Сердце дыбом - Борис Виан

Жакмор, в полной готовности, расхаживал по коридору. Он оделся посолиднее и чувствовал себя неловко, как актер в костюме на пустой сцене. Наконец спустилась нянька.

— Ну и долго же вы, — сказал Жакмор.

— Прихорашивалась, вот и завозилась, — объяснила девушка.

Она и вправду нарядилась хоть куда: белое пикейное выходное платье, черные туфли, черная шляпка и белые нитяные перчатки. В руках затрепанный молитвенник в кожаном переплете. Сияющая физиономия, размалеванные губы. Пышный бюст распирал корсаж, крутые бедра туго натягивали юбку.

— Ну, пошли, — сказал Жакмор.

Они вышли из дома. Девушка так стеснялась и робела, что старалась даже дышать как можно бесшумней.

— Так когда же мы с вами займемся психоанализом? — спросил Жакмор, едва они вышли на дорогу.

Она покосилась на него и покраснела. Вдоль дороги в этом месте рос густой кустарник.

— Можно прямо сейчас, до мессы… — с надеждой пролепетала девушка.

Психиатр мигом уразумел, как было истолковано его предложение. Дрожь пробежала по его телу, даже рыжая борода затряслась. Твердой рукой он взял девушку под локоть и повел к обочине. Пробраться сквозь живую изгородь было непросто, Жакмор изодрал колючками свой роскошный наряд.

Наконец они оказались в укромном местечке на краю поля. Служанка бережно сняла шляпу.

— Не дай Бог помнется, — сказала она. — И потом, как же мы здесь — у меня же все платье будет в зелени…

— Станьте на четвереньки, — посоветовал Жакмор.

— Само собой, — ответила девушка, как будто иначе и быть не могло.

Психиатр приступил к делу. Плоский затылок служанки мотался взад и вперед. Из небрежной прически выбились и развевались на ветру светлые патлы. От нее пахло крепким потом, но Жакмору, не имевшему такого рода практики с самого прибытия, этот запах был даже приятен. Под конец, движимый естественным человеколюбием, он принял меры, чтобы не сделать ребенка.

В церковь они почти не опоздали — месса только началась. Судя по количеству экипажей и телег, народу собралось порядочно. На ступеньках Жакмор оглянулся на раскрасневшуюся девушку.

— Вечером приходить? — с легким смущением спросила она.

— Да, — ответил он. — Расскажешь мне о своей жизни.

Она глянула на него удивленно, но, удостоверившись, что он не шутит, тупо кивнула. Они вошли и окунулись в гущу расфуфыренных прихожан. Жакмора притиснули к спутнице, он вдыхал терпкий запах ее пота. Влажные круги расползлись у нее под мышками.

Первая часть церемонии подходила к концу, кюре вот-вот должен был взойти на кафедру. Духота стояла невыносимая, женщины ослабляли корсаж. Однако мужчины оставались в наглухо застегнутых пиджаках и тугих воротничках. Жакмор оглядел соседей: степенные, обветренные лица, на которых читалось оживление и некая решимость. Кюре поднялся по ступеням белой кафедры, створки ее были все так же распахнуты. Странная, что ни говори, штуковина! Жакмор вспомнил столяра, мальчишку-ученика, и его передернуло. Запах потных подмышек вдруг стал тошнотворным.

Едва кюре показался меж двух створок, как один из прихожан влез с ногами на скамью и громогласно потребовал тишины. Все стихло, напряженная тишина воцарилась под куполом храма. Жакмор посмотрел вверх и увидел множество огоньков, позволявших лучше разглядеть нагромождения вырезанных в толще балки фигур, и синий витраж над алтарем.

— Дай нам дождя, кюре! — провозгласил стоящий на скамье крестьянин.

И толпа подхватила слаженным хором:

— Дай дождя!

— Наш клевер сохнет! — продолжал крестьянин.

— Дождя! — ревела толпа.

Оглушенный Жакмор увидел, что священник поднял руку, прося слова. Крестьяне смолкли. Витраж над головой полыхал ярким утренним светом. В храме было не продохнуть.

— Прихожане! — воззвал кюре.

Голос его рокотал и, казалось, раздавался со всех сторон сразу. Жакмор понял, что этот громовой эффект достигался с помощью системы динамиков. Люди завертели головами, оглядывая стены и потолок. Но никакой аппаратуры нигде не было заметно.

— Прихожане! Вы требуете дождя, но вы его не получите. Вы явились сюда дерзкие, спесивые, как индюки и ослепленные земными благами. Явились, как наглые попрошайки, вымогать то, чего не заслужили! Дождя не будет. Богу нет дела до вашего клевера! Склоните ваши головы, преклоните колени, смиритесь душой, и я оделю вас Божьим словом. Но ни капли дождя не будет — и не ждите. Храм — это вам не лейка!

В толпе поднялся возмущенный ропот. Жакмору речь священника понравилась.

— Дождя! — снова выкрикнул человек на скамье.

Но после зычного выступления кюре голос его прозвучал жалким блеянием. Поняв, что в данный момент преимущество не на их стороне, прихожане на время угомонились.

— Вы утверждаете, что веруете в Бога! — вещал кюре. — Только потому, что ходите в церковь по воскресеньям. И при этом помыкаете своими близкими, забыв о стыде и совести…

Стоило кюре произнести слово «стыд», как с разных сторон раздались возмущенные вопли и, усиленные раскатистым эхом, слились в яростный вопль. Мужчины размахивали кулаками, топали ногами. Женщины, поджав губы, злобно глядели на священника. Ужас шевельнулся в душе Жакмора. Кюре дождался, пока уляжется хай, и продолжал:

— Меня не заботят ваши поля, ваша скотина и ваши дети! Вы живете низменными интересами, вы погрязли в скверне. И вам неведома святая благодать, бескорыстная блажь Господня! Я призван открыть вам Бога во всем его великолепии… Он не любит дождь… Не любит ваш клевер… Он не печется о ваших грядках и ваших грязных делишках. Бог — это золотое шитье, бриллиант к оправе солнечной короны, ажурный узор искуснейшей чеканки, Бог — это дворцы Отейя и Пасси, атласные сутаны, вышитые носки, это перстни и ожерелья, Бог — это роскошь, блажь, лишенная грубой пользы, это сияющие электрическим светом остентории… А дождя не будет!

— Дождя! Хотим дождя! — заорал оппонент со скамьи, и на этот раз толпа поддержала его. Глухой, предгрозовой гул наполнил храм.

— Расходитесь по своим дворам! — ревел многократно усиленный голос кюре. — Ваше место там! Бог — это упоение ненасущным! Вы же думаете только о своих нуждах. И вы потеряны для Бога!

Вдруг стоявший рядом с Жакмором крестьянин размахнулся и запустил в кюре увесистым камнем. Но дубовые створки успели захлопнуться, камень глухо ударился в толстое дерево, а кюре продолжал с прежним пылом.

— Дождя не будет! Бог не для пользы! Бог — это праздничный подарок, бескорыстный дар, Бог — это слиток платины, произведение искусства, изысканное лакомство. Бог ни к чему не приложим. Он не помеха и не помощь. Бог есть святая блажь!

Град камней обрушился на створки кафедры.

— Дождя! Дождя! Дождя! — скандировала толпа.

Жакмора захватил общий порыв, он поймал себя на том, что кричит со всеми вместе.

Справа и слева прихожане маршировали на месте, и их топот был похож на грохот солдатских сапог по чугунному мосту. Несколько человек из передних рядов подбежали к кафедре и принялись трясти поддерживавшие ее опоры.

— Дождя не будет! — Кюре был теперь невидим, но по голосу чувствовалось, что он вошел в раж. — Скорее ангельские крылья упадут на землю! Скорее изумрудные перья, алебастровые вазы, чудные картины хлынут с небес… но ни капли воды! Богу плевать на ваш клевер, овес, пшеницу, рожь, ячмень, гречиху, хмель, люцерну, молодило и шалфей…

Жакмор подивился эрудиции кюре, однако стойки кафедры затрещали, подломились, и динамики разнесли по храму крепкое ругательство — кюре упал вместе с кафедрой и расшиб себе лоб.

— Ладно! Ладно! — закричал он. — Будет вам дождь! Уже пошел!

Атакующие откатились, ринулись к дверям и распахнули их. Действительно, небо внезапно нахмурилось, и первые капли, как резвые лягушата, запрыгали по паперти. Еще минута — и по шиферной кровле церкви хлестал ливень. Прихожане кое-как установили кафедру, кюре открыл створки и спокойно произнес:

— Служба окончена.

Женщины вставали с мест, мужчины надевали шапки, и все, крестясь, пошли к выходу.

Жакмор хотел сразу пройти в ризницу, но был вынужден задержаться на месте и подождать, пока схлынет людской поток.

В проходе он столкнулся с носатым вислогубым столяром. Тот злорадно усмехнулся:

— Видал? Мы в вере крепки. Как бы там кюре ни разорялся. Он все никак в толк не возьмет, для какой надобности людям Бог. — Он пожал плечами. — Э-э, да пусть себе дурью мается! Беды никакой, одна потеха. С кюре или без кюре — все равно, службу у нас уважают. А главное — створки-то мои выдержали.

Столяр пошел к выходу. Пизабеллы нигде не было видно, и Жакмор не стал ее искать. Церковь почти опустела, и он наконец пробрался в ризницу, а там, не стучась, вошел во внутреннюю дверь.

Кюре возбужденно расхаживал по комнатке и принимал похвалы, которые щедро расточал ему ризничий, человек с красным и на редкость невыразительным лицом, — Жакмор не сразу вспомнил, что уже видел его накануне.