пожилые женщины были убиты. Глухой крестьянин убежал, и больше его никогда не видели, а они остались вдвоем. Она понемногу стала говорить – о погоде, о деревьях, раскрылась перед ним. Слушала его долгие лекции так, как никогда не слушали даже его собственные дети и внуки. Он рассказывал о своей молодости, о своем отце и об отце своего отца, о диких растениях и тех лекарственных свойствах, которые в них заключены. Он говорил об оттолкнувшей его семье и о том, как он нашел утешение среди бойцов вьетконга. Она же о себе не рассказывала ничего.

Они стали приобретать известность: он, Бернадетт и две женщины, которых прислали на смену прежним. Их щедро одаривали фруктами и овощами, иногда – рисом и однажды даже принесли живого цыпленка. Когда они приходили в деревни, люди просили у него старинные средства от простуд, беременности и импотенции. С этого времени и потом ему даже не раз удавалось видеть, как она смеется. Когда ее лицо трогала улыбка, она выглядела такой чистой и прекрасной, что он специально рассказывал ей забавные истории о своих победах и поражениях на поприще нетрадиционной медицины. Иногда, чтобы развеселить ее, он даже выдумывал эти истории, но она всегда догадывалась об этом и тогда называла его «старым вруном». А после этого лицо ее озарялось счастьем, которое оправдывало все его вранье. Она могла бы стать для него учеником, которого он так давно пытался найти. Она стала незаменимой. Однажды она спасла ему жизнь, обезвредив мину, оказавшуюся на тропинке перед ними. А может быть, это была неразорвавшаяся бомба. Он не помнил точно. С ее появлением маленький полевой госпиталь, которым он заведовал, стал легендарным. Ради нее раненые терпели боль и сохраняли бравый вид. И вот теперь ее отсылали.

Старый китаец-травник уселся возле нее и долго, всю ночь, рассматривал ее лицо. Он часто думал, что она была самой прекрасной женщиной, которую ему когда-либо доводилось видеть. Где-нибудь она могла бы добиться известности. В ней было то, что он хотел и пытался найти, будучи молодым. Она могла бы быть актрисой или любовницей богача. В его деревне, когда он был ребенком, люди многое отдали бы, чтобы обладать ею. Даже местный землевладелец, может быть, взял бы в свой дом такую, как она.

Эта женщина была маленькой девочкой. Она нуждалась в защите. Она не понимала порочных привычек мужчин. Он, должно быть, ошибался, думая о ее распутной жизни в Париже. У нее были мечты, и он не пытался их развеять. Наоборот, ему это нравилось, поскольку он понимал: мечты нужны ей, чтобы выжить. Он был уверен в этом, хотя и не знал почему. Теперь, когда он постарел, для него это было неважно. Старость убила в нем любопытство.

Он знал, что ей доставляет радость работать с ним. Он показывал ей, какие растения собирать, какие – варить, какие – поджаривать, сушить или использовать только свежими и зелеными. Чаще всего она выглядела удовлетворенной. Даже когда они прятались от бомб, она иногда улыбалась. Теперь ей было грустно и она выглядела старше, чем обычно. Что-то подсказывало ему, что он больше никогда ее не увидит. Он погладил ее умиротворенное лицо. Если бы он не знал, что она спит, то подумал бы, что она умерла.