Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк

В сточную канаву, как отход производства, сольют высшее достижение страны – с трудом выпестованное поколение, готовое к бескорыстному служению обществу. Ну да, оно еще не все такое, но концентрация мыслящих именно так детей, подростков, молодых людей подошла к критической отметке, за которой начинается кристаллизация нового качества.

Она, эта поросль, сейчас взращивается в теплых, солнечных условиях гуманизма, дружбы и интернационализма. У нее хватает идеализма, но уже нет свирепости дедов и отцов, потому что исчезла та атмосфера, настоянная на густом запахе крови.

Лет через двадцать, на рубеже тысячелетий, они, пройдя через сито испытаний, вошли бы в силу, и человечество увидело бы расцвет нового типа общества, открылась бы принципиально иная перспектива социального развития.

Ржа скосила и поколение, и перспективу. Бездарная попытка реформ позволила всплыть на поверхность тому дерьму, что накопилось на дне общества, во мраке цеховиков, фарцовщиков, толкачей, зэков и коррумпированной торговли. И не только всплыть, но и перехватить управление страной.

Вот это взращиваемое сейчас поколение и надо сохранять. Не допустить до руля плесень, озабоченную только собственным благополучием. Иначе уже в следующем поколении мальчики будут мечтать стать бандитами, а девочки – валютными проститутками. Понятно, какая потом из них будет власть: готовая отдаться за деньги сильнейшему и замочить слабейшего. Возникнет ситуация плохого равновесия. Попав в него, выбраться почти невозможно.

Задумчиво отложив стопку газет, я каким-то верховым чутьем нашел банку кофе. Вот тебя-то мне и надо, золотце мое! Две чайные ложки легкого, как пыль, темно-коричневого порошка, горячая вода и полторы ложки сгущенки… Тот самый кофе, тот самый вкус… Не самый ароматный, но привычно бодрящий.

Встал у кухонного окна, грея ладони о чашку, и снова вгляделся в жизнь Измайловского проспекта. Предстояло придумать, как жить дальше, чтобы потом опять не было мучительно больно… Один раз я уже пожил, поплевывая в вечность, больше не хочу.

Отставив чашку, начал нарезать круги по кухне, выплескивая переполняющую меня энергию. Итак, передо мной две задачи. Одна – тактическая – вписаться в социум, не вызывая сильного удивления своим поведением. Тут есть сложности, но мне это по силам даже без памяти реципиента. В конце концов, реципиент – это я, только тридцать пять лет назад. Да, я многое забыл, но многое и помню. А часть забытого быстро восстановлю. К тому же все равно деваться некуда, я уже здесь.

Вторая задача – стратегическая – ни много ни мало, а повернуть колесо истории. Смогу ли я это сделать без особых способностей, которых пока нет и неизвестно, появятся ли они? Предположим, способности просто еще не проявились. Предположим. Буду исходить из этого, так приятнее. Иначе мне остается только плыть по течению истории, наблюдая за переформатированием общественного сознания и распадом страны. И фарш будет невозможно провернуть назад.

Я опять задумчиво закружил, потом упал на руки и попытался в темпе отжаться.

У-у-у… совсем забылся… Голова взорвалась болью, накатила дурнота. Сев на пол, я прислонился к кухонной тумбе, дотянулся до стоявшего на углу стола стакана и отхлебнул. Погорячился. Временно надо обходиться без привычного способа концентрации.

Через две-три минуты полегчало. Ладно, пока стратегических идей нет, буду решать тактическую задачу и надеяться на лучшее. И я пошел за учебником геометрии.

Где-то через час, исчеркав несколько листов в черновике, с облегчением откинулся на спинку стула и отложил в сторону китайскую чернильную ручку. Почерк, кстати, когда не задумываюсь над ним, получался «как кура лапой».

Первоначальный страх, что не угол в треугольнике тупой, а я, сменился заслуженной гордостью – «кое-что могем». Вроде бы и не высока преграда – курс геометрии за восьмой класс, но за последнюю треть века я стал сугубым гуманитарием, у которого синусы-косинусы вызывают паническую реакцию. Однако теперь я уверен, что прикидка сил была правильной, – к субботе восстановить всю геометрию в памяти реально.

Особо радовали прорезавшиеся острота и резвость мышления. Все же с возрастом способности мозга снижаются, причем настолько постепенно, что самому это и не заметно. И только резкое омоложение дало мне возможность почувствовать разницу: мозг работает как губка, интенсивно, чуть ли не урча от удовольствия, впитывая новые знания и, подобно лучу лазера, легко препарируя логические конструкции.

«А неплохой мне процессор достался, – подвел я промежуточный итог. – Надо его холить и лелеять, к примеру, давать вовремя отдохнуть. А лучший вид отдыха – смена деятельности. Иди сюда, биология, полистаю я тебя…»

Звонок в дверь грянул неожиданно, оторвав меня от изучения тонкостей химического равновесия. Я изумленно похлопал глазами: «Кого это черт принес?»

– Ловко ты от контр увернулся, – с завистью заявил Паштет с порога. – Один щелбан от стены, а сколько плюсов!

– Не слушай балбеса, – возникла за его плечом разрумянившаяся от морозца Света. – Он сегодня по инглишу два «трояка» сразу схлопотал, теперь боится, что его в поход на каникулах не отпустят.

– Проходите, гости дорогие, – посторонился я, вглядываясь в своих товарищей и заново знакомясь с ними.

Зашедший первым Паштет быстро скинул ботинки, вздернул на вешалку потертую куртку и, слегка косолапя, уверенно направился в мою комнату, освобождая место для Светы. Высокий, крупный, круглолицый, с небольшим курносым носиком, усыпанным неяркими веснушками, тускло-рыжеватой шевелюрой и маленькими голубенькими глазками, он был лишь чуть моложе уже основательно поистершегося из моей памяти образа.

Света отпихнула ногой брошенный в прихожке портфель Паштета, разгребая себе пятачок для маневра, и начала снимать пальто. Я протянул руки, чтобы его принять.

– Ты это что? – удивленно замерла она в неудобной позе.

– Пальто помочь повесить… – с недоумением откликнулся я.

– Да… Крепко тебя приложило… – кривовато улыбнулась Света, удивленно покачивая головой. – Ты мою просьбу выполнил?

– Каку таку просьбу?

– Плиточку волшебную пометил?

Я шагнул вперед и взял легкое пальтишко:

– Не холодно в таком бегать сейчас? На улице не лето.

– Ничего, я короткими перебежками, по два-три прыжка. От дома к метро, от метро к школе. Не шубу же сейчас носить. Ты как? – Она встревоженно уперлась взглядом мне в глаза.

– На западном фронте без перемен. – Теперь пришла моя очередь кривовато улыбаться. – Жить можно. Гони Паштета руки мыть, и на кухню давайте. Будем практиковать высокое искусство приготовления горячих бутербродов.

– Горячих? Это как?

– Сейчас покажу. Я в старой «Работнице» недавно рецепт видел. Легче сделать, чем рассказывать. Кыш глистов с рук смывать! – И я пошел на кухню приводить в порядок мысли.

Появление Паштета всколыхнуло во мне старое чувство вины, хотя разве я виноват, что он лег за Пянджем? Светка же привела в недоумение тем, что первое впечатление о ней совсем не совпало с воспоминаниями. Да, красавицей ее не назовешь, факт. Но и точно не «уродина», как я думал раньше.

На полголовы выше меня, тонкая-звонкая, длинношеяя. Продолговатое лицо с крупными чертами, выдаюшиеся вперед челюсти. О таких лицах иногда говорят «лошадиное», но в данном случае у меня возникала иная ассоциация. Широко расставленные большие темные глаза, высокие рельефные скулы и агрессивная линия подбородка – все это в сочетании с веретенообразной фигурой наводило на мысль о стрекозе, но не беззаботной «попрыгунье», а серьезном хищнике мира насекомых, грозе мошек и букашек. Впечатление усугублялось привычкой смотреть слегка исподлобья и иногда прорывающейся властностью характера. В такие моменты я невольно чувствовал себя той самой букашкой, на которой с недобрыми намерениями остановился фасетчатый взгляд.

Но чуть неприятное впечатление развеивается, стоит Свете начать говорить. Блеск глаз, живая мимика и милая улыбка четко оконтуренных губ заставляют забыть об особенностях внешности, оставляя на поверхности лишь интересную и легкую в общении девушку-подростка. Странно, что в детстве я замечал лишь худшее.

И ноги у нее стройные… Интересно, она так выпендривается с длиной юбки до середины бедра или это мода сейчас такая? Если мода, то я горячо «за». Как много нам открытий чудных…

Жизнерадостно насвистывая «Прощание славянки», я начал потрошить холодильник. Сосиски, сыр, масло сливочное, сметана, горчица и томат-паста. Основа есть. Городской батон, растительное масло. Отлично, все необходимое в наличии.