Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает - Людмила Милевская

Но на этот раз Ева была другой. Встреть он подругу Дуняши не здесь, не в ее же квартире, мимо прошел бы, совсем не узнав — так она изменилась. Кокетства ноль. Потертые джинсы, мужская рубашка, волосы кое-как собраны в хвост и карандаш рассеянно грызется в зубах — задумчива и серьезна.

«Охотно сходил бы с ней в… библиотеку», — поймал себя на мысли Борис.

Ева же поймала на себе его взгляд и хищно отметила: «Впечатление произвела. Мой „ботаник“!»

Что-то вспыхнуло между ними, зажгло их сердца.

Она удивилась. Он смутился.

И подумал: «Что это я так грубо на подругу сестры упялился?»

И, чтобы скрыть свой конфуз, развязно спросил:

— Так что тут за ужасы?

И вновь сюрприз: Ева смутилась и покраснела — от нее он такого не ожидал. Всегда она казалась ему неисправимой нахалкой, а тут…

— Боб, может не надо? — с мольбой попросила Ева. — Дуська — сумасшедшая добрячка, и ты потрясный человек. Бросив свои дела, по первому зову примчался ко мне, а кто я тебе? Просто знакомая. Прости, Боб, что время твое заняла. И тебе, и Дуське, я вам за все благодарна, но лучше справлюсь с этим сама.

Таким заявление Ева окончательно отрезала Борису пути к отступлению.

— А в чем дело? — озадаченно поправляя очки, спросил он. — Почему ты, собственно, отказываешься от моей помощи?

— Ну-уу, мне неловко. Я знаю, ты занятой…

Он поспешил сообщить:

— У меня много лишнего времени.

— И потом, ты мужчина, а мужчины обычно в такие вещи не…

Она запнулась и опять покраснела.

«Боится моего скептицизма, боится, что врушкой ее назову», — догадался Борис и неожиданно понял какая черта настораживала его всегда в Еве. Настораживала и даже отталкивала.

«Она же болезненно самолюбива, — прозрел он. — Самолюбива до умопомрачения и так же обидчива».

Борис опасался таких людей: никогда не знаешь где их ущемишь. Будучи человеком наблюдательным, он сделал вывод: обидчивость — самая опасная в человеке черта. Не подлость, не жадность, не зависть и не безнравственность даже — все эти качества быстро себя обнаруживают, а вот болезненное самолюбие и обидчивость так умеют маскироваться, что узнаешь о них только тогда, когда уже слишком поздно. Еще наивно держишь человека в друзьях, а он давно уже ненавидит тебя лютой ненавистью и только того и ждет, когда ты спиной к нему повернешься — мгновенно с радостью всадит нож.

Вот что Борис знал с высоты своего двадцатишестилетнего опыта. Опираясь на этот опыт, он проницательным взглядом окинул Еву — она была смущена, теребила рубашку дрожащей рукой и боялась. Явно боялась, но не маньяка, а самого Бориса, его насмешек, неверия…

Он еще раз отметил: «Жутко самолюбива. Самолюбива и обидчива. Несомненно».

Но это его почему-то уже не отталкивало.

«Глаза у нее очень добрые, значит отходчива. Чрезмерное самолюбие и злопамятство, вот какое сочетание опасно», — успокоил себя Борис и сказал:

— Я тебе верю. Показывай.

Ева облегченно вздохнула и развела руками:

— А показывать-то и нечего. Я вытерла клавиши.

— Тогда покажи свой рояль.

— Пожалуйста, пойдем в кабинет.

Войдя в комнату, Борис первым делом обратил внимание на открытый балкон. Он действительно уже поверил Еве, но в чудеса все еще поверить не мог.

— Я живу в этом доме давно и всех своих соседей знаю, — упредила она его вопрос. — Если маньяк и проник через балкон, то или тайком, или зайдя к тете Маше в гости.

— Почему к тете Маше? — удивился Борис.

— А с другой стороны живет инвалид. Он даже дверь никому не открывает.

— Но кто-то за ним ухаживает?

Ева кивнула:

— Да, его дочь, но она всего два раза в неделю заходит и всегда одна.

— Ладно, давай осмотрим рояль.

Осмотр рояля не дал ничего — следов крови нигде не было. Борис даже начал уже сомневаться, была ли вообще эта кровь, но, вспомнив про обидчивость Евы, он спохватился и, деловито потирая руки, сказал:

— Надо понаблюдать.

— Боб, мы что, будем здесь сидеть?

— А почему бы и нет?

— А может лучше пойдем в столовую и выпьем по чашечке кофе, — предложила Ева.

— Так поздно я кофе не пью, а вот от стакана сока не отказался бы.

Она обрадовалась:

— У меня есть сок!

— Да-а? Какой?

— Выбор огромный, фрукты из нашего сада. Мама стряпуха отменная.

Ева оказалась гостеприимной: к соку нашлись и варенье ореховое, и прочие сладости маминого приготовления. Борис сладкого не любил, но ел, опасаясь обидеть хозяйку, а Ева радушно его угощала.

— Ой, я же забыла! — вдруг хлопнула она себя по лбу. — У нас же еще есть варенье из роз. Боб, ты когда-нибудь пробовал?

— Из роз?

Он задумался: «Не стошнит ли?»

— Боб, из розовых лепестков, я сейчас принесу, у нас три банки осталось в кладовке. Если понравится, одну тебе подарю.

Не успел он ей возразить, как оживленная Ева вспорхнула из-за стола и умчалась. Борис вскочил с намерением ее остановить — столько сладкого ему не осилить — но напоролся на жуткий визг. Бросился в кабинет — там визжала Ева. Визжала, пятясь от рояля.

— Боб! Кровь! Снова кровь!

Он придирчиво смерил глазами расстояние от девушки до рояля и до книжных шкафов: «Да нет, я вылетел сразу за ней: разрыв был три-четыре секунды. В руках у нее не было пузырька и зацепить его было негде. Она едва-едва успела добежать до рояля…»

— Ева, а почему ты мимо рояля прошла? — заглушая ее визг, прокричал он.

Она замолчала и, упав к Борису на грудь, разрыдалась. Плакала, обхватив его шею руками. Это было так неожиданно, что он растерялся. Ее била нервная дрожь; его мучал вопрос: что она делала в кабинете? Зная ее обидчивость, Борис с вопросом повременил — гладил ее по плечам, приговаривая:

— Успокойся, я здесь и в обиду тебя не дам.

— Я от с-страха у-умру, — всхлипывала она.

Так продолжалось довольно долго: Ева убирать свою голову с груди Бориса не спешила. Он уже начал было подумывать как бы потактичней ей объяснить, что пора бы и к роялю приблизиться да рассмотреть эту странную кровь, как вдруг Ева сама прекратила поливать его грудь слезами и, отходя на шаг, прошептала:

— За роялем кладовка. Мы часто ходим туда.

Борис внимательно присмотрелся и обнаружил дверь. Он сразу ее не заметил потому, что дверь была оклеена теми же обоями, что и стены.

— Ты крышку рояля не закрывала? — спросил он.

Ева испуганно потрясла головой:

— Нет. Вообще-то, я аккуратная и раньше всегда закрывала, чтобы клавиши не пылились, но с тех пор, как эта кровь появляться стала, я почему-то перестала рояль закрывать. Это будто гипноз. Всякий раз, проходя мимо, смотрю на клавиши и ничего не могу поделать с собой.

Объяснение показалось ему логичным, и недоверие снова ушло.

— Понятно, — кивнул Борис, склоняясь над роялем и разглядывая крупные багровые пятна. — Похоже на кровь, но может быть и что-то другое. Ты говорила Дуняше, что раньше здесь была лужица.

— Да, сначала была капля, потом — много капель, а потом лужица и целая лужа.

— А теперь снова капли. Почему? С чего такая экономия? У маньяка кончается кровь? — Борис с улыбкой взглянул на Еву.

Она нахмурилась:

— Боб, мне не до шуток.

— А по-моему, надо просто закрыть балкон, что я прямо сейчас и сделаю. Не возражаешь?

Ева не возражала. Тщательно (на все шпингалеты) закрыв балконную дверь, Борис озорно подмигнул и сообщил:

— Говорят, что сладкое аппетит перебивает, но лично я зверски проголодался, отведав твоих варений. Надеюсь, в доме найдется немного еды?

— Ой, я ужин сейчас приготовлю, — всплеснула руками Ева.

Глава 7

Всякий раз, пообщавшись с братом, Евдокия попропитывалась его скептицизмом. Здравомыслие, трезвая логика Боба, его умение подбирать аргументы опускали ее на землю. Недавно еще она верила в то, что Ева не лжет, но, послушав рассказ брата, уже усомнилась — так эта история с кровью была похожа на розыгрыш.

— Боб, а Ева не дурит тебя? — спросила она и удивилась, услышав в ответ:

— Нет, не дурит. Во-первых, она от страха дрожит и даже рыдала у меня на плече…

Евдокия напомнила:

— Боб, она артистка. Если ей надо, она какой угодно прикинется: и напуганной, и счастливой.

Борис, морщась, вынужден был признать, что ему неприятно слышать такое про Еву. От сестры он скрыл этот факт, но от себя-то не скроешь. Поэтому его возражение прозвучало слегка раздраженно:

— Дуняша, ты не права, здесь все гораздо сложнее. Согласен, в первый раз она как-то могла успеть капнуть кровью на клавиши, но во второй-то раз я глаз с нее не спускал. Она хлопотала на кухне, ужин готовила…

— Что-о?

— Ужин готовила.

— Да-а?

Сообщение брата потрясло Евдокию — пожалуй, даже больше истории с кровью. Ева была известной лентяйкой и неумехой. Единственное, что она сносно умела делать, так это выколачивать своими длинными пальцами из рояля какие-то звуки. Порой, даже волшебные звуки — в остальном же Ева полный профан.