Князь тумана - Мартин Мозебах

Госпожа Ганхауз уже направлялась к дверям.

— А разве у вас есть партия кофе? — недоуменно спросил Лернер.

— Вот дурачок! Прежде чем покупать товар, его сперва надо еще сбыть! — наставительно сказала она.

Лернер так никогда и не узнал, чем в конце концов завершилась эта, затеянная в связи с революционными потрясениями, кофейная сделка. Иногда такие попытки заканчиваются удачно. На этот раз она ввязалась в сделку, чтобы занять чем-то свободное время. Телефонные переговоры были для нее тренировкой. Умение заговорить зубы и всучить собеседнику любой товар надо развить до такого совершенства, чтобы оно стало как бы второй натурой. Даже когда противная сторона сказала бесповоротное «нет», ее нужно так заболтать, чтобы человек и думать забыл, будто он одержал верх в этом поединке. Вот как интересно проходило время ожидания в обществе госпожи Ганхауз!

Зато в обществе капитана Рюдигера ожидание превращалось в нелегкое испытание. Сначала Лернер перестал его бояться, потом начал терять терпение. Капитан беспрестанно гундосил про опасности, с безжалостным педантизмом перебирая их поистине немалый перечень, от которого впору было пасть духом. Что правда, то правда: военный человек — далеко не то, что коммерсант! Как ни странно, но у военных не хватает решимости и бесшабашной отваги. Куда, спрашивается, девались корсарские качества, какие должны же быть все-таки у такого, хоть и отставного, но как-никак бывшего флотского офицера? Оказывается, военные не любят риска, напротив, одержимы идеей безопасности!

— Безопаснее всего для военного корабля, — глумливо бросил Теодор Лернер, — вообще не покидать гавани.

— Отнюдь! — возразил Рюдигер. — Бывало, целый флот погибал, не выходя из дока!

— А вам точно известно, что в нашей экспедиции заинтересованы господа Ганцрат и К°? — принимался нудить — Рюдигер, доев яйцо всмятку. — А господа Бурхард и Кнёр действительно должны сегодня позвонить? Разве они не должны были позвонить еще вчера? Помнится, вы говорили, что с германским консулом в Тромсё уже улажены все вопросы? Я офицер и не могу рисковать своей репутацией! Ради дела государственной важности я всегда готов послужить, но требую, чтобы все шло, как полагается, в соответствии с установленной процедурой!

Менее опасны, но не менее несносны были его исторические реминисценции. При этом он не выказывал ни малейшего желания обсуждать причины собственной отставки. Рюдигер никогда не касался своего прошлого. Офицер в отставке, без денег, но, как ни странно, и без долгов. Раздвоенная, как у Тирпица, борода, похожая на хвост красного коршуна, ныне покоилась на груди, облаченной в темно-синий штатский костюм. На голове — лысина, как бы нарочно предназначенная для того, чтобы обозначить место, где надлежало быть капитанской фуражке. Когда Рюдигер ненадолго отвлекался от своих тревожных расспросов, предвещавших грядущие предательства, он начинал описывать старинные морские сражения. Таким образом, за чашкой кофе заново разыгрывались битвы при Трафальгаре и Абукире, разгром Армады и осада Копенгагена.

— Вы знаете, что общего между сражениями при Саламине и при Лепанто? — вопрошал Рюдигер, сначала основательно испортив Лернеру настроение вопросами, на которые никто не мог дать ответа. — Оба произошли в Греции. Оба были битвами между Востоком и Западом. В обоих случаях против Востока выступала коалиция. В обоих случаях Запад сражался под эгидой богини-девственницы Афины Паллады и Мадонны. В обеих битвах принимали участие величайшие писатели своего времени: Эсхил и Сервантес. Оба западных флотоводца были внебрачными детьми: Фемистокл и Дон Хуан Австрийский. Оба командующих после одержанной победы были смещены с должности. Оба хотели основать на Востоке империю. Оба были отравлены.

С каждой фразой капитан все больше распалялся. При каждом пункте перечня рука рубила воздух, с силой опускаясь на край мраморного столика, так что звенели чашки. Мокрая нижняя губа как-то непристойно выглядывала из шерстистых зарослей бороды. Лернер не знал ни одного из имен, врубаемых в столешницу. Чаша его терпения переполнилась до краев, а взгляд капитана настойчиво требовал ответа.

— Ну и что из того?

Спрошено было резко. Капитан ошеломленно молчал.

— Какие выводы следуют из того, что вы тут наговорили? Ну, хорошо! Положим, есть известные совпадения! Но что они означают? Разве из того, что вы там открыли, можно сделать сколько-нибудь внятные выводы? — Лернер вскипел, дав выход долго сдерживаемой неприязни.

Капитан растерянно молчал. Он так гордился своими открытиями, что был ослеплен их блеском, и потому оказался совершенно безоружен перед нападками Лернера.

— Не знаю, — тихо пролепетал он в ответ.

6. На подступах к водяной пустыне

Ночь перед выходом в море Теодор Лернер провел в Геестемюнде. Постель в гостинице «Ганзейский ког»[2] была сырая и холодная, словно уже на суше неодушевленные предметы сговорились послать ему последнее предостережение, прежде чем он отправится в многонедельное странствие, отдавшись во власть мертвенно-хладных и мокрых стихий. Но здоровое кровообращение быстро справилось с неудобствами гостиничного ложа, и, победив неприятные ощущения, он решительно выбросил из головы всякие там предзнаменования. Лернер лег спать очень усталый. Волнения последних дней наградили его бессонницей.

Но вот наконец-то настает час отплытия! Отправление в неизведанное ощущалось им как освобождение.

Теперь «заснеженные просторы ледяной пустыни», как выразился в своей статье Шёпс о снаряжаемой его газетой экспедиции, показались Лернеру студеным, но безопасным прибежищем, где он спрячется от обступивших его со всех сторон лиц с застывшим на них выражением нетерпеливого ожидания; к числу этих лиц принадлежала и госпожа Ганхауз, благодаря которой перед ним нежданно-негаданно открылись такие замечательные перспективы, внесшие, однако, в его жизнь столько опасностей и тревог. С главным редактором Шёпсом произошло чудесное превращение. В своем отношении к Лернеру этот импульсивный человек, наделенный холерическо-меланхолическим темпераментом, прошел всю гамму чувств от желчного презрения до трепетной почтительности. Из блаженного дурачка, от которого все шарахались как от зачумленного, Лернер превратился в надежду редакции.

Снедаемый внутренним жаром, усиливавшимся от трения обуревавших его идей, Шёпс скинул пиджак и, войдя в конференц-зал, как всегда, когда предстояло выступить с правительственным заявлением, расположился под портретом основателя газеты; тайный советник Ф. А. К. Пфаннкух проступал из тициановской тьмы в золоченой раме, с книжкой руках, словно пастор со сборником собственных проповедей. Шёпс начал с торжественного объявления, что наступает исторический момент. Со времени основания рейха значение прессы в Германии возросло в невиданном доселе масштабе. И сегодня печать играет в Германии такую же значительную роль, как в Англии и Франции — ведущих газетных державах, а в некоторых отношениях даже опережает этих признанных лидеров. Прессу совершенно справедливо называют четвертой властью в государстве, и тот факт, что в Конституции такое положение еще не зафиксировано, нисколько не умаляет ее реального статуса. В конце концов, положения Конституции появляются не в результате волевых решений, а органически складываются в ходе исторического развития, чтобы затем получить подтверждение в принятом документе.

— Прошу прощения, господа! — говорил Шёпс под портретом Пфаннкуха, и казалось, что устами выразительно жестикулирующего и увлеченно ораторствующего Шёпса глаголет темный портрет первооснователя, под которым расположился нынешний главный редактор, чья голова находилась на уровне коленей изображения. — Прошу прощения, что в день отплытия «Гельголанда» я позволяю себе углубиться в основополагающие вопросы и бросить взгляд в грядущее с отвагой, достойной маленькой команды во главе с нашим коллегой Теодором Лернером, приготовившимся покинуть пределы обитаемой земли. Почему они на это отважились? Из соображений гуманизма. Предпринимая свое опасное путешествие по воздуху, инженер Андрэ действовал во имя нашего общего будущего. Tua res agitur[3], как говорили древние римляне, чей опыт и поныне имеет для нас образцовое значение. Тот, кто, стремясь расширить рамки этого опыта, вступает на неосвоенную территорию, не должен быть оставлен нами без помощи, когда он потерпел поражение, ибо поражение это лишь временное. Твердыня невежества уже пошатнулась в своем основании, и присутствующие здесь господа из младшего поколения, к которому я, с вашего позволения, отнес бы также себя, еще успеют узреть ее падение. Второй аспект экспедиции господина Лернера имеет самое непосредственное отношение к прессе, ибо затрагивает свободу печати. Мы добились независимости от постороннего давления. Никогда еще печать не была так свободна, как ныне. Но с внутренней свободой дело обстоит иначе, вы и сами это знаете. Тут царят отношения зависимости, нехватка денег и каждодневная гонка. Вы знаете, что в последние месяцы мы были вынуждены беспомощно наблюдать, как сократилось число наших подписчиков более чем на триста человек, будучи не в силах изменить это положение. Пресса, якобы такая свободная, на деле — рабыня текущих событий. Как можно назвать свободным того, кто вынужден в бездействии ждать, пока не поступит откуда-то не зависящий от него сигнал, на который он сможет отреагировать? Периоды «маринованных огурцов» при всей забавности этого шутливого названия несут в себе большую скрытую угрозу. Я с удовольствием закусываю «маринованными огурцами» (эти слова Шёпса были вознаграждены аплодисментами слушателей), но по горькому опыту знаю, как страшна связанная с ними мертвая атмосфера застоя, бесперспективности, топтания на одном месте, от которого портится работающий на холостом ходу аппарат прессы.