Собрание сочинений в 4 томах. Том 3 - Николай Погодин

Глаголин не откликнулся. Пауза. Тогда Колоколов оправил свой костюм, решил уйти со двора. Но вдруг стремительно на крыльцо, потом во двор выбегает Глаголин.

Глаголин. Мальчишка, дурак! Оболтус! Да-с!

Колоколов (обескуражен). Вот это мило.

Глаголин (с нарастающим гневом). Молчать! Стоять, как полагается!.. Я вас под суд!.. Я расстреляю!..

Колоколов. Георгий Львович…

Глаголин. Это дезертирство и черт знает что такое! За это надо высечь вас на улице… при женщинах… без брюк.

Колоколов. Георгий Львович…

Глаголин (не слушает). Вы, может быть, имели значение в моей жизни… Вы, безусловно, не подозреваете, что в мире есть такие вещи. (Стучит по скамейке, потом по лбу, кричит.) Я не позволю вам… и больше ничего! Садитесь! (Нервничает и хочет что-то скрыть.) Потому что есть высшие обязанности. Вы автобус наладили?.. Нет, вы не наладили!.. Вы отвратительно работаете. И, наконец, я не хочу без вас! Сын, черт, хам… или еще что-нибудь в этом роде, но я привык, и вообще… Чему вы скалитесь?

Колоколов (он и не делал этого). Георгий Львович, я совсем не скалился.

Глаголин. Конечно, вам эти чувства недоступны… как телушке аромат мимозы. Вам доступно чувство дружбы?

Колоколов. Конечно…

Глаголин. Что — конечно?

Колоколов. Доступно.

Глаголин. Врете. Ничего вам не доступно… вы плюете. И скалитесь при этом самым наглым образом!

Колоколов. Да нет же, я не скалюсь!

Глаголин. В Москву хотите? Разве вы не заслужили более покойной участи? Конечно, заслужили. Я могу написать рекомендацию… И все, что я сказал в запальчивости, беру назад. (Тише). И бисер рассыпать не надо было.

Колоколов (вызов). Перед свиньями?

Глаголин. Как угодно.

Колоколов (с видимой строгостью). А «трепача» назад берете?

Глаголин (забыл). Какого трепача?

Колоколов (озорство). Мальчишка, хам, балбес… Это все записываю на свой счет. Но «трепача» не принимаю. Главное дело — «тип не новый». Назад берите. Будет скандал.

Глаголин. Убирайтесь к черту! Вы довели меня до… Мне не положено кричать на дураков… Вы забываете, что мне положено. (Уходит.)

Колоколов (один). Все я решил и передумал, одного боялся — Глаголина. Так оно и вышло.

Голос Семеновны (за сценой). Да ладно, ладно! Слышала! Езжай. Господи боже мой, вот наказание!

Во двор входит Семеновна — хозяйка, женщина могучая, суровая и ловкая.

Колоколов. Как дела, Семеновна? Купила птицу?

Семеновна. Ох, не говори, Андрюша, страсть как намаялась! Ну чисто моровая язва прошла окрест. Уж нынче я на лодке подалась к Троице-Березовой. В Троице-Березовой сидели наши партизаны, там лишь и добыла себе курочку да петушка. Вот он, Петька!

Колоколов. У-у! (Ирония.) Красив.

Семеновна. Он хоть малость и престарелый, но с делом справится. Крикун, и хозяйка говорила- домоседливый.

Возвращается Глаголин.

Глаголин (слушает). Первый в городе петух. Вы, хозяйка, его не съешьте. Мы его набьем и выставим в музее.

Семеновна. Придумали — не съешьте! Теперь, милые мои, про курятину забыть придется. Цыплаки лишь к осени пойдут, а к рождеству, пожалуй, разговеемся. Курятник я уж им сотворила, запрем пока, пускай обживутся. Господи, дела-то кругом — и не знаешь, за что хвататься. (Уходит.)

Глаголин. Я этой теткой восхищаюсь. Их надо славить, наших русских баб…

Колоколов. Я до войны у нее квартировал два с половиной года. Она с лица только потемнела, а так — кремень. Петух-то что делает… голову в решетку просунул… еще задушится. (Уходит.)

Глаголин. Да-да, вы берегите петуха.

Во двор входит оборванец, мальчик Кузька.

Что, брат, скажешь? Хлеба?

Кузька. У тебя, кажется, еще не просят.

Глаголин. Ну извини. (Уходит в дом.)

Кузька очарованно смотрит на аккордеон, дотронулся до него. Входит Колоколов.

Колоколов. Эй, эй, малый! Ты что?

Кузька. Это чей же такой баян?

Колоколов. Отцы родные, да ведь это же Кузька!

Кузька. Андрей Сергеевич, здоров. Это я… Аккордеон? Заграничный?

Колоколов. Беги скорее в сад, там мать.

Кузька (глянул в сторону сада и обернулся к аккордеону). Трофейный?

Колоколов. Да.

Кузька. Ну-ка, заиграй.

Колоколов. А тебе очень хочется?

Кузька. Жалко, что ли? Ты заиграй.

Колоколов. Ну разве что от радости. (Берет аккордеон.) Где же ты скитался, мальчик?

Кузька. Ничего я не скитался. Я, брат ты мой, как барин жил.

Колоколов. Оно и видно.

Кузька. Я же домой ехал… три тыщи километров… поизрасходовался.

Колоколов. В детском доме жил?

Кузька. Была охота. Я, брат, пел.

Колоколов. Да что ты говоришь?! В театре, что ли?

Кузька. Была охота. На воле пел, где придется. Партнер на баяне играл, а я пел.

Колоколов. Где же вы баян достали?

Кузька. Где достали? Украли.

Колоколов. Как нехорошо! Могли поймать.

Кузька. Не я крал, партнер. Он ходовой.

Колоколов. Ах вот как! И что же ты пел?

Кузька. Все, что хочешь.

Колоколов (заиграл). Знаешь?

Кузька. Знаю.

Колоколов. Рвани… пусть-ка мать услышит.

Кузька. Подумаешь, какое дело! (Запел в мальчишеской манере резкого горлового звука, с острыми ударениями на мягких гласных.)

Я мальчишка. Зовут меня Кузькой,Голубей после школы гонял,По земле я скитался по русскойИ братишку своего потерял.Где ты, мама моя дорогая?Потеряла давно ты меня.Не горюй, не печалься, родная,Мы дождемся счастливого дня.

Входит Семеновна, смотрит и еще не узнает сына. Потом тихо опустилась на землю.

Кузька (увидел мать). Что же ты на земле сидишь? Вот смешная. (Подбежал к ней.) Вставай, мама.

Семеновна. Детеныш ты мой, матку свою поднять хочет. Куда тебе! Сама подымусь! (Поднимается.) Увидала его — и ноги подкосились. До чего ты жалкий, нищий!

Кузька (обида). И ничего я не нищий.

Семеновна. Грешница — рада, себя не помню. Другой ведь с ним был… меньшенький… Спросить — страшно.

Кузька. А чего спрашивать? Видишь, один, — значит, один.

Семеновна. Потерялся малый, а?

Кузька. Помер он.

Семеновна (без слез). Знала. Все разы мне могилка снилась. (Села). Схоронили?

Кузька. Ну да.

Семеновна. Где?

Кузька. А ну его… квелый он… плачет и плачет… куда ему…

Семеновна. Где схоронили-то?

Кузька. Под Москвой, в лесу. Зимой было дело…

Семеновна (стон). Ох!..

Кузька. Мам…

Семеновна. И горе и радость великая. Одно другое перемогает… грешница. Ах ты, детеныш мой, — грязный, черный, как трубочист. Бери-ка мыло да марш на речку! До чего ж притерпелись мы к слезам, Андрюша, и к радости привычку потеряли. (Уходит.)

Кузька. Голуби! Дядя Андрей, чьи же это голуби?

Колоколов. Наши, Кузька. Я первую голубятню открыл.

Кузька. Вот мы с тобой тут заживем!

Колоколов. Кум королю, брат солнцу! Кузька. А ты думаешь, петь по дворам интересно? Дома гораздо лучше. (Лезет на голубятню.)

Входят Семеновна и Глаголин.

Семеновна. Кто ж это такое счастье в дом мне накликал? Ты, Андрюша. Ты первый меня утешил, разговорил. Себя не помню от радости. Ведь тут, по проулку, меня зовут люди «Кузькина мать». Узнала же и я теперь, что такое Кузькина мать. Кузька, на-ка мыло. Голову крепче три… Нет уж, я тебя сама отскребу. Кузька, где ты? На голубятне? Ну-ка за мной, марш на речку.

Кузька скатывается вниз по лестнице.