Три чашки чая - Грег Мортенсон

Вождь Корфе внимательно следил за состоянием Мортенсона. И однажды приказал забить для него одного из драгоценных огромных баранов. Сорок человек срезали жареное мясо с костей, а потом раскалывали кости камнями, чтобы не пропал драгоценный мозг. Участвуя в пиршестве, Грег понял, насколько редкими бывают в Корфе подобные трапезы. Эти люди постоянно жили на грани голода.

Силы возвращались к Мортенсону, вместе с ними обострялась восприимчивость. Впервые оказавшись в Корфе, он подумал, что попал в некую Шангри-Ла.[10] Многие европейцы, попавшие в Каракорум, считают, что балти живут простой счастливой жизнью, куда более спокойной, чем в развитых странах Запада. Первые европейцы-романтики прозвали этот край «Абрикосовым Тибетом».

В 1958 году Мараини написал, что балти «действительно умеют наслаждаться жизнью». Итальянец посетил Асколе; там его восхитили «старики, сидевшие на солнце и покуривавшие свои живописные трубки, мужчины, трудившиеся в тени шелковицы с уверенностью, которая приходит только с жизненным опытом, и двое мальчиков, сосредоточенно и тщательно выбиравшие вшей друг у друга».

«Мы дышали воздухом абсолютного счастья, вечного покоя и мира, — писал он. — И мы задумались. Не лучше ли жить в неведении: не зная ни асфальта, ни щебня, ни автомобилей, ни телефонов, ни телевизоров? Не лучше ли жить в благодати, не ведая обо всем этом?»

Тридцать пять лет спустя балти по-прежнему жили, не ведая о благах цивилизации. Но, проведя несколько дней в деревне, Мортенсон начал понимать, что Корфе — это не рай до грехопадения, каким он представлялся европейской фантазии. В каждом доме кто-то страдал от тяжелой болезни. Старики балти годами не выходили из своих жилищ. Из разговоров с сыном Хаджи Али, когда тот вернулся с вечерней молитвы в деревенской мечети, Мортенсон узнал, что ближайший врач находится в Скарду, куда неделя пути. Каждый третий ребенок в Корфе умирает, не дожив до года.

Туаа рассказал, что его жена, Рокия, умерла во время родов семью годами раньше. После нее остался единственный ребенок — дочка Джахан. Коричневое зеркальное одеяло, под которым спал Мортенсон, было частью приданого Рокии.

Мортенсон не представлял, как помочь своим друзьям в Корфе и отплатить за их доброту, но был твердо намерен это сделать. И начал раздавать то, что у него было. Пластиковые бутылки и фонарики были нужны балти: каждым летом им приходится проводить много времени в пути со своими стадами. Мортенсон отдал все это мужчинам из семьи Хаджи Али. Сакине он подарил походную плиту, работающую на керосине, которого всегда хватает в любой деревне балти. Свою темно-красную куртку Мортенсон накинул на плечи Туаа и заставил принять ее, хотя сыну Хаджи Али она была на несколько размеров велика. Вождю он подарил теплую куртку «Хелли Хансен», которая спасала его от холода даже на К2.

МОРТЕНСОН БЫЛ ТВЕРДО НАМЕРЕН ПОМОЧЬ СВОИМ НОВЫМ ДРУЗЬЯМ В КОРФЕ И ОТБЛАГОДАРИТЬ ЗА ИХ ДОБРОТУ. И НАЧАЛ РАЗДАВАТЬ ТО, ЧТО У НЕГО БЫЛО.

Но самым ценным подарком оказались медикаменты из походной аптечки и опыт работы медбратом в отделении «Скорой помощи». Силы Мортенсона постепенно крепли. Теперь он часами бродил по крутым улочкам Корфе, переходя из дома в дом и делая то малое, что было в его возможностях. Мазью с антибиотиками обрабатывал открытые язвы, вскрывал и дренировал нарывы и гнойные раны. Лечил переломы и пытался облегчить страдания людей с помощью антибиотиков и обезболивающих средств. Куда бы он ни направился, за ним всегда следили десятки глаз. Слух о нем прошел по всей деревне. Больные с окраин Корфе отправляли родственников к «доктору Грегу», как впоследствии его стали называть во всем Северном Пакистане. И неважно, что он много раз твердил, что является лишь медбратом. Для этих людей он был врачом.

В Корфе Грег часто ощущал присутствие своей младшей сестры, Кристы. Особенно ярким было это чувство, когда его окружали местные ребятишки. «Вся их жизнь была преодолением, — вспоминает Мортенсон. — Они напомнили мне о том, как Кристе приходилось бороться за самые простые вещи. И о том, какой настойчивой она была, несмотря ни на что». Он решил, что должен что-то сделать для этих людей. Приехав в Исламабад, думал он, нужно будет потратить последние деньги на то, чтобы купить учебники для местной школы или лекарства.

Однажды вечером, лежа у очага, Мортенсон сказал Хаджи Али, что хотел бы посетить местную школу. Он заметил, что по лицу старика пробежала тень. Но все же настоял на своем. Вождь согласился показать ему школу на следующее утро.

После традиционного завтрака, состоявшего из чапатти и чая, Хаджи Али по крутой тропе повел Мортенсона на большую открытую площадку, расположенную на высоте 300 метров над рекой Бралду. Вид оттуда открывался потрясающий. Над серыми скалами гордо высились ледяные гиганты верховий Балторо. Их заснеженные вершины будто врезались в ярко-голубое небо. Но Мортенсон не заметил этой красоты. Он с ужасом увидел, как восемьдесят два ребенка (семьдесят восемь мальчиков и четыре девочки, которым хватило мужества присоединиться к классу) сидят прямо на холодной земле под пронизывающим ветром. Хаджи Али, не глядя Грегу в глаза, сказал, что в деревне нет школы, а пакистанское правительство не присылает учителя: ему нужно платить доллар в день, а деревне это не по силам. Поэтому они наняли одного учителя на две деревни — Корфе и Мунджунг. Три дня в неделю он работает в Корфе. Все остальное время дети занимаются сами.

ХАДЖИ АЛИ, НЕ ГЛЯДЯ ГРЕГУ В ГЛАЗА, СКАЗАЛ, ЧТО В ДЕРЕВНЕ НЕТ ШКОЛЫ, А ПАКИСТАНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО НЕ ПРИСЫЛАЕТ УЧИТЕЛЯ: ЕМУ НУЖНО ПЛАТИТЬ ДОЛЛАР В ДЕНЬ, А ДЕРЕВНЕ ЭТО НЕ ПО СИЛАМ.

Мортенсон с комом в горле наблюдал, как ученики замирают в благоговейной сосредоточенности и начинают свой «школьный день» с пения пакистанского национального гимна. «Благословенна будь, священная земля. Будь счастлив, изобильный край, символ славных дел, наш Пакистан», — пели дети, и пар от их дыхания таял в почти зимнем воздухе. Мортенсон заметил семилетнюю дочку Туаа, Джахан. Закутанная в платок девочка пела: «Пусть вечно сияет слава народа, страны и государства. Флаг с полумесяцем и звездой ведет нас по пути прогресса и совершенства».

Живя в Корфе, он часто слышал, как жители деревни жалуются на пакистанское правительство, где засели пенджабцы.[11] Эта власть была для них чуждой. Чаще всего говорили о коррупции, из-за которой даже те малые средства, которые выделялись для народа Балтистана, на долгом пути от Исламабада до удаленных горных долин полностью разворовывались. Люди удивлялись: правительство Пакистана приложило много усилий, чтобы отвоевать эту часть Кашмира[12] у Индии, а потом благополучно забыло о живущих здесь людях.

Было совершенно ясно, что большая часть правительственных денег, которая доходила до горных высот, предназначалась для армии. Противостояние на леднике Сиачен обходилось дорого. Но Мортенсон поражался тому, что правительство даже такой бедной страны, как Пакистан, не может выделить деревне Корфе доллар в день на учителя. Почему столь малой ценой нельзя повести детей к «прогрессу и совершенству»?

MOPTEHСOH ПОРАЖАЛСЯ ТОМУ, ЧТО ПРАВИТЕЛЬСТВО ДАЖЕ ТАКОЙ БЕДНОЙ СТРАНЫ, КАК ПАКИСТАН, НЕ МОЖЕТ ВЫДЕЛИТЬ ДЕРЕВНЕ КОРФЕ ДОЛЛАР В ДЕНЬ НА УЧИТЕЛЯ. ПОЧЕМУ СТОЛЬ МАЛОЙ ЦЕНОЙ НЕЛЬЗЯ ПОВЕСТИ ДЕТЕЙ К «ПРОГРЕССУ И СОВЕРШЕНСТВУ»?

Когда отзвучали последние ноты гимна, дети уселись кружком и начали переписывать таблицу умножения. Большинство писало прямо в пыли палочками, специально принесенными для этой цели. Те, кому повезло больше, в том числе Джахан, писали на грифельных досках, окуная палочки в разведенную водой грязь. «Можете себе представить, чтобы американские четвероклассники одни, без учителя сидели и спокойно делали уроки? — спрашивает Мортенсон. — Я почувствовал, что у меня разрывается сердце. Их желание учиться было столь сильным… А все вокруг было против них! Эти дети напомнили мне Кристу. Я понял, что должен хоть что-то сделать для них!»

Но что? Денег оставалось лишь на самую скромную еду и дешевую гостиницу. На джипе и автобусе он доберется до Исламабада и улетит на самолете домой. В Калифорнии же Грега ожидает лишь внештатная работа медбрата. А все его имущество помещается в багажнике старенького «бьюика», который был почти что его домом…

И все же Мортенсон был преисполнен решимости помочь детям, забытым собственным правительством.

Стоя рядом с Хаджи Али и глядя на долину, над которой высились заснеженные горы, он вспомнил о своей решимости подняться на К2 и оставить там ожерелье Кристы. И внезапно понял, что в память о сестре нужно сделать нечто другое, более значимое. Он положил руку на плечо вождя, как не раз делал старик после первой выпитой вместе кружки чая. «Я построю вам школу», — сказал он, еще не понимая, что после этих слов вся его жизнь пойдет совершенно другим путем — еще более извилистым и сложным, чем тот, которым он спускался с К2. «Я построю школу, — сказал Мортенсон. — Обещаю».