Невеста мастера - Сьюзан Дэвис

— Но если бы я могла получить хотя бы аванс… — Она беспомощно мотнула головкой.

— Не смеши меня. Конечно, ты останешься. Это твой дом. Ты должна жить в нем.

— Вот это как раз ни к чему — и даже опасно! — вновь вмешался Роджер. Губы его скривились в брезгливой гримасе. Он выразительно показал глазами на ее, мягко говоря, необычный наряд. — По крайней мере, я бы запер столовое серебро.

— Ты, воображала несчастный! — Констанс, наконец, взорвалась, инстинктивно правильно рассчитав, что это не повредит. — Если мой дедушка приглашает меня погостить у себя, ты-то что лезешь?

— Хорошо сказано! — Алекс громко захохотал, забавляясь потерянным видом Роджера. Он церемонно взял Констанс под руку, опять не заметив, как она вся сжалась при этом, и повел ее к лестнице.

— Пойдем, моя девочка. У меня к тебе тысяча вопросов, но сперва отдохни, приведи себя в порядок. Сейчас я скажу Мэгги, она поможет. А я пока пойду отделаюсь от своих гостей.

— Ой, ну зачем же так? Извините меня, что я все вам тут нарушила, — нежным голоском пропела Констанс.

— Да ну их, этих толстобрюхих! — решительно отрубил Алекс. — Кроме того, они меня поймут, когда я сообщу им, какое мне привалило счастьице! Ну, ты давай, действуй, как я сказал.

Констанс беспомощно кивнула. А впрочем, все складывается для нее не так уж плохо. Она в безопасности, ее признали, по крайней мере, Алекс, и до Парижа не так уж далеко. Жером, тот бедный француз-туберкулезник, который первым познакомил ее с красками и холстом, и стал единственным другом девушки, оказавшейся на перепутье двух культур. Он буквально вскружил ей голову рассказами о Париже — о золотых закатах под каштанами Тюильри, о гордом профиле собора парижской Богоматери, о сокровищах Лувра… Ее руки уже истосковались по кисти и краскам. О, как она будет учиться, с каким старанием! Ее не очень-то устраивала перспектива, которую ей наметил Алекс, но она понимала, что должна как-то выразить свою благодарность.

— Спасибо, сэр! Вы такой добрый!

— Добрый? Я? — Старикан даже запнулся, и голос его прозвучал как-то странно. — Ну, в этом городе мало кто с тобой согласится. Хотя у меня раньше не было внучки… Ладно, пока не привыкнешь называть меня дедушкой, зови Алексом. А то все сэр, сэр…

— Да… Алекс…

— Констанс… у тебя и имя-то вполне бостонское.

— В Лахайне меня звали Лили, — доверительно сообщила она.

— Почему?

— Наверное, от моего туземного имени — Лилио. Детское прозвище…

— Может быть, ты хочешь, чтобы и здесь тебя звали так же — Лили? — осведомился Алекс.

— Нет, нет! — Она сразу вся как-то напряглась. — Опять будут вспоминаться все эти горести… — Да сверстники ко мне приставали. — Она с трудом выдавила из себя улыбку. — Эта болезнь, лихорадка так на меня подействовала, что я после какое-то время была… ну не как все дети: не могла играть, веселиться как остальные… Они надо мной смеялись, разные клички придумывали. «Придурковатая Лили» — это меня больше всего бесило…

— Да, пожалуй, Лили — это здесь не пойдет, да и лохмотья эти тоже. — Алекс бросил взгляд через плечо на племянника, — Роджер, пошли в магазин за платьем для Констанс. Я не могу допустить, чтобы моя внучка одевалась как какая-то сирота.

— Да, дядюшка, — смиренно произнес Роджер, вытянув губы в ниточку.

— Он неплохой парень, услужливый, — тихонько шепнул Алекс своей спутнице, когда они поднимались по лестнице. — Он придет в себя, вот посмотришь.

— Да я понимаю, что мое появление могло шокировать, а мой вид тем более, — тоном кающейся грешницы произнесла она. — Но я же не нарочно…

— Ты сейчас прямо как твой отец. — Рука его крепко сжала руку Констанс. Кажется, он снова не заметил, как она почти непроизвольным движением вырвалась из его полуобъятия. — Не волнуйся, девочка. Ты теперь дома.

Как бы ей хотелось, чтобы это было именно так! Но она знала — ей не суждено, никогда теперь не суждено иметь своего собственного дома. Убийца должен все время менять место своего жительства. Он всегда в пути.

Она проснулась на рассвете от очередного страшного кошмара. Отбросив теплое пуховое одеяло и не обращая внимания на пронизывающий холод в комнате, она рванулась к окну, распахнула его. Запахнув одолженный ей накануне служанкой фланелевый халат, она лихорадочно несколько раз вдохнула и выдохнула ледяного воздуха с улицы. Это помогло. Бешеное сердцебиение прекратилось, пот высох, выступивший на висках. Перед ней ярко освещало голые стволы деревьев, образуя на снегу четкие, густые тени.

До чего же незнакомая, странная, и в то же время такая фантастически прекрасная картина! Она не могла оторвать от нее глаз. Но вот в воображении возник другой, мрачный образ — как будто какие-то белые демоны тащат ее куда-то вниз, вниз, на дно этого белоснежного океана. Она схватила пригоршню снега с карниза и натерла им лицо. Кошмарное видение пропало. Захлопнув окно, она бросилась под одеяло. Фу, вроде все прошло, чуть-чуть только осталось, но это ничего. На «Элизе» было похуже…

Впрочем, там все было хуже. Пять месяцев непрерывного ужаса. Она прожила всю свою жизнь на острове, но панически боялась океана, воды. Сама не знала — почему…

Может быть, ответ скрывался там, в темном закоулке ее мозга, где только скапливались вопросы, не находившие ответа, где вместо этого раздавался рев и визг демонов?

С десяти лет, после той едва не убившей ее лихорадки она знала, что она какая-то другая, не такая как все. Как будто кто-то как острым ножом вырезал из ее памяти целый пласт ее жизни. Она знала о себе некоторые вещи, но не знала — откуда она это знает. Знала имя отца, но не помнила его лица. Умела читать, но не имела ни малейшего представления о том, где и при каких обстоятельствах она выучилась. Она не узнавала сверстников, которых не могла не знать. Те, в свою очередь, относились к ней с опаской, как к какой-то ненормальной. Они называли ее придурковатой Лили, дразнили ее за смешные ошибки, вызывая в ней приступы бессильной ярости. В нее дьявол вселился — имел обыкновение говорить ее опекун, человек глубоко религиозный, которого христианская добродетель подвигла на то, чтобы взять на себя заботу об осиротевшем ребенке его умершего помощника по плантации. Он воспитывал ее, как воспитывал бы собственных детей, частенько поколачивая ее за вранье. Но она не перестала придумывать всякие истории о себе — только они стали более изощренными, хотя и не более правдоподобными. Почему она это делала? Наверное, потому, что быть человеком без прошлого — это еще страшнее, чем самое жестокое наказание…

Но теперь это все позади, раз и навсегда… Или нет? Констанс вздрогнула при мысли о предстоявшем ей путешествии в Европу. Как она его вынесет? Правда, это всего две с половиной недели… Она должна. Другого выхода для нее нет.