Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Я видел только ее портрет, незаконченный.

— Верно, удачный портрет. Она действительно толковая, Саломея. Умеет слушать, независимая и остроумная. Меня всегда влекла в ней твердая самоуверенность, подлинная, а не внешняя только. А как внимательна к людям! И вовсе не считает себя красавицей, даже напротив, ругает, если кто ей такой вздор несет.

Было видно, что Коля сел на любимого конька. Эге, подумалось Грушевскому, да здесь не только детское чувство, но, может, что и посерьезнее. Глаза мальчика горели, весь он подался навстречу образу, который оживал сейчас перед его внутренним взором. В небе послышалось жужжание, многие из публики, запрокинув головы, с удивлением стали искать глазами источник странных звуков. В высоком, уже совсем бесцветном из-за начавшейся жары небе показалось странное темное пятно. Угловатая птица самолет пролетела прямехонько над церковью, помахав в знак приветствия крыльями. Кто-то, не выдержав от восторга, подбросил шапку и закричал: «Уррраа!» Коля тоже бросил картуз и, бешено махая руками, закричал вместе со всеми.

— Может, это она! Это самолет Жана Бровара, он хотел проверить свой самолет перед полетом над Эйфелевой башней, я был представлен ему в салоне княжны, в Петербурге, — улыбался во весь рот Коля. — Путешественник, предприниматель, покровитель искусств. Просвещенный человек, не то что наши сивобородые купчины! Он катал княжну на самолете, знаете, какая она смелая! Мой друг, художник Михаил Ле Дантю, написал с нее первый «Портрет женщины-авиатора». Правнук «той самой», как вы любите говорить, Камиллы Ле Дантю, которая в Сибирь за декабристом Ивашевым поехала. Вот вышел бы номер, укати ее Бровар на свою французскую виллу «Мануар де Рем»!

Н-да, вот тебе и Саломея, вот тебе и смирная[3], однако! Грушевский усмехался про себя, провожая глазами самолет.

— Так вы всерьез думаете, что она могла сбежать? Все же не верится как-то, — с сомнением проговорил Максим Максимович.

— Именно что могла! Она-то как раз и могла! Этакое мальчишество, авантюризм ей очень идет. Она, как и я, искательница приключений. Ага, видите вон того господина с усами, что выскочил из церкви? Это адвокат Гросс, тоже жертва Саломеи, то есть, я хотел сказать, ее друг и поклонник, масон и либерал. Поскакал в карете на железную дорогу, успеть к машине, чтобы перехватить, а она в самолете от них! Ух, княжна! Ух, огонь!

Только, как стало вскоре известно, вопреки радостным ожиданиям Коли, никуда княжна не сбежала. Ни на самолете, ни на поезде. Вот уже и жених вышел скорым шагом из храма и поехал в своем ландо, празднично убранном цветами, обратно в усадьбу. Потолкавшись у церкви еще около получаса, Грушевский с Тюрком решили вернуться в дом. Остальные гости из числа приглашенных в тех же каретах уехали еще раньше, сразу же вслед за женихом. Весь дом был осажден праздной публикой, слышались нескромные вопросы, «лихие» замечания. Ощущение смирения перед неминуемой катастрофой уже настолько овладело Максимом Максимовичем, что он плюнул на всех этих людей и побрел конфуцием в свою пагоду. Коля задержался вместе с остальными, твердо намереваясь выяснить, что же именно помешало венчанию и где невеста.

На тропинке, убегавшей в сторону озера, Грушевский столкнулся со старшим лакеем, тот стоял на распутье и с озабоченным видом чесал свою рыжую голову.

— Кузьма Семенович! — окликнул его Грушевский.

— Ах, господа… — Лакей был в растерянности.

— Можем ли мы чем помочь?

Лакей огляделся, нет ли поблизости других гостей. Дело в том, что большинство публики осталось в имении и бродило сейчас по парку и вокруг озера. В некоторых беседках и на лугу перед домом стояли столы, накрытые для фуршета, официантам дали указание угощать гостей, будто ничего не случилось. Состоялся ли обед для знатных гостей в доме, оставалось неизвестным. Впрочем, Грушевский не собирался докучать Зимородову в такой щекотливый момент. Для себя он решил, что пора собираться в обратный путь, невзирая на возражения Тюрка, которому так и не удалось рассмотреть все картины.

— Вы, чай, уже знаете, барышня пропали. Матушка ейная в бессознании пребывает уже с час, за лекарем послали. Меня вот за Домной Карповной откомандировали, а я все думаю, где княжна?

— Так что же, никто не видел ее?

— Модистки с утра дожидались ее понапрасну, мать все просила еще подождать, мол, вот-де она должна найтись. Никто из прислуги ее не видал, управляющий уже всех опросил. Здесь чудо какое-то, загадка…

— Ну, а на станции ее тоже никто не заметил? — продолжал допытываться Максим Максимович. Тревога лакея передалась и ему, и он уже не надеялся, как Коля, на лучшее.

— Никак нет-с. Послали телеграммы на следующие станции в оба конца. Никто, ни единая душа.

— Хм… А вот самолет летал, знаете, чей он?

— Мусью Бровара, как же-с. Только он тоже ничего не знает.

Они ступали стремительным шагом и уже очень скоро вышли к озеру. Остановившись у берега, лакей с опаской вгляделся в водную гладь.

— А знаете, барин, про это озеро у нас говорят, будто призрак здесь ходит.

— Да, я слышал от Домны Карповны.

— Такое здесь бывало уже. К утопленнице, — и Кузьма Семенович внимательно вгляделся в спокойную гладь воды, будто пытаясь прозреть темные глубины озера. Может быть, тоже человек с воображением и попыткой на мысль, подумалось тогда Грушевскому. — У графа Панина, того самого, который построил усадьбу, говорят, жена утопла здесь. Вот она и забирает невест к себе в услуженье. Много уже набрала, и простых девок, и из барского дома.

Глава 6

Домна Карповна сидела с Аленой в коморке у старца, тому явно стало хуже. По их словам, он весь день хрипел, время от времени показывая корявым пальцем куда-то в пустой угол за печку. Отлучиться в такой момент от больного Чалова не решилась. Лакею и Грушевскому ответила на вопросы о княжне вполне определенно, мол, видела ту в последний раз вчера, когда княжна приходила за пророчеством к старцу. Да только записочку княжна не взяла, прочитала ее и бросила. Одноглазая Алена в этот момент как-то встрепенулась, что не ускользнуло от Грушевского, но тут же опустила свой круглый глаз долу.

— Что за вопрос задавала? — поинтересовался ни с того ни с сего Тюрк.

— Да про свадьбу и спрашивала, о чем еще может спрашивать невеста перед венчанием? — пожала могучим плечом Домна Карповна.

На расспросы Грушевского о легенде про графиню Панину купчиха лишь мрачно сказала, что лучше об этом спросить управляющего. Выйдя на воздух, мужчины потолковали, что бы предпринять дальше.

— Взглянуть бы на записку с пророчеством. И еще я должен посмотреть портреты, — задумчиво пробормотал Тюрк.

Тьфу ты, чертыхнулся про себя Грушевский, экий остолоп бесчувственный. Тут потихоньку вышла Алена и что-то сунула в руку Тюрка. «Ну вот, радуйся теперь!» — с укоризной глянул на неисправимого Ивана Карловича Грушевский.

— Не знаю, может, попозже зайдете, — с сомнением покачал головой Кузьма Семенович. — Сами понимаете, господа, управляющему сейчас не до картин.

— Если понадобится какая помощь, смело обращайтесь, Кузьма Семенович, — попросил Грушевский лакея, перед тем как их тропинки разошлись.

— Что вы думаете по этому поводу? — Иван Карлович протянул записку старца Грушевскому.

Тот взял ее, просмотрел. Она ничем особо не отличалась от бумажки, которую старец дал им самим. Тот же размашистый детский почерк, те же грамматические ошибки. «Не думала не гадала ни о чем в свете тужить. А пришло времяцко, взяла грудь томить и несть под лексом, но под благодатью. Вечная невеста свадьбы не дождется. Agape тебя не заманит, Сторге не спасет, Мания погубит. Графинюшка княжну со смертью обвенчает».

— Чушь, как и все остальное, — нетерпеливо отмахнулся Грушевский. — Как вы думаете, куда же она подевалась? Не могла ведь она сквозь землю провалиться. А если девицы бегут из-под венца, то даже самые бесчувственные хотя бы для матери записочку оставляют.

— Мне непременно надо посмотреть картины, — талдычил свое Тюрк.

Впрочем, вскоре им представилась возможность поговорить с управляющим и осмотреть картинную галерею. А случилось это вот как. Доктора для княгини, матери Саломеи, не привезли. Оказалось, что он уехал в другой конец губернии, где от взрыва в гранитном карьере пострадало несколько рабочих. Поэтому к Грушевскому, как к единственному на всю округу человеку, имевшему отношение к медицине, и обратились за помощью.

Не став упираться и упоминать о том, что его бывшие пациенты не отличались больными нервами, да и вообще ни от чего уже не страдали, Максим Максимович поспешил в дом, где на втором этаже выделили покои семье невесты. Княгиня была почти без чувств, весь день она рыдала и билась в истерике, поэтому силы остались только на то, чтобы лежать на диване и хватать ртом воздух, как золотая рыбка, вынутая из аквариума. Бонна с детьми (а у князей Ангелашвили было еще двое детей, кроме исчезнувшей Саломеи) сидела в комнате, отделенной от спальни княгини крепкими дубовыми дверьми. Грушевский понадеялся, что крики и рыдания матери не доносились до малюток. Княгиня лежала, распростершись на подушках, бледная, с красными опухшими глазами. Князь беспрестанно ходил тут же из угла в угол, заложив руки за спину и все время что-то непонятное бормоча себе под нос. Единственным человеком, способным помочь Грушевскому, оказался некий сморщенный, как сушеный гриб, старичок, видимо родственник князей, судя по тому, что все вокруг именовали его дядюшкой. Расторопный, разумный и понятливый человечек. Только к его мягкому, как лесной мох, голосу в состоянии была еще прислушаться раздавленная несчастьем княгиня. Тем удивительнее это было, что вел он себя очень просто и внешне казался таким незначительным, как хлеб на любом столе, особенно по сравнению с тем изысканным впечатлением, которое производили князья. Небольшого росточка, с добродушным личиком и венчиком пушистых седых волос на голове, он один мог удержать в своих проворных ручках потерянных князей, а вместе с ними и весь расшатавшийся мир, от падения в бездну хаоса, истерики и бездействия.