Схватка - Ильяс Есенберлин

И тут он услышал голос Ведерникова.

— Итак, товарищи, начнем! Наша сегодняшняя беседа, как вы знаете, называется «Раздумья о казахской песне». Основной наш докладчик — геолог Бекайдар Нуркеевич Ажимов. Вот ему я сейчас и предоставляю слово. Я думаю, в помещение мы заходить не будем, а вынесем стол и проведем беседу прямо на воздухе. Есть возражения? Нет! Бекайдар Нуркеевич, тогда прошу вас.

Бекайдар подошел к столу — его сейчас же притащили из помещения — положил на него свою тетрадь с записями, достал из портфеля книги с закладками и начал говорить. Говорил спокойно, обстоятельно. А сердце у него так и екало. «Дамели, Дамели...» — восклицало в нем что-то.

— Я думаю, что нет человека, который не любит песен своего народа... — так начал он. — Они говорят о печали или радости, о любви или ненависти, о встрече и разлуке... Все чувства человечество отображало в своих песнях. Но песни говорят и о большем. Это интеллектуальная жизнь народа, его недовольство настоящим, его мечты о будущем, его надежды. Все большие исторические события обязательно отражаются в песнях, ибо в них народ как бы осознал самого себя. Вот именно потому я люблю слушать наши народные песни. И совсем не потому, что я казах, то есть вернее не только потому, что я казах. И первое, о чем я думаю, когда слушаю такую песню, — это, чью же радость или печаль передает мне она? Кто смеялся или плакал, сочиняя ее? Потому что создатель такой песни не только весь народ целиком, но еще и какой-то конкретный человек в отдельности. Ликующий или страдающий человек. Он долго ходил, думал, страдал или радовался, и вот наконец его чувства отделились от него и превратились в песню. И народ подхватил эту песню и понес ее дальше, и все страдающие и радующиеся тоже присоединились к этому шествию. В этом слиянии народа и человека заключается, по-моему, та великая тайна, которую я и стараюсь угадать. Вот, например, одна старинная песнь. Она возникла почти 300 лет тому назад во время Джунгарского нашествия. Это были годы гибели, огня и смерти. Туркестанская степь тонула в крови.

И он заговорил о песне Елим-ай (Край родной), затем он сказал о песне «Жас казах», созданной в годы Великой Отечественной войны, о песнях обрядных — «Прощанье», «Колыбельная», «Жар-Жар», и про то, как они, вероятно, возникли. Затем он заговорил о великих композиторах — об акынах, Биржане-Сале, Акане-Сате, Естай-акыне, Мусе и других.

— Любовные песни, — сказал он дальше, — песни о счастливой или несчастной любви, разделенной или отвергнутой, — занимают в казахском фольклоре особое место, на них я и хочу сейчас остановиться.

Бекайдар увидел, как сразу притихла молодежь. Увидел и то, как вздрогнула Дамели. Говоря, он все время следил за ней.

Дамели действительно сидела как на иголках. Она чувствовала, что ей просто не хватает воздуха. Когда она увидела на стене клуба объявление о том, что очередная беседа проводится на тему «Казахские песни» и проводить беседу будет Бекайдар Ажимов, она подумала: «Боже мой, ну к чему ему это?», — но теперь, когда он заговорил о любовных песнях, ей стало ясным все: «Да, вот он и нашел способ вылить все, что у него лежало на душе», — подумала она.

А Бекайдар продолжал. Так же не торопясь, обстоятельно и четко, он сказал о том, что любовные песни очень разнообразны. Есть песни шуточные, есть задорные, есть жалобные, а есть и такие, в которых влюбленный просто поведал миру о своей любви. Например, знаменитая «Кара Торгай» — в этой песне есть такие строки:

Была бы ты птицей — я шелком связал бы,Подставку твою — серебром оковал бы,И золотом перья сверкали б твои,А домом служили ладони мои.

Дамели вся задрожала. Она отлично знала эту песню. Ее Бекайдар ей пел часто. Они оба ее любили! Как виденье, ясно, до галлюцинации, представились ей тихая лунная ночь, белый-белый камень, еще более белый от луны, и она на нем. Бекайдар сидит рядом, слегка обхватив ее за плечи, и поет. И оба они счастливы. И она такая легкая, любящая, тихая, счастливая.

«Была бы ты птицей...» Ох, если бы она верно была птицей...

— А вот другая песня и уж совсем о другом — хотя тоже о любви, — продолжал Бекайдар. — Джигит упрекает любимую. Он поет о своем гневе, о своей печали, несбывшихся мечтах:

О мир, как бессердечен ты,Разбивший все мои мечты:Кипит моя от гнева кровь,Я потерял тебя, любовь...

Голос у Бекайдара в самом деле был отличный и пел он тоже хорошо: спокойно и грустно. Словно и не пел даже, а рассказывал. Рассказывал о себе, о своем разочаровании, о той тяжести, которая легла на его сердце.

«Боже мой, боже мой, — подумала Дамели, — неужели ты не понимаешь, Бекайдар, что мне-то еще тяжелее. Ведь вот ты все-таки вот говоришь, а я-то должна молчать. А ты, конечно, считаешь меня предательницей! — Если бы ты знал! Если бы знал хоть что-то!»

И тут вдруг Бекайдар запел.

Я тебе привез драгоценный куман,[2]Но запутал дорогу дождливый туман,Ох, и волос меж нами никто б не вложил.Так какой же злодей нас с тобой разлучил?

Да, это уже прямой вопрос. Он спрашивает именно ее и ждет от нее ответа, но что она может ответить ему? «Эх, Беке, Беке, ты ведь думаешь, что все это какие-то пакости, интриги, небось отца моего винишь. Конечно, винишь, а я тебе ничего и сказать не могу. Но вот теперь скажу. Открытая-то рана ноет меньше закрытой. А знаешь? Я тебя сейчас еще больше люблю, чем до свадьбы. Ну, положим, я тебе все открою. Скажу, почему ушла со свадьбы. Почему пришла сюда. Но разве тебе будет от этого легче? Может быть, и еще тяжелее будет. Ну, да все равно сказать придется.

Она и не заметила, как доклад кончился и начались высказывания. Посыпались вопросы. Их было много. Спрашивали о трагической истории Кулагера — этого Пегаса казахских песен. Коня убили завистники, и его хозяин, великий певец казахской степи Ахан-серэ, создал эту песню великого гнева. На все вопросы Бекайдар отвечал уверенно. Видно было, что он действительно хорошо подготовился. Потом, когда вопросы исчерпались, Ведерников продолжал:

— Ну, что ж, тогда приступим к обмену мнениями. Кто возьмет слово первым?

Начались выступления, но Дамели никого и ничего уже не слушала. Она была потрясена. Ведь он ей сейчас сказал при всех то самое, что и хотел высказать наедине. Сказал о своей любви, о своей обиде, о тревоге за нее, и слушать его было больно и хорошо. Ее до дрожи волновал уже самый его голос. Она хотела слушать еще и еще — хотя это и было мучительным. Но кто сказал, что мучительная любовь тоже не радость? Радость, радость, конечно! Горькая, скорбная, но такая же светлая и сильная, как и все, что есть в любви. И Дамели сейчас, после этого свидания с любимым, чувствовала себя по-настоящему счастливой. Потому уже счастливой, что она убедилась, как крепко ее чувство. Какая она богатая, именно потому что любит.

Она и не заметила, как собрание кончилось, уже уходили последние слушатели. Встала и она. Пришла домой тихая, удовлетворенная. Разделась, легла в постель. У нее было такое чувство, будто она опять поговорила с Бекайдаром.

4

Казахстан! Родина моя! Твои богатства неисчислимы. Твоя щедрость неисчерпаема. Кто-то из ученых сказал о тебе: «Перечислить, что здесь есть, еще можно, а вот доискаться до того, чего здесь нет, — это труд пока невыполнимый». Человек, сказавший это, знал, что он говорит, ведь он родился здесь, тут вырос и тут изучил свою землю так, как когда-то в школе он изучил таблицу Менделеева. Да впрочем, ведь это в Казахстане и обнаружен девяносто третий элемент ее и заполнена еще одна пустующая клетка.

Но это все только про богатства. Есть у Казахстана и другая сторона. Природа. По красоте и разнообразию ландшафтов не много найдется на земле стран, могущих соперничать с Казахстаном. Тут и швейцарские горы, окутанные тонким туманом, то голубым, то нежно-розовым, тут и озеро Боровое с есенинскими березами, тут «альпийские луга» на склонах Ала-Тау, тут и прозрачный источник с чистой, как хрусталь, ломящей зуб водой и золотыми соринками. Тут сотни рек и десятки пустынь, страшных, безлюдных и жгучих, как Сахара, или библейские степи. Тут... впрочем, разве перечислишь, что тут есть?

Машина мчится в Саяты. Двое пассажиров и один шофер. Все трое молчат, но каждый молчалив по-своему. Даурен молчит потому, что не может наглядеться на свой родной край, он пролетает мимо него со скоростью ста километров в час. Еламан гонит газик вовсю.

— Да, родина, родина, — говорит в раздумье старый геолог, — ничего кроме нее.

Жариков, пробужденный от своих дум, повернулся к нему.

— Вы что-то сказали? — спросил он.

— Нет, это я с самим собой, — улыбнулся Даурен, и в действительности он говорил с камнями, с песком, с зелеными кустами, что попадались по дороге, а никак не со своими соседями. Конечно, только при долгих, иногда многосуточных скитаниях по тайге могла появиться такая привычка, но сейчас, на людях, он никак не мог избавиться от нее. А надо, надо избавиться: нечего смешить ближних! Так молча проехали они еще с десяток верст. Стало смеркаться.