Осина при дороге - Анатолий Знаменский

Управляющий молодцевато соскочил на землю, перекинув повод и в одно движение разнуздав коня. Пощелкивая по голенищу черенком плети, он провел его по двору и окликнул сторожа.

– Ну-ка, Трофим Касьяныч, отведи Игреня до конюшни! Не торопясь, а то, видишь, припалил я его нынче…

«Игреневый конь… Ч-черт знает, сколько их…»

– Так яблоки же, – кивнул в сторону сушилок старик.

– Да я вижу, у тебя там все давно потухло! – махнул рукой управляющий. – Не сгорят!

Старик принял повод, а управляющий устало и дружелюбно хлопнул ладонью по конскому крупу, посмотрел вслед коню, нехотя волокущему задние копыта, и только тогда заметил постороннего человека.

– Ко мне, что ли? – сухо спросил он, подбирая в руку длинное охвостье арапника, приглядываясь,

– Видимо, к вам, – сказал Голубев.

Он представился, а Белоконь посмотрел на часы и присел на колоду у курительной бочки. Сказал, снимая припотевшую по краю соломенную шляпу и вытирая лицо платком:

– До наряда у меня еще два часа. Успеем. Если дело, конечно, у вас конкретное…

Закурили. Голубев, оценив обстановку и человека, сидящего рядом, не нашел ничего лучшего, как прямо сказать о малоосновательном поводе, с которым он заявился в хутор, – письмо к эту минуту прямо прожигало ему карман, – но, вообще-то, ему давно уже хотелось побывать в этих местах, просто посмотреть предгорные хозяйства, познакомиться со здешними людьми. Так что задача у него, может быть, довольно широкая, хотя и несколько неопределенная.

– Думаю, соберется материал для очерка, – сказал Голубев. – Вот старикан попался занятный тут у вас, говорун – тоже дело…

– Ну, этого старика только послушать! – усмехнулся Белоконь. – Он вам расскажет! Скоморох…

– Сторожем он у вас?

– Сторожем… Каждое утро заявляется раньше всех и спрашивает, какие, мол, указания воспоследствуют на сегодня. «Ты же – сторож, ну и сторожи себе…» А он:

«Да это, мол, я знаю, но ведь у вас у всех семь пятниц на неделе, мало ли…» Озорует, в общем, на старости лет.

А так ничего, добродушный старик.

– Кляуз не пишет? – спросил Голубев.

– Ну! Он лее работник, ему некогда. Да и чего ему добиваться? Пастух был первоклассный, его тут ценили, сыт, обут, одет, чего же ему больше? Теперь состарился, а все во дворе крутится, работу ищет. Взялся вот на общественное питание яблоки сушить и сушилки сам построил на безделье…

– Вы сухофрукты разве не продаете?

– Ну, еще чего не хватало! И без того забот много – зерно, табак, овощи, продукты животноводства.

Яблоки эти – для себя, бесплатный компот в столовку, так сказать…

– Кукуруза у вас – как?

– Тридцать пять центнеров, думаю, возьмем в этом году… Для наших почв это неплохо. Но главное – табак. Культура сложная и очень трудоемкая.

Н-да… Ожидал Голубев встретить в отдаленном совхозном хуторке, среди гор и лесов, этакого властного управляющего, с непроницаемым административным ликом, с суррогатной, штампованной речью – такой облик складывался непроизвольно из надеинского письма. Мало того, Голубев как бы утвердился в своих предположениях, когда увидел Белоконя в седле, по-своему оценив его сухощавую, крепкую и прижимистую фигуру, – этакого степного владыку с витым арапником в правой руке. Но вот стоило перекинуться первыми словами о кукурузе, о совхозном стороже Касьяныче, о табаке – трудоемкой культуре, и предубеждение как бы само собой исчезло, растаяло, сменилось простым и открытым любопытством к этому человеку.

– Сельскохозяйственный – в Краснодаре кончали? – спросил Голубев.

– Нет, Тимирязевку, – сказал Белоконь. – По техническим культурам. Последнего курса, впрочем, не кончил – война помешала. Теперь доучиваюсь… Я ведь туда после техникума поступал, тогда это все не очень гладко шло. Не то что у нынешних парней.

– На Кубани – давно?

– Конечно. Я же здешний родом, из Отрадненского района.

– До совхоза, по-видимому, в районных управлениях приходилось работать?

– Нет, на сортоиспытательном участке…

«Ч-черт возьми! Ну о чем с ним теперь говорить? О каких-то ста листах шифера? Или, может, о Грушке Зайченковой поинтересоваться? О заведующем клубом «по женской линии»?».

Человека-то ведь сразу видно, что он из себя представляет! Знал Голубев, видел за свою немалую практику, может, сотни лиц и характеров, имел также понятие и о сложностях человеческих. Не любил делать скоропалительных заключений, памятуя о пресловутом «пуде соли» и других осторожностях в общении с людьми. Но в последнее время как-то научился, что ли, сразу схватывать основное, самое существенное в людях. Понимать по интонациям, по умению держаться, по откровенности, с кем имеет дело на этот раз. С производителем и работником или с потребителем-приспособленцем, со специалистом своего дела или случайным дядей, что досиживает положенное время перед скорой пенсией на обременительном для него служебном посту…

Этот, во всяком случае, не собирался еще на пенсию…

– Теперь вот еще один вопрос… – сказал Голубев. – Как у вас планируются севообороты и размещение культур? Вы, как управляющий, имеете к этому отношение?

Ему хотелось выяснить все же вопрос относительно кукурузы, которую будто бы переоценивал Белоконь.

– Отношение, конечно, имею, – сказал он. – Но не более, как член агротехнической комиссии. Все рассматривается и утверждается в управлении совхоза…

– Так… А к нам поступило, между прочим, такое письмо, что вы к кукурузе неравнодушны и засеваете излишне большие площади этой культурой, в ущерб другим… – Голубев говорил теперь с явной усмешкой, чтобы смягчить как-то нелепость своих же слов.

– Глупости, – сказал Белоконь спокойно. – Кукуруза здесь культивировалась во все времена, и площадь ее не изменялась. У нас ведь не Архангельская область, не Вологодчина. Чудак какой-то писал.

– Я так и думал. Еще пишут, что вы незаконно вы писали шифер какому-то бухгалтеру Ежикову… Но такого бухгалтера, как я выяснил, не было. Может, здесь какая-то путаница?

– Почему же путаница, все верно. Ежикову хату мы покрыли новым шифером, точно. Только он не бухгалтер, а лучший наш механизатор. Комбайнер, тракторист, механик – на нем целая бригада держится, умелец. Но дело даже не в этом. Мы вообще обязаны помогать индивидуальным застройщикам, на это есть специальное постановление правительства.

– Но шифер-то был не продажный?

– Так что ж из того?

Белоконь отбросил потемневший окурок в бочку, окурок засипел и угас. И легкий дымок, взвившийся над водой, будто перекочевал в глаза управляющего. Скучно стало в глазах, будто устал управляющий от всех этих досужих разговоров.

– Что ж из того, что не продажный, – равнодушно сказал он. – Лежало на складе у нас сто десять листов, а на новую ферму требовалось без малого две тысячи.

Ни то ни се. Ферму временно покрыли рубероидом, пока терпит. А человека в зиму нельзя без крыши оставлять, тем более такого, как Ежиков. Вы, надеюсь, это понимаете?

– Почему же пишут, что он бухгалтер?

– А черт их знает! Чепуха это.

Судя по голосу, Белоконь уже начал накаляться. Он был здешним управляющим, и в хуторе нынче многие строились, а кому выписать шифер за наличный расчет, это, в конце концов, его дело! Ему же с этими людьми работать! Сегодня, завтра и послезавтра!

Голубев мысленно насулил чертей автору малограмотного и злого письма, поднялся. Говорить дальше было не о чем.

– Так вы меня… определите где-нибудь на ночевку, я у вас здесь еще думаю пожить, – сказал он. – Расследовать, по правде говоря, нечего, но… Командировку-то нужно отработать.

– Так, может, у меня остановитесь? Мы живем здесь скучновато, свежим людям всегда рады, – предложил Белоконь.

– Зачем же стеснять… – замялся Голубев. – Есть же, наверное, какая-нибудь комната для приезжих?

– Хорошо, как вам удобнее. Есть у нас такое место.

Белоконь снова позвал старика Веденева, который уже успел отвести коня и ковырялся у сушилок.

– Ты, отец, не в службу, а в дружбу, сходи в общежитие, кликни Груню, пускай придет. Человека надо определить.

– Може, ишо чего надо исделать, так я бы доразу… – ощерился дед в хитроватой усмешке. – Мне это пустяки, я – на одной ноге!

– Давай, давай, Касьяныч, выручай руководство!

– А куда ж вы без меня? Без меня вы – никуда, раз у вас семь пятниц… – поддел старик Белоконя и затрусил к воротам.

А Голубев смотрел в лицо управляющего, усталое, выдубленное солнцем, но собранное и добродушно-спокойное, и, откровенно говоря, завидовал. Завидовал не только Белоконю, а всем этим руководителям-производственникам, которых знал или просто встречал в своих многочисленных поездках. У всех этих прорабов, агрономов, начальников заводских смен, которых журналисты не без основания окрестили «железными прорабами», была и в самом деле какая-то железная неутомимость, готовность действовать, работать, попросту уметь разговаривать не только с подчиненными, но и с приезжими контролерами в любой час дня и ночи…