Песнь Люмена - M. Nemo

Он поднял руку с длинными тонкими пальцами и поманил к себе Люмена. И тот кинулся к нему, чтобы утонуть в объятиях.

— А Я-то думал, эту фазу мы уже преодолели, — констатировал Император голосом, моментально сковывающим внимание.

Выпрямившись, Люмен улыбнулся.

— Акт моей свободной воли.

— Вот как, — с улыбкой отозвался Император и поднялся, чтобы сойти вниз.

В первое двадцатилетие своего существования все дети Легиона отличаются излишней, буквально кричащей эмоциональностью. Смеются и плачут от счастья, не в силах скрывать свои порывы. Сейчас же, когда старшему из этого поколения миновал рубеж шестого десятилетия, от подобного поведения не осталось и следа. Они в совершенстве овладели искусством полного контроля. Разве что не перед Императором.

Серьёзный взгляд Люмена принудил Императора внимательнее изучить своё создание: удивительное дело, насколько неподвижность и молчание могут сказать гораздо больше, чем самые бурные изъяснения. В то время как Император излучал спокойствие, суть Люмена полыхала внутренним пламенем.

— Что такое смерть?

— Смерть, — проговорил, точно пробуя слово на вкус Император. — Так вот что ты выудил из недр заброшенных пещер? Люмен, и эта привычка укоренилась в тебе сильнее всех мировых гор.

Волнение, всё же, давало о себе знать и Император продолжил.

— Так в древности называли сон.

— Мне незнакомо это слово.

— Разумеется. Оно древнее ледников по которым ты ходишь. Все засыпают, тебе это прекрасно известно. Человек рождается, живёт и рано или поздно устаёт настолько, что его одолевает сон. Веки становятся тяжелее и нет больше сил противиться. Всё глубже уплывает он в себя и вот уже в последний раз дрожат мысли. Человек засыпает и потом приходит огонь. Смерть же — аналог сну. Или же когда человек получает несовместимые с жизнью повреждения. Или же его отравят. Возможно, его растерзает чёрный медведь. Человек заснёт.

Жадно впитывая каждое слово, Люмен воззрился на Императора.

— Всего лишь иное слово для обозначения одного и того же явления. Давным-давно существовало множество разных языков и каждое обозначало сон в различных звуковых вариациях.

Прекрасно понимая нецелесообразность упоминания подобного, Император всё же не смог устоять. Стоящее перед ним его творение всегда было его слабостью.

— Что ещё ты видел в пещерах? Я уже не спрашиваю, как ты добрался до запрещённых территорий.

Запрещённых? Люмен усмехнулся.

— Лишь это слово. Оно было начерчено над выходом и я заметил его, когда подумал, что ничего там нет. Почему, Отец, древнее слово написано на нашем языке?

Говорить ему, что задавать все эти вопросы не нужно, Император не мог. Зная каждого из своих легионеров, Он мог видеть их глубже, чем те сами себя видели. Стоило при любом другом отдать приказ не любопытствовать, не жаждать знаний — и те остановится. И всё же, такая любознательность доставляла удовольствие сравнимое с удивлением. Приятным удивлением, и тогда в недрах императорского сознания появлялось нечто схожее с изумлением. Четыреста лет существования исключали подобную роскошь.

Мерно идя по отражающему свет белому полу, Он сложил руки.

Лучшим выходом было сказать правду. В любом случае, Люмен уже сделал выводы, не зря их мозг был отточен в соответствии с требованиями.

— Слово написал тот, кто жил позже.

— Надписи около ста двадцати лет.

— Хм.

— Она сделал кристаллическим вплавливателем.

Значит, чернила можно уничтожить лишь разрушив пещеры. Так вскоре и случится.

Отсутствия каких бы то ни было окон создавало иллюзию полной оторванности от внешнего мира. Проникающая мягкая тишина так и норовила очистить голову и отослать мысли покоится в продолжительном умиротворении.

— Кто-то, владеющий, по крайней мере, нашим оборудованием.

— Этот человек давно уже предан огню.

— Но откуда он знал, — продолжал наседать Люмен идя бок обок с Императором. — И как он миновал ледяную пустыню? Ни один человек не сможет продержаться там больше месяца без высокоэнергетического пайка. Достать подобное в состоянии лишь династические роды. Но они не снисходят до посещения столь отдалённых территорий. Разве что там обнаруживаются залежи кристалла. Стало быть, династия проникла в запретные территории, в надежде найти кристалл. А вместо этого нашла пещеру, и решила написать древнее никому неведомое слово тем, на что можно содержать дворец месяц. Или поддерживать небольшой батальон. Или же обеспечить канал связи с другой династией. Но нет. Вместо этого они пишут это слово там, где его, скорее всего никто не увидит.

Император уловил изменившиеся интонации в голосе Люмена.

— Стало быть?

— Стало быть, это не династия. И не простые люди. Легионеры?

Император рассмеялся.

— О моё любимое творение. Твоя фантазия, воистину, безбрежна.

— Кому, как не легионеру знать древние слова?

Остановившись, Император обратил сияние поблекших белых глаз на Люмена.

— Лишь Император знает сохранившиеся из них. В таком случае, — продолжил уже тот на ходу. — Это Я проник в пещеру и сделал надпись.

— Ты пытаешься запутать меня подменой смыслов, Отец? — Приподняв уголок губ, заметил Люмен. — Но я не могу попасть в сети риторики, ведь ты сам учил меня плести их.

— И вижу, не зря. Так кто же наш таинственные летописец?

— Я не знаю.

Тишина стала очень серьёзной и буквально требовала ответа от всего, от Императора, мирозданья, от сути всех вещей и главное. Она требовала понимания.

— Люмен, — Император придал голосу большую проникновенность и не дал вековому пониманию выказать своё присутствие. Знание опасно. Знание же, обрушенное на неподготовленного опасно вдвойне и кто знает, разрушит оно его покой или его же самого. — Твоё внимание подобно огню. Но огонь разъедает лёд. Лёд же — то, на чём стоит мир.

— А ещё огонь даёт жизнь.

— Тепло даёт жизнь.

— А разве огонь — не источник тепла, — это был даже не вопрос.

— В определённых количествах.

И добавил:

— Переизбыток всего ведёт к нарушению Единого Сущего. Где всё есть одно и целостно. И если хоть нечто в нём нарушает общее — тем самым способствует упадку.

— Только вот, — умные глаза смотрят прямо. — Если есть части — это уже не Единое.

— Твоё тело состоит из клеток, неужто ты раздроблен?

— Разве мои клетки осознают себя достаточно, чтобы задумываться о себе как о части?

В который раз Император не удержался от довольной улыбки. Как это очаровательно и до чего полно той чистой прелести, где нет места притворству и лицемерию. Столь открытое вопрошание привносило с собою радость.