Русская философия XXI века. Максимы - Михаил Ермолаев

3. Быть в подполье – значит, скрежетать зубами на самого себя. Страдать бессонницей от стыда. Вредить самому себе и больше никому. Внутренне тайно грызть себя зубами, пилить и сосать себя до того, что даже горечь обращается в сладость. В подполье раздражают себя собственной фантазией. У аутиста есть только одна привилегия – быть человеком сознания.

4. Сознание – не из структуры бытия, не из мира предельных оснований. Оно из подполья вечного становления. Всякий сознающий выходит не из природы, а, как говорит Достоевский, из реторты. Человек является делом не химии, а алхимии. Сознание не существует по законам природы. Оно из подполья. Чем природа отличается от подполья? В природе – законы, в подполье – абсурд, дипластия воображения. И, следовательно, в нем противоположности переплетаются и кишат, как черви. Если ты с сознанием, то ты существуешь в мире, как мышь на кухне. Тебе никто не рад, тебя отовсюду гонят. Ты подвергаешься репрессиям. Тебе хорошо только в подполье. В мире своих грез. На поверхности жизни ты пуглив и не уверен в себе.

С законами природы согласуется инстинкт. Эта модель поведения реализуется животными. Другую модель реализуют нормальные люди. Нормальный человек отличается тем, что он свой аутизм заковал, посадил на цепь. У нормального всегда есть основания, а у человека с сознанием их нет. Подпольный человек отрицает основания, а вместе с ними и бытие.

К одному вопросу его сознание подводит столько неразрешимых вопросов, что получается абсурд. Или, как говорит Достоевский, бурда. Тебе надо дело делать, а оснований для этого нет. Есть одни вопросы и сомнения. То есть идея основания – это выход из подполья, убегание от аутизма, создание мира нормы. Например, справедливость – это основание, и на этом основании можно действовать. Если я считаю что-то справедливым, то я буду этого добиваться. Имея основание, ты, как бык, можешь переть к цели. Ты можешь мстить. Но ты уже не сможешь себя раздражать собственной фантазией, и, следовательно, ты перестаешь существовать как человек сознания.

«Страдание – это единственная причина сознания»[12]. И одновременно оно есть величайшее для человека несчастие. Перестать раздражать себя своими фантазиями – значит перестать сознавать и чувствовать. Цитата из Достоевского: «Сознание бесконечно выше, чем дважды два. После дважды два уж, разумеется, ничего не останется не только делать, но и узнавать. Все, что тогда можно будет это – заткнуть свои пять чувств и погрузиться в созерцание. Ну а при сознании хоть и тот же результат выходит, то есть тоже будет нечего делать, но по крайней мере, самого себя иногда можно посечь, а это все-таки подживляет. Хоть и ретроградно, а все же лучше, чем ничего»[13].

Сознание – это возможность посечь самого себя.

Другой – это не факт, а событие в жизни аутиста. Герой подполья другого ненавидел, презирал, боялся, ставил выше себя. Сам по себе другой не существует. Другой – это объективация грез аутиста, способ терзания самого себя благодаря полаганию иного в самом себе. Другой – это не тот, кто смотрит на тебя. Другой – это тот, кто позволяет тебе видеть себя в неприглядном свете. Так, например, вся история отношений героя подполья и Лизы – это история превращения Лизы в Другого. Она другая в самости аутиста. Лиза не хотела быть другой. Она хотела любить, она уже полюбила, но человек из подполья использует Лизу в качестве другого, того, кто позволяет ему видеть себя с новой, омерзительной точки зрения. «Я тебе, – говорит он Лизе, – никогда не прощу того, что ты застала меня в этом халатике, когда я бросался, как злая собачонка… как паршивая лохматая шавка на своего лакея»[14].

Человек из подполья угрюм, беспорядочен и одинок. Ему, забившемуся в свой угол, в свою пещеру, кажется, что на него смотрят с омерзением. И дело не в том, что на него кто-то смотрит. На него, может быть, вообще никто не смотрит. Дело в том, что он сам на себя смотрел с омерзением. Он думал, что у него на лице подлое выражение, и потому держал себя независимо, чтобы его не заподозрили в подлости.

Он считал, что у него лицо глупое, а хотел, чтобы оно выглядело умным, и поэтому говорил, говорил и говорил. Аутист, то есть порядочный человек, должен быть трус и раб. Конечно, он может похрабриться над чем-нибудь, но «все равно перед другим сбрендит»[15]. Таков единственный и вековечный выход.

Подполье – место фантазий, капризов и желаний. Часть желаний можно удовлетворять галлюцинаторно. Но другая часть остается неудовлетворенной. Яд неудовлетворенных желаний раздражает, причиняя зло. Поэтому естественно быть злым. В подполье – залежи зла. При этом в подполье зло есть, а предмета его нет. И злиться аутисту не на кого. «Меня унизили, – говорит человек подполья Лизе, – так и я хотел унизить; меня в тряпку растерли, так и я власть захотел показать, а ты уже думала, что я тебя спасать тогда нарочно приезжал»[16].

5. Достоевский делит людей на нормальных и на тех, кто с сознанием. Нормальные существуют на свету, в окружении норм, задач и оснований. У них и зло предметное, и добро предметное. Они действуют исходя из норм и оснований. Чем же плох нормальный человек? Согласно Достоевскому, нормальный человек ограничен возможным в составе наличного. Он вынужден пасовать перед невозможным, перед тем, чего нет в порядке бытия. Невозможное – это как каменная стена, которую нельзя прошибить лбом. Это законы природы, против которых не пойдешь. Это безликое дважды два, математика. «Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется»[17]. И всегда найдется какой-нибудь аутист, который «упрет руки в боки и скажет всем нам: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу ногой, прахом, единственно с той целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить»[18].

Если ограничиваться возможным, если принимать то, что есть, то нужно признать, что в составе наличного бытия и его возможностей нет места для человека. Человек – это невозможное, а не высшая степень возможного. Человек существует в невозможности своего существования. У него нет первых причин и последних оснований. Любая причина всегда ведет к другой причине, и, следовательно, она уводит в бесконечность. Поэтому умный человек не может ни начать своего дела, ни закончить. Удел сознания – болтовня, переливание из пустого в порожнее. Нормальный человек действует, умный – грезит.

Зло – это то, что прерывает скольжение аутиста по бесконечной цепочке причин и следствий. То есть изначально действует человек не по первой причине, а по злости, распыляя вокруг себя яд неудовлетворенных желаний. Из подполья появляются бесы, революционеры. Революционер – это аутист, прервавший свой бесплодный бег к бесконечности, человек, решивший реализовать свои грезы, задумавший переделать мир.

Норма – это абстракция. Ни один человек не является по своей сути нормальным человеком, то есть фортепьянной клавишей. Если бы он был нормальным, то он бы действовал из одной своей выгоды. Но у каждого человека есть еще авось, риск, упрямство и своеволие. Это своеволие становится выше выгоды. Следовательно, истоки человека не в норме, не в выгоде, а в том, что выше выгоды: в стремлении пожить по своей воле, по своему капризу.

Цитата из Достоевского: «Человеку надо – одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы не привела»[19].

Но если человек – это произвольное действие себя на самого себя, то он и страдает от себя. Сознание – это действие на себя, это страдания. Поэтому нельзя отделить страдания от сознания. Поэтому человек – это человек, а не органный штифтик Ум всегда знает часть, а действовать может целое. В самостоятельном хотении человека умещаются и ум, и почесывания. Любой человек имеет право быть глупым, имеет право на банальность. Иными словами, чтобы быть, человек откажется и от истины, и от рассудка, и от счастья.

Вот, например, человек ждал-ждал и дождался. Ему дают полное счастье. А он, говорит Достоевский, возьмет его и из одного пасквиля какую-нибудь мерзость с ним сделает. Он, как аутист, применит к своему счастью пагубный элемент, уничтожит его своими собственными руками и тем подтвердит, что человек – это все-таки человек, а не органный штифтик.

Чтобы пожить по своей воле, а не по разуму, человек готов сойти с ума, готов раздражать себя своими фантазиями. И нельзя его переделать так, чтобы он себя не раздражал. Чтобы он всегда знал цель и видел средства, которыми можно реализовать эту цель. Почему нельзя? Потому что: «разломать иногда что-нибудь тоже очень приятно»[20]. Ведь цели, средства, ум – все это из мира бытия. А человек – не из этого мира. Он из абсурда. Для него движения – все, а цель – ничто. Он любит хаос. А хаос он любит потому, что он любит сознавать, то есть страдать, терзая себя своими фантазиями. И от этого страдания никогда не откажется. Потому, что человек не только существо неблагодарное, но и комическое.