Героические злоключения Бальтазара Кобера - Фредерик Тристан

Однажды утром, когда Валентин показывал Бальтазару, как насекать стилетом медную пластину, вошел персонаж, которому суждено было сыграть большую роль в дальнейшей судьбе молодого человека, тот, о котором упоминала в разговоре с ним Валентина – Фридрих Каммершульце, или, как его обычно называли, «алхимик». В первую минуту Бальтазар не обратил на него никакого внимания, так он погрузился в свою работу. Потом ему показалось, что глубокое безмятежное спокойствие постепенно воцарилось в мастерской и что это спокойствие излучал человек, которого печатники встретили очень почтительно. И, конечно же, Каммершульце заметил, что наш друг на него смотрит, потому и спросил:

– Это и есть ваш новый подмастерье, о котором мне рассказывал Паппагалло?

– Он самый, и без его помощи я не смог бы бежать из Дрездена, – ответил Бонгеффер.

– Пусть радость Божья пребывает с тобой! – сказал этот человек, подходя к Бальтазару. – Значит, я вижу перед собой мальчика, которому с юных лет предназначено готовиться к выполнению великой задачи, каковую лишь он сможет осуществить. А знаешь, почему ты избран? Потому, что ты ничего не требовал и считал себя недостойным претендовать на что бы там ни было. Скажи мне, мой мальчик, ты не боишься учиться за двоих или даже за троих?

– Нет, – отвечал Бальтазар, – если я смогу хорошо разговаривать.

– Ну, это совсем не трудно! Ты будешь говорить, как Златоуст, не сомневайся! Но не боишься ли ты потерять свободу?

– Нет, – ответил Бальтазар, – если у меня будет достаточно времени, чтобы упражняться в ораторском искусстве.

– Конечно! Конечно! Мы об этом позаботимся. Но есть ли у тебя уверенность, что ты не болен? Надобно быть здоровым и сильным, чтобы пройти путь, который тебе надлежит пройти.

Бальтазар потерял терпение:

– Я достаточно силен, чтобы взобраться на небо, если мне только покажут, откуда начать, дадут достаточно длинную лестницу и, главное, если я научусь хорошо разговаривать.

Фридрих Каммершульце, казалось, был в восторге от этого ответа.

– О! – сказал он, обращаясь к Бонгефферу. – Это чудесный ум! Его и сравнивать нельзя с этими самовлюбленными школярами, чье самомнение не уступает их невежеству, – и, снова обращаясь к Бальтазару, продолжал: – Дорогой брат, в ожидании той минуты, когда мы сможем воссоединиться с труппой Паппагалло, пребывающей на пути в Италию, мы благоразумно останемся здесь. Ты будешь продолжать упражняться в печатном деле, осваивая одну из лучших профессий нашего времени, после чего, когда мы вместе отправимся к нашим друзьям, я приобщу тебя к некоторым тайнам Искусства, которое не принадлежит ни этому времени, ни какому-то другому и доступно лишь мудрецам, стремящимся познать Бога.

И он ушел.

«Вот это да! – подумал Бальтазар. – Сколько предложений! А я-то думал, что покинув семинарию, окажусь в канаве… Паппагалло хочет сделать из меня актера, мать – плотника, Бонгеффер – печатника, а этот Каммершульце… он-то, собственно говоря, чего от меня хочет?»

Иоганн Сигизмунд присел на краешек его кровати: «Слушайся этого Фридриха Каммершулье! Это человек, приобщенный к Великим Тайнам!»

Бальтазар приподнялся со своей подушки и ответил:

«То же самое ты думал о ректоре, а теперь он вдруг превратился в служителя Сатаны!»

Иоганн Сигизмунд, казалось, очень огорчился: «В то время я ничего не смыслил о мире. А теперь я не только знаю, но и вижу. Прости меня за то, что я тебя обманул, приведя к ректору Франкенбергу. Я считал тогда Реформацию святой, а теперь я понял, что она не намного лучше Папской Церкви!»

«В таком случае, чему же я должен верить?» – спросил Бальтазар.

«Тому, что ты увидишь, ибо ты еще при жизни увидишь то, что я смог увидеть лишь тогда, когда умер. Разве не странно, что мы можем с тобой вот так разговаривать? И однако нет ничего проще, ничего очевиднее. Ты владеешь даром не ощущать различия между внешним и внутренним. Именно благодаря этому твоему дару тебя сразу узнал Паппагалло, а потом и Каммершульце».

«Они также владеют этим даром?» – спросил юноша.

«Этим и еще многими другими», – ответил его отец тоном неподдельного восторга.

Впервые Бальтазар был глубоко встревожен тем, что рассказал ему отец. Значит, существует вроде бы сетка, разгораживающая живых и мертвых, причем некоторые из живых способны, как он, общаться с реальностью более глубокой, нежели реальность каждодневная. А впрочем, кого считать мертвым? Его отец, Валентина, Гаспар и еще другие приходили и по-дружески с ним разговаривали, и ничто в их внешности не давало оснований считать, что они покойники. При этой мысли сердце юноши затрепетало от счастья.

6

Произведение, которое втайне печатали мастер Виткоп и Бонгеффер, называлось «Как прийти к Богу через познание начала и трех сущностей». Его автором значился некий редививус, но Бальтазар быстро понял, что под этим псевдонимом прячется сам Фридрих Каммершульце собственной персоной. Таким образом, постепенно осваивая ремесло печатника, подмастерье одновременно проникал в таинственный мир своего будущего учителя.

И следует признать, что наш юный богослов был сначала немало удивлен прочитанным. Ему и раньше приходилось листать трактаты по алхимии из небольшой отцовской библиотеки, но тон этого произведения был совершенно иной. Здесь говорилось не о том, как преобразовать свинец в золото, а о том, как преобразовать человечество в Небесный Иерусалим, что на данный момент показалось чрезмерным мировоззрению Бальтазара, которого лютеранское воспитание приучило к умеренности, а возможно, и к узости взглядов.

Он мыслил себе так: «Разве возможно, чтобы этот несчастный, падший мир вернулся к своему первобытному величию прежде, чем настанет конец света? Христос пришел и, даже будучи Сыном Божьим, не смог ничего изменить, хоть и принес себя лично в искупительную жертву. Надо, чтобы в мире еще хорошо потрудился Святой Дух. Но и его усилия вряд ли можно считать успешными, стоит только посмотреть на бесчинства, творимые священнослужителями и царями».

Таким образом, когда в конце месяца опять пришел Каммершульце, Бальтазар отвел его в сторону и спросил:

– Если соль сделалась безвкусной, чем мы будем солить?

– Каждый человек – это соль земли, – отвечал ему тот, кого называли алхимиком. – Следуя Христу, ты сам станешь Христом, то есть царем, священнослужителем и пророком, которые есть три фундаментальные качества Адама в союзе с Богом. Понимаешь ли ты это?

– Это понять сложно, – ответил Бальтазар, который не слышал раньше ничего подобного. – Ну вот, например, должен ли я предсказывать будущее?

Алхимик рассмеялся:

– Конечно же, нет, мой юный птенец! Пророк – это тот, кто одухотворен Духом в соединении с мировой Душой. Тебе следует хорошо поразмыслить над этим, так как, ты сам видишь, что, держа пророчество под спудом, Церковь оставила лицом к лицу царя и священнослужителя, императора и папу; и мы видим, что из этого вышло: постоянные распри между империей и духовенством, разъединение светского и духовного там, где они должны быть вместе, и их союз там, где им следовало бы разъединиться. Думал ли ты когда-нибудь, что ислам, основанный на культе пророка, никогда бы не возник, если бы не эта странная забывчивость христианства?

Бальтазар был потрясен. Ему казалось, что перед ним распахнулся занавес и он теперь гораздо глубже видит сущность человеческого бытия. То, что от него требовалось, пугало его, но путь к достижению цели казался не менее захватывающим, чем сама цель. Голова у него немного кружилась. Каммершульце добавил:

– Тот, кому предназначено передать голос Духа, должен иметь простое, смиренное сердце, доступное зову Вечного. Гордец останется немым. Таков смысл этого таинственного зова, который ты ощутил в самых глубоких тайниках своего сердца. Пусть Бог сохранит тебя в этом удивлении, в этой искренности – они предохранят тебя от ложного разума!

Вечером, когда Бальтазар возвращался к матери, петляя по темным улочкам, его настиг Гаспар и пошел с ним рядом.

«Чего ты от меня хочешь?» – спросил Бальтазар.

«Мой дорогой брат, единственное, чего я тебе желаю, так это большого добра. И сначала я скажу тебе вот что: когда ты разговариваешь с Фридрихом Каммершульце, обязательно снимай шляпу. Дальше, не пытайся вообразить себе, что ты будешь иметь какой-то вес в судьбах Империи и Церквей! Мирские люди ничего не знают, кроме своего мира, а ты всегда будешь не от мира сего. Немногие тебя поймут, и однако же их будет достаточно. Главное, ты должен осознать: если ты и заикаешься, то лишь потому, что твои слова идут из самого сердца. Таким образом, как пообещал тебе Паппагалло, ты будешь гораздо более великим оратором, чем самые знаменитые из них, так как ты обратишься к глухим языком немого».

«Чего-то я здесь недопонимаю, – сказал Бальтазар, – похоже, что и на этом свете, и на том весьма интересуются моей персоной. Но если правда, что там, где ты сейчас пребываешь, знают истину даже раньше, чем судьба начертает свой путь, посвети мне хотя бы слабым светом. Что я должен делать?»