Плата за страх - Петр Акимов

— Приятнее ошибиться, если человек честнее, чем ты думала, нежели наоборот.

Кузнецова, единственный и очень любимый ребенок у своих родителей и не менее любимая внучка у двух бабушек и двух дедушек, в детсадике и школе была самой крупной девочкой. Редкий сверстник осмеливался не то что обидеть, но даже слово против сказать.

— Нет, лучше пусть меня обманут, чем я зря обижу кого-то, — настаивала Панкратова, которая с младенчества привыкла в интернате к тому, что ее любят только тогда, когда она ко всем добра и «хорошо себя ведет». То есть соблюдает правила. А главное правило гласило: верь всему, что говорят старшие.

— Ерунда, — отвечала на это Кузнецова. — Они же тебя надуют, и они же на тебя при этом и обидятся!

— Нет, не ерунда! Просто ты пупистка и слишком себя любишь.

— Ага, — охотно соглашалась Кузнецова, — люблю. А также ценю и уважаю. И другим не мешаю себя любить.

Другом, впрочем, суровая и энергичная Надежда была безотказным. Ради близких она могла сделать все. Никогда не вникала, кто прав, а кто виноват из тех, кто ей дорог. Возглас «наших бьют!» служил ей достаточным основанием для вмешательства на стороне «своих», чего бы те ни натворили. Однако все ее знакомые знали: если хочешь поплакаться на жизнь, держись от Кузнецовой подальше. Тратить время на пустяки, сопли вытирать и сюсюкать над твоим невезением она не станет, хоть тебя молния порази. Она слишком верила в то, что каждый сам кузнец своего счастья.

И несчастий — тоже.

Раздавленная увольнением, Тамара хоть и просила Надежду прийти, чтобы «посоветоваться», но на самом-то деле хотела выговориться. И попросить подругу, имевшую в силу профессии массу знакомств по всей Москве, о помощи с трудоустройством. Меньше всего Панкратова нуждалась сейчас в нотациях типа: «Я же тебе говорила, я же тебя предупреждала!» Но просьбы Кузнецова порой предпочитала трактовать буквально. Просила совет? Получай.

— Я сколько уговаривала тебя бросить эту госснабовскую богадельню? — хладнокровно сыпала она соль на свежие раны подруги. — Предупреждала, что добром не кончится? Предупреждала. Ты не слушала, вот и дотерпелась. Значит, не ныть надо, а делать конструктивные выводы. Не обижайся, Том. Понимаю: можно жалеть того, у кого ничего нет. Кому вдруг крупно не повезло. Дом, допустим, сгорел. Но совсем иное, когда, как ты, желают помирать от голода непременно при золотом унитазе!

Тамара из-за безденежья питалась весьма скудно, а сегодня от нервотрепки даже обычную свою малость забыла съесть. Поэтому после душа, смывшего большую часть горя, и двух бокалов «Мартини» ее повело. В голове появилась приятная пустота, и серьезность подруги показалась забавной.

— Да где ж ты такой, золотой, у меня видала?

— Это я образно. О твоих способностях. И о том, что если все время твердить себе: везде плохо, плохо, плохо — то так и будет!

Про это Тамара действительно слышала от нее уже — не раз. Надежда сменила немало фирм и занятий, пока, став страховым агентом, обрела призвание. Величала она себя финансовым консультантом и профессию свою обожала. Считала ее единственным честным и даже святым делом, которое не только помогает людям, но еще и дает прилично зарабатывать, не кривя душой. Она прожужжала Панкратовой уши, уговаривая перейти в свою фирму. Полагая, что и сейчас на нее обрушится водопад знакомых аргументов, Тамара заскучала. Но Кузнецова пренебрегла привычной колеей:

— В душу плюют, когда ты это позволяешь. И я рада, что тебя выперли из «Снабсбыта». Да, рада! За тебя. Наконец-то ты вырвалась из этого болота. Давно было пора.

— Ты не так громко, Зайка недавно легла… — Тамара напомнила о дочери, чтобы прервать упреки. Потому что обиделась: уж единственная подруга могла бы и посочувствовать. — Нет, так нельзя. А если все будут бегать, как крысы с корабля?

— Вот всем и будет хорошо, — воскликнула Надя шепотом. — Я бы еще поняла, если б ты была врачом или учителем. Те хоть, когда терпят, людей спасают. Но в конторе, где блатняк на блатняке! И вообще, я думаю, что ты мухлюешь. Не из-за коллектива ты там торчала. А из-за Олега своего. Все надеялась, что у него совесть проснется и он вспомнит о тебе. Ждала, как потерявшийся ребенок.

В ее упреке было зерно истины. Но она напомнила о ране, которая и за пять лет не зажила. Поэтому Тамара попросила:

— Не надо про это, ладно? Давай лучше еще выпьем.

И они выпили. В силу большей массы Кузнецова хмелела меньше, но вино подействовало и на нее. Она подобрела, видя, что подруга выходит из стресса:

— Ох, и заживешь ты теперь, Томка! Времена-то какие: можно зарабатывать по-человечески. Посмотри на себя: умница, красавица, да еще и работяга. Просто работать ты пока умеешь лучше, чем зарабатывать. Но ничего, научишься. Хватит ждать дядю, который о тебе будет заботиться больше, чем ты сама о себе. Вспомни, как я тебя просила помочь мне фирму открыть. Кочевряжилась. Только время затянула. А теперь приличную работу найти гораздо труднее. Самое паршивое, что сейчас я тебя не могу к себе взять.

Меньше всего Тамара желала стать страховым агентом. Однако то, что и в этом подруга ей теперь отказывает, озадачило.

— Почему? — спросила она, глянув исподлобья.

— Мы ж не просто так. Мы людям как опекуны. Куда они пойдут в случае чего? Кому они сейчас нужны? Только нам! Ни парткомов, ни профкомов уже нет. Жаловаться некому. Правительству на людей плевать. Получается, одни мы, страховщики, о них беспокоимся.

Как и все, увлеченные своим делом, Кузнецова, рассуждая о нем, ни места, ни меры не знала. Боясь, что подруга опять уйдет в профессиональные дебри, Тамара Владиславовна перебила:

— Чем же я вам негодна? Раньше подходила, а теперь нет?

— Раньше ты бы просто сменила бизнес. Выбрала себе новое дело и работаешь. А сейчас тебя выперли. У тебя комплекс неудачника. Как у матроса с разбитого корыта. Кто в твою надежность поверит, если ты саму себя защитить не смогла? Люди не идиоты, чувствуют. У меня ведь тоже не сразу получилось. Я первые полгода, даже больше, только пустяки зарабатывала. «Пробовала» все. Пока Апээн не объяснил: тут…

Внезапно осенившая Кузнецову мысль была так странна, что она запнулась и окончание фразы договорила почти по складам:

— …тут не пробовать, а вкалывать надо.

— Ты — чего? — удивилась Тамара.

Надя встряхнула густой рыжеватой гривой, чтобы очнуться:

— Вот, говорю: тебе сейчас, пока ты в свои силы не поверишь, у нас только время терять. И клиентов распугивать. Уверенность при контакте с клиентом в нашем деле — все. Я вот сегодня от одной сделки знаешь, сколько комиссионных отхвачу? Почти девять тысяч баксов! Нехудо за один день, а?

— Нет, ты брось. Ты мне чего-то говорить не хочешь, — настаивала Тамара, слишком хорошо знавшая подругу, чтобы не заметить лукавства, и слишком захмелевшая, чтобы проявить такт.

— Чего я не хочу? — сопротивлялась Кузнецова, ленившаяся формулировать свои опасения.

— Не знаю. Это ты мне скажи. Только не крути, Надька. Я же вижу: ты что-то скрываешь.

— Ну ладно, — сдалась Кузнецова. — Хотя это, наверное, ерунда…

Она рассказала историю со страховкой Ряжкова и о возможности мести его жены. Панкратова, согласно правилу, что не одобренное официальной наукой чародейство есть суеверие, к психологическим экзерсисам и предчувствиям подруги относилась скептически.

— И что из всего этого следует? — хихикнула Тамара.

— А то, что уж слишком много для одного дня. Смотри: у меня украли пейджер — раз. — Надя загнула мизинец, отметив про себя, как хорошо, что подруга уже способна смеяться. — Потом на меня насела эта баба — два. Одновременно у тебя хренотень в конторе — три. Потом я помогаю этому Ряшке, еще раз сталкиваюсь с его женой, и меня предупреждает Апээн — четыре. Потом у меня оказывается отключенным телефон — пять. Потом я его чиню, и меня зовешь ты — шесть. Мы с тобой выпиваем, говорим за жизнь, и я вспоминаю все предыдущее — семь! И это — в один день? Многовато будет.

— Не вижу связи. — Панкратова, склонная к аналитическому мышлению, даже захмелев, четко придерживалась логики. Передразнивая подругу, она тоже загибала пальцы: — Очевидно, что пейджер у тебя украли случайные мальчишки, — это раз. Ну прочтут они мои слезные призывы, и что с того? Стерва та на тебя насела, потому что ты свои визитки раздаешь кому попало, — это два. Мое увольнение к тебе никакого отношения не имеет, потому что иметь не может. Глебский уже после тебя пришел, он о тебе и понятия не имеет — три и четыре. Что еще?

— Предупреждение Апээна.

— Так он вообще невпопад глаголил и очень вообще, как все эти астрологи. Наплетут, наплетут — что-нибудь да и совпадет.

— Он не астролог, а чародей.

— Велика разница!

— Он не гадает, а мои собственные предчувствия истолковывает. А я чувствую: что-то назревает. Недоброе.