Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Был ли среди таких А. Н. Яковлев? Судя по его записям, вряд ли. Слишком большая дистанция отделяла рядового инструктора от руководителей ЦК, их интриг, тайных и явных помыслов.
Из противников следующим стал Георгий Маленков — его через два года после смерти Сталина сместили с поста председателя Совета министров, лишили права вести заседания Президиума ЦК партии, а затем и вовсе сослали на небольшие хозяйственные должности в Казахстан.
Зато, как на дрожжах, поднимался Никита Сергеевич Хрущев, формально первый секретарь Центрального комитета, а неформально — самый главный человек в стране.
Яковлев видел Хрущева близко только один раз — во Владивостоке, в октябре 1954 года, когда руководитель партии возвращался из Китая и в аппарате решили подстраховаться — вдруг у Никиты Сергеевича возникнут вопросы — послали в Приморье трех представителей разных отделов, среди них оказался и Александр. Там он был представлен первому секретарю.
И там же услышал из уст главного коммуниста слова, которые повергли его в шок. Выступая на партийно-хозяйственном активе, Хрущев подверг резкой критике ситуацию в стране. Его риторика была совершенно не похожа на выступления прежних партийных бонз. То есть настолько не похожа, что Яковлев и его коллеги-командированные вечером на ужине боялись смотреть в глаза друг другу. Они, воспитанные в атмосфере сталинского страха, с молоком матери впитавшие все табу, которые существовали в стране, были растеряны, подавлены, испуганы.
А что сказал тогда во Владивостоке Хрущев? Он всего лишь призвал партийцев не эксплуатировать бесконечно доверие народа, не обещать ему царство небесное в будущем, а дать все необходимое для достойной жизни сегодня, сейчас.
«И только наш многотерпеливый русский народ терпит, но на этом терпении дальше ехать нельзя, — рубил кулаком воздух Никита Сергеевич. — А мы не попы, а коммунисты, и мы должны это счастье дать на земле. Я был рабочим, социализма не было, а картошка была; а сейчас социализм построен, а картошки нет»[15].
Вернувшись в Москву, Александр побоялся рассказывать об услышанном даже своим близким друзьям. И, кстати, никаких упоминаний в печати о том хрущевском выступлении тоже не было.
Летом 1954 года Совет министров СССР принял постановление, которым вводилось совместное обучение мальчиков и девочек в советских школах. В первом пункте этого документа говорилось, что правительство идет на сей шаг, «учитывая пожелания родителей учащихся и мнение учителей школ».
Кстати, до 1943 года мальчики и девочки учились совместно, сам Яковлев ходил в сельскую школу, где не было такого разделения. И вот новая реформа. Зав. отделом ставит задачу: выехать на места, проверить, как реализуется правительственное постановление, особое внимание обратить на союзные республики Средней Азии и регионы Северного Кавказа, где сильны религиозные предрассудки.
Годом позже, уже вполне освоившись на Старой площади, хорошо уяснив те самые «правила игры», инструктор Отдела школ Яковлев обращается к заведующему отделом Н. Д. Казьмину с запиской, посвященной критике пьесы драматурга Н. Ф. Погодина «Мы втроем поехали на целину».
Видимо, это единственный серьезный документ за подписью Яковлева, оставшийся в цековских архивах того времени. Почему? Во-первых, существовавшая тогда практика не допускала, чтобы официальные бумаги шли наверх за подписью инструктора или ответорганизатора. Эти низовые работники готовили разного рода материалы (справки, записки, итоги проверок, предложения), затем направляли их заведующему сектором, тот, если считал нужным, заместителю заведующего отделом и так далее. И уж в виде документа, по которому следовало принимать какие-то меры, бумага обычно выходила за подписью не ниже, чем зам. зав. отделом.
Свидетельство о болезни А. Н. Яковлева. Не ранее 3 февраля 1943. [Из личного архива А. Н. Яковлева]
Письмо А. Н. Яковлева о своем ранении и возвращении домой. 18 января 1943. [Из личного архива А. Н. Яковлева]
Записка Яковлева начиналась так, как и было принято писать в то время начальству: «Считаю необходимым доложить Вам о следующем».
И дальше на пяти страницах следовал подробный разбор пьесы известного драматурга. С обильным цитированием диалогов, сцен и жесткими авторскими выводами.
Тут надо заметить, что Николай Погодин был не просто драматургом, а человеком, обласканным властью: лауреат двух Сталинских премий, заслуженный деятель искусств, главный редактор журнала «Театр». Его пьесы шли во многих столичных и периферийных театрах. Очередная — о молодых целинниках — была поставлена Центральным детским театром в Москве.
И вдруг Яковлев с несвойственной его должности смелостью обрушивается на эту работу, называя ее клеветнической и призывая изъять пьесу из репертуара театров.
В своей рецензии он являет себя как типичный партийный моралист, для которого освоение целинных земель — это всего лишь героический подвиг советской молодежи, беззаветная борьба с трудностями, любовь и дружба, партия и комсомол, а также «славные коллективы советских патриотов». Он вроде бы искренне удивляется: «Однако ничего подобного в пьесе нет. Спектакль и пьеса оставляют тяжелое впечатление своей неправдивостью, искажением действительности, издевкой над высокими чувствами молодых людей, откликнувшихся на призыв партии о поездке на целину»[16].
Возможно, сам автор этой записки и не лукавил, возможно, он был убежден в том, что и на целину, и на ударные комсомольские стройки ехали «по зову сердца» исключительно идеальные молодые люди, что у всех у них славное комсомольское и пионерское прошлое, а говорят они языком правдинских передовиц. Но скорее всего дело в другом: Яковлев просто выполнял спущенное сверху поручение. Иначе он бы никогда не осмелился так жестко критиковать «номенклатурного» драматурга Погодина. И ставить под рецензией свою подпись.
Нина Ивановна Яковлева. Конец 1940-х. [Из архива Л. Шерстенникова]
А. Н. Яковлев с женой и дочкой Наташей. Ярославль. 1950. [Из архива Л. Шерстенникова]
Он не жалеет язвительных слов в адрес пьесы и ее автора, который «издевается над молодежью, наделив ее отвратительными чертами пьяниц, хвастунов, бандитов, ущербных, морально опустошенных людей, глумится над юношами и девушками, называя их „залежными“ и „дефективно-залежными“ героями, лжет на них, заставляя говорить „блатным“ языком, тем же языком, что и „неизвестный“, который открыто смеется над прибывшими, считая их „новыми контингентами“ и ссыльными». И далее:
Зачем Н. Погодину захотелось покуражиться над нашей молодежью, поглумиться над делом, составляющим одну из славных страниц борьбы советского народа за укрепление своей Родины? Эта страница
