Привал на Эльбе - Петр Елисеев

«Он еще и мою сумку хочет нести, — подумала Вера. — Нет, война не прогулка. Тяготы войны должен нести каждый».

Михаил споткнулся в яму. Ледяная вода налилась в сапоги. Элвадзе помог ему вылезти — и опять как ни в чем не бывало они шагали, шагали.

Болото кончилось. Казаки долго еще пробирались лесом, пока, наконец, не дошли до шоссе. Было четыре часа. Пермяков приказал установить пулеметы, выставить охранение и рыть окопы на краю леса.

— Ох, и погодушка, — вздохнула Вера, выливая из сапога воду.

— Не погода — собачья смерть! — Михаил, сидя на кочке, выкручивал портянки.

— Не погоду брани, а Гитлера, — сказал Элвадзе. Он хотел помочь Вере стянуть второй сапог.

— Не нужно, — сказала она, отстранив его руку.

— Устали? Ноги промокли? — спросил Елизаров. Он достал из кармана носки и протянул девушке.

— Зачем? Не надо. У вас ведь тоже мокрые ноги.

— Надевайте, надевайте. Я привычный к воде: на Дону и родился и вырос. А вы можете простудиться.

Элвадзе подтянул ремень и, проворно повернувшись к Михаилу, весело спросил:

— Ужин подавать?

— Прошу. А что за меню?

— Что вашему сердцу угодно. — Грузин открыл брезентовую сумку, висевшую у него на боку. — Пожалуйста, окорок по-солдатски, — достал он из сумки кусок сала, — шашлык на гранатном соку, — открыл банку консервов, — свежие овощи, — положил луковицу.

— А что вам угодно? — обратился Элвадзе к Тахаву.

— Давай бишбармак[5], — отозвался Тахав.

— Пожалуйста. В моей сумке-самобранке все есть, — достал Элвадзе кусок помятого промокшего хлеба.

— Вера, поднимайтесь, — сказал Михаил. — Сандро, фляга жива?

— Жива-здорова, шлет свой поклон! — налил Элвадзе спирту в крышку фляги. — Первый поклон санитарной службе.

— Вера Федоровна, согревающий компресс. — Слегка дотронулся Михаил до плеча девушки.

Вере не хотелось двигаться. Мокрая и продрогшая, она вздремнула, прислонившись к стволу ветвистого дуба. Она нехотя выпрямила спину и тихо спросила:

— Куда компресс?

— Вот сюда, — щелкнул Михаил себя под горло.

— Не буду. — Вера закрыла глаза и опять прислонилась к дубу.

— Стой, казаки! — крикнул Тахав. — Не годится курсак набивать без командира. Пойду позову.

Михаил, сидя на корточках перед девушкой, упрашивал:

— Выпейте наперсток, теплее будет.

Вера выпила глоток разведенного спирта. Ей стало теплее. Захотелось есть.

— Спасибо, — сказал Элвадзе. — Пробу сняли. Теперь можно всем?

— Можно, — махнул рукой подошедший Тахав. — Командир приказал ужинать. Давай, — протянул он руку к фляге.

— Мал стаканчик, — крякнул Тахав, опрокинув порцию в рот.

— Ровно двадцать пять грамм, — поднес Сандро Вере вторую. — Прошу: первая для тепла, вторая для смелости.

— А третья? — перебил Михаил.

— Третья для драки, но ты не бойся, больше не получишь.

— Мне давай третью, для песни, — взялся Тахав за флягу. — Давай, давай… Спасибо. Эх, спел бы я песню, да нельзя: фриц услышит.

— А ты тихонько, чтобы не услышал.

— Разве шепотом? Слушайте:

Уфа кайда, Уфа кайда?Уфа биик тавларда.

Протяжный, с тоскливым оттенком башкирский напев врезался в память Михаила. Он стал напевать его и спросил:

— А слова какие?

— Уфа где, Уфа где? Уфа средь высоких гор. Биик тав — высокая гора, — пояснил Тахав.

— Тахав — биик тав, — срифмовал Михаил. — Спой еще что-нибудь, только так же тихо.

Башкир, сощурив глаза, продолжил песню и перевел ее на русский язык:

В Уфе живем мы, веселимся.В Пермь поедем — город свой.В Сибири будем — возвратимся.Сибирь — тоже край родной.

Подошел Пермяков. Михаил поднялся, уступив ему место, а себе сгреб кучку валежника и сел на нее. Пермякову приятно было ощущать уважение подчиненного, которого он так резко пробирал. Он хорошо понимал, что Михаил после горького урока верно служит, а не выслуживается.

Пермяков достал записную книжку, вырвал листок, написал на нем время смены постов и передал Элвадзе, назначенному разводящим. Пермяков пожелал всем спокойно отдохнуть и сказал, чтобы позаботились о Вере.

— Не замерзнет, — сказал Михаил, — сделаем постель, как в гостинице.

— Я сестре свою плащ-палатку дам, — подхватил Тахав.

Дождь перестал. Плыл легкий туман, дул ветерок. Шелестели листья деревьев. Гудели провода на столбах. Михаил ломал ветки. Брызги, словно холодные стеклышки, падали ему на лицо, за воротник, в рукава. Он набросал на мокрую землю ветки, положил вместо подушки санитарную сумку и почтительно сказал:

— Ложитесь, Вера Федоровна… Не так укрываетесь, — заметил Михаил, вспомнив, как учил его Пермяков. — Снимите шинель, одну полу под себя… Так. Этой полой завернем ноги, — укутывал он неопытную фронтовичку.

— Спасибо. А где сами ляжете?

— Где-нибудь.

— Ложитесь здесь. Боязно мне…

Михаил накинул на девушку плащ-палатку и лег рядом.

Послышался треск мотоцикла.

Пермяков вскочил и побежал к дороге.

Элвадзе и Елизаров кинулись за ним.

Прорезая тьму светом фары, мотоцикл несся вдоль озера по шоссе как метеор. Часовой вскинул винтовку.

— Не стрелять, — предупредил Пермяков. — Поймать немца живым. У вас провод есть? — спросил он Михаила.

— Вот он. Я аркан на него накину.

— Не попадете. Бегом на ту сторону дороги, привязывай конец за дерево. Этот конец я привяжу.

— Есть! — Елизаров нырнул в темноту.

Михаил с нетерпением смотрел то на подскакивающий красноватый свет фонаря, то на шнур, протянутый через дорогу: «Заметит немец или нет?» Он притаился за толстой сосной. На провод садились мелкие капельки влаги.

Мотоциклист на полном ходу налетел на натянутый провод, шлепнулся на шоссе. Машина, гудя, свалилась на обочину дороги. Михаил всем телом упал на немца, схватил за руки. Немец с бешенством вырывался. Казак коленом прижал его к дороге. Подбежал Элвадзе.

— Не сопротивляйся, ехидна! — наставил Сандро пистолет, вырванный у мотоциклиста. — Встать! — громко сказал он по-немецки.

Мотоциклист вскочил и поднял руки.

— Форвертс! — приказал Михаил пленному идти вперед, сжимая в руке парабеллум, и, вспоминая фразы из разговорника, спросил по-немецки: — Из какой части?

Немец не ответил. Его привели к запасным окопам, вырытым поодаль от дороги. Михаил обыскал пленного и передал командиру эскадрона какие-то бумажки. Пермяков опустился в щель. При свете электрического фонарика он перебирал захваченные документы. Ничего полезного не было, разная мелочь: квитанция об отправке посылки из России, справка об окончании курсов командиров-танкистов.

Пленный потирал озябшие руки, нервно дергал плечами. Михаил, стоя рядом с ним с автоматом в руках, наклонял голову то в одну, то в другую сторону. Ему хотелось поговорить с пленным, но запас немецких слов иссяк.

— Так. Значит, вы обер-лейтенант Заундерн, — сказал Пермяков и, возвратив документы немцу, начал допрашивать его. Пленный молчал.

— Обыщите получше, — приказал командир эскадрона.

Елизаров стащил сапоги с немца. Между верхом голенища и подкладкой был вложен лист бумаги, на которой значились одни цифры.

— Шифровка?

Немец молчал. Пермяков приказал отправить его в штаб полка.

Елизаров вернулся на свое место. Холодные струи ветра врывались под шинель. Он ежился. «Эх, завалиться бы теперь в теплую кровать, как, бывало, дома в выходной день». Михаил, боясь разбудить Веру, тихо приподнял край плащ-палатки, накрылся, поджал ноги. Закапал дождь. Капли дробно стучали по палатке, как будто куры клевали зерно. Казаку послышались вдалеке не то раскаты грома, не то гул танков. Он поднял голову. Ледяные капли брызнули в лицо. Лес шумел. Небо было мутное, низкое, почти сливалось с верхушками деревьев. Михаил но мог уснуть. Он думал о девушке, славшей рядом, под плащ-палаткой. Ему хотелось поговорить с ней, сказать, что таилось у него в груди.

Холод пробирал тело. Пальцы коченели в сырых сапогах. Михаил растирал руки: тоже озябли. А Вера спала. Казак робко дотронулся до нее, теплой и мягкой. Ему стало стыдно и радостно. Он преодолел свою робость, взял осторожно сонную руку девушки, прижался к ней холодной щекой. Вера зашевелилась, начала поправлять шинель. Михаил укрыл ей спину, сунул свою озябшую руку девушке под плечо. Она улеглась поудобнее, уткнулась головой ему в грудь. Он замер, боясь повернуться. Приятно было чувствовать теплое дыхание девушки. Ему хотелось заговорить, но он не смел. Вера пошевелила ногами, стараясь подвернуть под них угол шинели.

— Ноги озябли? — тихо спросил он. — Подождите, я укрою.