Эхо Миштар - Софья Валерьевна Ролдугина

на лестнице хозяин – высокий человек преклонных лет с чёрными глазами южанина и широкими скулами. В одежде тоже сквозили южные мотивы – коричневая вышивка по вороту жилета; широкий пояс, трижды обернутый вокруг талии; пышные штаны, как у всадников-арафи в пустыне. Левая рука хозяина была плотно замотана белой тряпицей, и повязка, похоже, до самого локтя уходила под рукав свободной рубахи. – Колесо Судьбы наконец-то обернулось удачей. Ты ведь не откажешь нам в небольшой просьбе… – хозяин запнулся, и голова у него дёрнулась, как будто он хотел оглянуться на что-то, но боялся себя выдать –… по обычаю?

Звезда спутника синевато вспыхнула.

– Нет, – улыбнулся эстра. – Если и вы не откажете мне. А сперва я хочу пить, – с легким удивлением заключил он. – А ещё спать. Я шёл весь вечер и всю ночь с тех пор, как… С тех пор как оказался в лесах Лоргинариума.

– Понимаю, – протянул Игим, прищуривая чёрные глаза, и в задумчивости легонько потянул себя за прядь волос на виске – раз, другой, мерным поглаживающим движением. У эстры руки зачесались повторить – таким знакомым показался этот жест. – Я велю дочерям настелить тебе постель. Отдыхай, странник. Наша просьба может и подождать.

Слова звучали вежливо, улыбка Игима была радушной и искренней, но всё это отчего-то вызывало у эстры неприятное, липкое чувство. Он оглянулся на Огиту, но та быстро отступила, бормоча:

– Пойду, расскажу людям. Пускай радуются. Да, может, и у других будут просьбы? – и вышла из дома, прикрыв за собой дверь.

– Идём со мной, странник, – сказал Игим, кладя эстре руку на плечо. Пальцы оказались холодными и жёсткими, как камень, и это чувствовалось даже сквозь плотную ткань хисты. Эстра повернул голову и вздрогнул, неожиданно встретившись взглядом с хозяином дома. Игим был выше других жителей поселения – вровень с эстрой. – Я покажу тебе место, где можно омыть руки и ступни после долгой дороги. Эй, Нэла, Тольга! Готовьте для гостя ложе в лучшей комнате! – крикнул он, обернувшись к лестнице. Кто-то захихикал, и по полу простучали босые пятки. – Мои дочери, младшие, – пояснил Игим. – Красавицы. Хочешь, Тольга станцует тебе перед сном?

– Нет, – торопливо ответил эстра, чувствуя, что это «станцует перед сном» значит совершенно иное, чем должно бы. – Я просто хочу отдохнуть. И выпить воды. И омыть ступни после дороги, пожалуй, тоже, – добавил он, невзначай отступая в сторону так, чтобы рука Игима наконец соскользнула с плеча. – Ты щедрый хозяин, Игим.

– Так ведь и услуга будет щедрой, – усмехнулся он.

Нагретой воды в металлическом баке хватило с лихвой. Грязную одежду пришлось оставить в купальне, у скамьи. Раздеваясь, эстра обнаружил у себя на шее шнурок с плоским чёрным камнем, на котором с обратной стороны было начертано короткое слово. Прочитать его, к сожалению, не получилось – поперёк надписи тянулась свежая трещина, и часть знаков осыпалась.

«Похоже на имя какое-то… Саргата? Рогарта? Нет, не то. Может, название города?»

От попыток угадать резко и сильно разболелась голова. Звезда спутника над плечом опасно потяжелела, намекая, что это знание пока под запретом. Наскоро ополоснувшись, эстра завернулся в хозяйскую накидку и прошёл заднюю комнату. Постель уже была готова – несколько толстых вязаных ковров, как в Ишмирате, уложенных друг на друга и укрытых мягкой тканью. Подсунув под голову заплечную суму, эстра натянул покрывало до плеч и закрыл глаза, пытаясь уснуть.

У дверного проема, закрытого плотной занавесью, кто-то тихонько перешёптывался и хихикал.

– …красивый, – долетело до слуха эстры восхищенное. – У Миргиты не такой был…

– …вечно тебе кусок послаще достаётся…

– А ну, брысь! – прогремел низкий женский голос. – Вот ведь девки-переростки! С женихами своими балакайте, вон, они ждут – не дождутся!

Через некоторое время звуки стихли. И, вслушиваясь в собственное дыхание, эстра незаметно уснул.

Дышалось в этом доме куда тяжелей, чем в лесу.

Эстра видел сон.

Что-то восхитительно живое, настоящее, родное кружилось перед внутренним взором – широкие серые рукава, край пронзительно-бирюзовой ткани, красноватая прядь, заправленная за ухо… И в такт этому суматошному танцу звенели ветряные колокольчики – стеклянные трубки на длинных шнурах. Эстра смеялся и хлопал в ладоши, а где-то рядом лаяла хрипло старая собака. А потом в лай начал вплетаться трусливый скулеж, стеклянный перезвон колокольчиков становился металлическим и резким – и всё более громким с каждым ударом, а на ноги наваливалась неимоверная тяжесть. Она наползала выше и выше, и когда достигла груди, эстра очнулся.

За низким окном вечерело.

Ноги запутались в покрывалах.

На улице захлёбывались воем, кажется, все собаки разом, а детский голос раз за разом тоненько выкрикивал:

– Мертвоходец! У Гааны дом загнил! Мертвоходец!

Эстра, как был, в одной накидке и босой выскочил из дома – только посох успел прихватить у порога. Непредсказуемый северный ветер, холодный и сырой, налетал порывами и будто нарочно подталкивал в спину. Перепутавшиеся во сне волосы падали на лицо, а полы накидки то задирались неприлично, то оплетали колени силками.

– Мертвоходец! – завопили совсем близко, и эстра, перехватив посох, сиганул прямо через низкую изгородь, ориентируясь на приглушенный гомон множества голосов. В ступню что-то впилось, но эстра только дернул ногой и побежал дальше, за дом, откуда и доносились крики. По грядкам, затаптывая нежные еще ростки ароматных трав, между цветущих кустов вездесущей раймы, мимо будки с жалобно поскуливающим псом…

Ветер пахнул в лицо терпким