Без названия (2) - Игорь Заседа

- Ну, здравствуй, Малыш, - выдавил я, а сам не мог оторвать глаз от Наташки, как, впрочем, и ноги от пола, чтобы сделать тот последний шаг, который отделял нас друг от друга.

Она вдруг взвизгнула, бросилась мне на шею и повисла, до боли сжав руками так, что мне стало трудно дышать.

- Я не могу, больше никуда никогда тебя не отпущу! Никогда! Пусть все летит к черту, куда угодно, но я должна быть с тобой. Мы улетим отсюда вместе, к тебе в Киев или еще куда ты захочешь, но только вместе! И не говори, что еще не время, что еще нужно подождать! Нет!

- Вместе, только вместе, - повторил я ее слова. И почувствовал на своей щеке ее слезу, буквально обжегшую меня.

- Здравствуйте, Олег Иванович! - Голос Любови Филипповны, в котором звенел лед, оторвал нас друг от друга. "Уж заодно и фамилию произнесли бы!" - едва не вырвалось у меня, но вслух я спокойно сказал:

- Добрый день, Любовь Филипповна, искренне рад вас видеть! - Протянул ей букет ярких (и потому выглядевших неживыми) белых роз.

Любовь Филипповна, по-видимому, ожидала чего угодно, но только не цветов, растерялась, и по лицу ее пошли красные пятна. По всему было видно, что чувствует она себя школьницей, которую застали за списыванием контрольной. Мой расчет оказался безошибочным, и первый, самый трудный миг нашего знакомства был благополучно преодолен.

- Что же мы стоим на пороге? - нашлась наконец-то Любовь Филипповна. - Наташенька, приглашай Олега... - запнулась на полуслове, но с честью вышла из сложного положения: - Приглашай гостя в комнату.

- Не угодно ли вам, сэр, войти? - съязвила Наташка, просто-таки убитая моим тактическим ходом, - мне почудилось, что она ревниво отнеслась к тому, что розы попали не к ней в руки.

Когда Любовь Филипповна величаво уплыла, оставив нас одних в прихожей, Наташка прошипела:

- Ну и хитрец, ну и донжуан! Тебе бы только за престарелыми матронами ухаживать!

- Все было в этой жизни, пройденный этап!

- Как это было, а почему я не знаю ничего? - просто-таки подскочила Наташка на месте.

- Ничего, Малыш, у тебя достаточно будет времени в будущем, дабы досконально изучить мое прошлое. Я предоставлю в твое распоряжение необходимые свидетельства. О'кей?

- Нет, ты мне положительно нравишься сегодня...

- Если так, то мне положен хотя бы один поцелуй.

- Боже, - прошептала Наташка, - мы ведь еще не целовались...

Тут я увидел Дика Грегори, появившегося в дверях офиса с крепко сбитым парнем в потертых синих джинсах и такой же синей рубахе, расстегнутой почти до пупа. У парня было широкое круглое лицо, наглые, глядящие в упор глаза (я буквально физически ощутил прикосновение его изучающего взгляда) и походка профессионального боксера. Впрочем, нос у него и впрямь был слегка деформирован. На вид ему больше тридцати не дашь.

Дик что-то сказал на прощание, парень кивнул согласно головой, а его ощупывающий недобрый взгляд по-прежнему был прикован ко мне. "Какого черта!" - захотелось рявкнуть мне.

Грегори сел за руль, включил зажигание, и снова машина рванула вперед с неприятным визгом покрышек. Он даже мимолетно не взглянул на того, кто я видел в боковом зеркале - остался стоять на тротуаре, провожая взглядом автомобиль, пока мы не свернули на другую улочку.

- Хорош, - сказал я, чтобы насколько разрядить обстановку. - Ему бы ковбоя играть в вестерне из жизни дикого Запада!

- Ты угадал. Стив Уильямс действительно потомственный ковбой, сказал Грегори, не поворачивая головы. - Сейчас он - мой лучший, самый пронырливый репортер, "раскопщик".

Кого меньше всего напоминал подчиненный Грегори, так это журналиста!

- Тебя смутил его внешний вид? Как это у вас говорят - блатной?

- Пожалуй, - согласился я, несколько сбитый с толку.

- Парень хлебнул в жизни, это точно. Служил актером в Голливуде, потом был профессиональным кетчистом, одно время подвизался в частной сыскной конторе, наркотиками занимался, был "подставным" в цепи не то в Турции, не то в Ливане, толком я не знаю. Его "вычислили" - он едва унес ноги. Ко мне он заявился два года назад - и без обиняков: "Шеф, я слышал о вас много дурного - дурного с точки зрения тех, кто и мне не нравится, но я многое повидал и выработал собственную точку зрения на людей. Я хочу быть репортером и, поверьте, не буду обузой в вашем деле". - "Ты написал в своей жизни хотя бы информацию на пять строк?" - не слишком мягко спросил я. "То, чем я занимался, исключает какие-либо записи". - "Так какого дьявола ты прешься в журналистику?" Я тогда был не в духе, у меня случились крупные неприятности с одной фирмой, она подала на меня в суд из-за разоблачительной статьи. "Не спешите, шеф, - охладил он мой пыл. Выгнать вы меня всегда успеете!" А он прав, подумал, остывая, выгнать его я действительно успею. К тому же, если память мне не изменяет, Джек Лондон тоже слыл отпетым парнем. "Хорошо, обещай мне лишь одно - никогда не лгать. Лучше уйди, если не сможешь быть честным". - "В этом вы можете не сомневаться, шеф. Я слишком много брехал в жизни и насмотрелся на разные подлости, родившиеся из-за лжи. Меня воротит от этого всего!" Так он стал работать на меня. И первое, что раскопал Уильямс, когда прошелся по некоторым своим прошлым связям, - ты и представить себе не можешь!

Грегори оторвал взгляд от зеркала заднего вида (я давно понял, почему Дик устремился в одну точку, и, честно говоря, его озабоченность, не преследует ли нас кто, не могла не встревожить меня. Но почему нас должны преследовать?) и улыбнулся как заговорщик.

- Не интригуй.

- Сынка президента. То, что он не прочь принять ЛСД [очень сильное наркотическое средство], было известно давно, но он еще и прикрывал - не безвозмездно, естественно, кое-кого из оптовых торговцев наркотиками. Моя статья вызвала переполох в Белом доме.

- Ого, вот за что ты берешься!

- Я тоже ненавижу ложь, - жестко отрезал Грегори и надолго замолчал.

Но даже после рассказа Дика я не почувствовал симпатии к Уильямсу.

"Олдсмобиль" между тем глотал километры ровного, как натянутая струна, шоссе, правда, не превышая дозволенных 55 миль в час. Дик включил приемник, и волны симфоджаза закачали меня.

Странно, но мой ледяной нью-йоркский номер будто бы стал уютнее, стоило в нем появиться Наташке. Я вытащил из сумки бутылку мускатного шампанского, привезенного из Киева, и коробку конфет. Натали принялась распаковывать пластиковую сумку, назначение которой я не угадал, когда мы уезжали из дома, где Любовь Филипповна просто-таки не находила себе места, как только узнала, что ее дочь собирается со мной. Я молча наблюдал, как Наташа сервирует стол в моей дыре и как номер превращается в праздничный зал, а когда она вытащила три свечи, зажгла их от газового "ронсона", я понял, что пришла радость, и сердце мое распахнулось ей навстречу.

- Малыш, - только и смог прошептать я, когда наконец моя маленькая хозяйка повернулась ко мне.

Я вдруг живо припомнил, как два года назад увидел старого вуйка, который нес на закорках что-то неживое, облепленное снегом, да еще волок за собой красные пластиковые лыжи. Мне не нужно объяснять, в чем тут дело, достаточно было бросить взгляд на старый дырявый полушубок вуйка и красный нейлоновый комбинезон...

- Давайте, вуйко, помогу!

- Допоможи, допоможи, сынок, нема моих бильше сил, - с трудом проговорил старик. - Що б було, якбы не занесла нелегка доля мене в той кут?

Я взял неожиданно легкое тело девушки, она даже не пошевелилась, и меня пронзила мысль, что она скончалась. Это заставило поспешно опустить ее на снег и сдернуть с головы капюшон вместе с вязаной шапочкой "Кнейсл". Лицо девушки побелело, и я принялся растирать его снегом. Минуло немало времени, прежде чем она застонала и сказала: "Больно..." Я до того обрадовался, что готов был ее расцеловать.

- Треба до ликаря, сынку, сыл моих бильш нема...

- Зараз, зараз, вуйко, - сказал я и принялся поспешно ощупывать ее руки - сначала левую, потом правую. Девушка молчала, ее закрытые глаза не открывались, но когда я тронул левую ногу у щиколотки, она закричала, глаза ее распахнулись мне навстречу, и я увидел, какие они нее синие, словно небо в июне...

- Все, больше не буду... Где вы живете?

Но девушка не ответила, видно, снова от боли потеряла сознание. Я взвалил ее на плечи и, крикнув: "Вуйко, захватите лыжи, пожалуйста, отдайте на динамовской базе дежурной...", почти бегом устремился вдоль насыпи железной дороги.

Снег сыпал и сыпал, в долине гулял ветер, лицо у меня мерзло, но некогда было даже остановиться, чтобы передохнуть.

Я поднялся с девушкой к себе в номер - благо, у меня были две комнаты, номер-люкс, принадлежавший самому Вадиму Мартынчику, местному "боссу" и моему давнему другу по спорту. Это был чудесный номер, окна его выходили на горную речку и на молчаливый белый храм с кладбищем, где на рождество в бездвижном воздухе таинственно светились до первых лучей солнца сотни свечей.

Еще внизу я крикнул дежурной, чтобы разыскала врача и прислала ко мне.