Зеленая книга леса - Леонид Семаго

Судя по росту, поросятам нет еще и недели. Им уже не грозят те невзгоды, которые выпали на долю ранних — февральских и мартовских выводков. На них еще даже капли дождя не пролилось, комар ни одного не укусил. И матери не надо быть с ними неотлучно, чтобы согревать сосунков теплом своего тела и молока. Что такое холод, они узнают только через полгода, но к тому времени, к первозимью, и щетинка на них погуще вырастет, и подпушь под ней завьется.

При первом знакомстве кабан производит впечатление мрачного и безнадежно тупого животного. Но это мнение исчезает, когда видишь зверя-строителя. С бобром его не сравнить, но в сообразительности и заботливости отказать нельзя. Из крупных зверей кабан — единственный, кто сам создает себе комфорт. Олень, лось могут лечь на снег, на промороженную землю. Кабан же в зависимости от обстоятельств или яму выроет, или муравейник разворочает, или сухую постель настелит, или, как в шалаш, заберется под густую разлапистую сосенку, заваленную снегом.

Яму кабан роет обычно у ствола старой сосны или возле пня, оставшегося от двухсотлетнего дуба. Если свинья с поросятами, она трудится одна, если вместе ходят трое-четверо несемейных, то они и работают вместе, и ложатся в такое убежище «котлом», согревая друг друга. Снег падает на встопорщенную щетину и не тает; почти рядом с дорогой могут залечь звери, а их и не видно. Зато в ясный морозный денек проберется к логову луч солнца, и заклубится в нем пар от дыхания, «закипит котел». По этим паркам можно сосчитать, сколько лежит там больших и маленьких. Способность к строительству и стремление к комфорту проявляются очень рано: уже месячный поросенок сам кое-чего нащиплет себе под бока, а потом ляжет.

Строительство мягкого гнезда — зрелище не только интересное, но и забавное: до комизма старательно иногда мнет и треплет свинья пучок жесткого, сухого тростника или крапивы, десять раз примеряя, как лучше положить его. Перетопчет всю ветошь в полову, да еще иногда сверху что-то вроде крыши соорудит. В таком гнезде в феврале и рождаются крошечные, чуть больше морской свинки, полосатые поросята.

Иногда и в середине лета, когда подросшие детеныши уже не тянутся к соскам, когда они уже многое знают и умеют, матери приходится сооружать (для всего выводка) гнездо особого назначения. Бывает такое только в самые комариные годы, когда из-за беспрестанных дождей и сырости комаров в лесу не убывает даже после солнцеворота. Олени, лоси к этим кровососам относятся спокойно, но кабана комарье может довести до исступления. И тогда зверь находит единственный выход: из зеленых веток, из листьев папоротника-орляка, из другой лесной травы нагромождает он кучу выше собственного роста и заползает под нее, чтобы хоть день полежать спокойно. По величине этого сооружения можно определить, кто его строил — зверь-одиночка или свинья-мать. Под такой ворох она залезает вместе со всеми поросятами, и все лежат там тихонько, словно не дышат. Они хорошо слышат чужие шаги, птичьи голоса, и по этим звукам точно знают, что происходит в округе.

вечеру стихает птичья разноголосица в апрельском лесу. Слышно только сухое пощелкивание в соснах: нагретые за день шишки с легким треском раскрывают последние чешуи, роняя орешки. Повизгивают над разливами чибисы, словно поддразнивая лягушек. Гудит тяжелый шмель, улетая до завтра от ярко-синей медуницы. Кажется, что вместе с сумерками опустится на лес и реку небывалая тишина. Но вот сначала неявственно, а потом как хорошо подготовленное выступление начинает звучать с самой высокой сосны птичья песня, которой не было слышно в дневном хоре. Запел певчий дрозд.

Это лучший певец весеннего леса. Еще за месяц до возвращения соловья баюкает певчий дрозд на вечерних зорях утихшие чащи. Часа за два до захода солнца он неторопливо начинает распевку, пробуя голос и вспоминая порядок песни. А минут через десять уже звучит над лесом красивый минорный напев. На самой маковке стройной сосны, чуть вскинув голову, сидит птица, даря миру чудесные звуки.

Дрозд как начнет еще до заката на любимом месте, так и окончит на нем, никуда не перелетая, свой вечерний концерт уже при первых звездах. Эта степенность певца и торжественность обстановки на тихой апрельской заре делают встречи с ним незабываемыми. На многие годы запоминаются и место, и дерево, и тихий, ненавязчиво сопровождающий пение дрозда хор бычков на лесном болотце, и ровный ритм березовой капели.

Блекнут последние отблески вечерней зари, лес обступает поляну сплошной стеной, а дрозд все поет в зачарованной тишине. Под это чарующее пение распрямляются серебристо-пушистые, как свежее птичье перо, бутоны сон-травы. К следующему вечеру покажется темная синева лепестков, к третьему — обязательно раскроется первый цветок, мягкий, пушистый, полный желтой пыльцы. Недолгая жизнь у цветка травы с таким спокойным и загадочным названием. Рожденный под убаюкивающий напев чародея-дрозда, он через несколько дней блекнет и увядает, и будто огорченный этой потерей, перестает вскоре петь дрозд.

Дело, конечно, не в цветке. Просто приходят к птице заботы и хлопоты: за сезон, до середины лета надо вывести, выкормить и воспитать два выводка. Самке нужно два гнезда для них построить, высидеть всех. Поэтому поют дрозды дважды: весной, до соловьиного прилета и окончания цветения сон-травы, и летом, в пору самых коротких ночей. А потом до поздней осени, до отлета ни один не подаст голоса. Только оброненное линное перышко, да осторожное, тихое «цк» подскажут, что где-то рядом живут молчальники-дрозды, никому не выдавая своего присутствия.

Многие соседи певчего дрозда: зяблики, синицы, овсянки, коньки — имеют звучный приятный голос, но среди них не найти ни единого таланта: один напев на всю жизнь. У певчих дроздов манера пения одна, но исполнение разное, и, видимо, качество его зависит не только от возраста и опыта певца. Каждое колено бесконечной дроздовой песни вполне законченно и звучит как вопрос или приглашение: «Кто такой?» «Приходи!». Охотнику на тяге так и кажется, что выкликает певец сумеречного вальдшнепа, трижды кряду повторяя: «Вылетай! Вылетай! Вылетай!»

Такой двух-, трех- и даже четырехкратный повтор каждой фразы или колена — отличительная особенность исполнительской манеры певчего дрозда. Никто больше, даже из его близкой родни, не делает таких повторов. Коленца так себе дрозд высвистывает не более двух раз, лучшие, какие самому нравятся больше, — три или четыре раза, особые — до семи раз. Вое в песне у дрозда свое: хорошее или не очень благозвучное, но свое. И только виртуозы с великолепной собственной песней кое-что берут у чужих. Иногда даже не у лесных соседей, а со стороны, например у перепела. Только звучит это «подь-полоть» не как у самого перепела, а с дроздовым акцентом: помягче, повыше, тише, нежнее. Один раз удалось мне услышать в пении дрозда соловьиный «почин», раза два — синичий колокольчик и трель золотистой щурки. Кваканье лягушек или кряканье, которые скворец собирает, дрозда не интересуют.