ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского - Сергей ГОРОДНИКОВ

Он гордо распрямился, блестящими глазами осмотрел волнуемую его волей толпу.

Раб с поклоном взял с сидения трона шкатулку, отступил за придворных, унося подарок знати персов в личные покои царя. Успокаиваясь, Александр опустился на трон. Он безмолвно наблюдал, как успокаивались и возвращались на свои места участники пира.

  Присутствие в этом зале персов влияло на общее настроение. Лесть вельмож Дария, их нескрываемое желание угадать любой каприз Александра, подобострастно угодить ему ради собственных целей, заставляли многих греков и македонян склоняться чуть ниже, когда они обращались к царю, высказываться сдержаннее и осмотрительнее. Не все соглашались с такими уступками нравам завоёванных персов, у значительной части они вызывали копящееся недовольство или раздражение.

   По-стариковски всхлипывая от пережитого волнения, к трону подступил Демарет, бывший военачальник и друг отца Александра, царя Филиппа.

 – Какой радости лишились греки, – дрожащим голосом вымолвил он и утёр слезу на щеке, – кто не увидел Александра на троне Дария.

 – Учись наивной лести, – тихо заметил Анаксарх Селевку.

  Селевк чуть заметно кивнул в знак согласия и тоже тихо ответил:

 – После таких слов старик может смело рассчитывать на щедрость царя.

  Действительно, Александр поднялся с трона, обнял и расцеловал Демарета. Старик расплакался совсем как дитя. Проводив его до мягкого ковра, Александр усадил его на подушки и знаком подозвал казначея Гавтала. Гавтал выслушал сказанное вполголоса распоряжение без одобрения, но благоразумно не возражал.

  Птолемей шепнул на ухо Стасикрату, и тот на правах распорядителя пира махнул кубком в сторону возвышения, где расположились артисты. Они как будто заждались этого, – разом зазвучали струны кифар, и грянул хор.

Счастье жизни – пир весёлый,

Чтоб вино ключом бежало,

А рука на мягком ложе

Друга к сердцу прижимала!

Женщины и мужчины развеселились, настроились на продолжение прерванного в греческом зале пиршества. А в оставленном ими зале рабы гасили огонь в нишах, убирали с пола шкуры, уносили сосуды, чаши, амфоры и кратеры, наконец закрыли обе створки дверей.

Взор Александра привлекли другие массивные двери, приоткрытые в пустоту тьмы следующего зала. Пердикка впустил оттуда десятника внутренней дворцовой стражи и ступающих за ним двоих горских вождей. Александр привычно не замечал своих телохранителей и трубача, не обращал внимания на Пердикку. Но при виде горских вождей тень неудовольствия скользнула по его лицу, улыбка стала исчезать с губ, они сжались в полоску. Под его пронзительным взглядом моложавый вождь отвёл глаза к полу, опустился на одно колено, а затем на оба. Лишь после этого такому примеру медленно последовал старший вождь. Мазей внимательно наблюдал за ними. Незаметным движением головы он словно потянул невидимые нити, и пять девушек персиянок сорвались с мест, их голубые накидки из полупрозрачного шёлка запорхали, они устремились к средине зала, побуждая смотреть на них и Александра, и других зрителей. Собравшись в кружок, они присели и укрылись воздушными накидками, образовав подобие лепестков необыкновенной розы.

– Первые красавицы ждут, – склоняясь перед царём, вкрадчиво проговорил Мазей, – когда же ты пожелаешь увидеть их танец.

К губам Александра возвратилась слабая улыбка.

– Позже, – одобрительно заметил он Мазею. Покинув трон, он опустился на предназначенный для него большой ковёр возле низкого, заставленного золотой посудой стола.

–  Вид персиянок в танце мучителен для глаз, – посчитал нужным объяснить он. – Их красота способна погубить любого завоевателя Персии.

– Дарию следовало выставить против твоих фаланг армию персиянок, – шутливо подхватил его замечание Анаксарх.

Не имеющие подруг македоняне и греки привлекли на свои ковры персидских красавиц, придворных девушек и женщин. Они забывали о присутствии царя, будто подтверждали высказанные им слова. Казалось, только Демарет оставался верен преданности одному царю, однако, несмотря на усилия противостоять возрастной слабости, веки старика тяжелели, слипались, и он заснул со счастливым выражением на изъеденном морщинами лице. Вокруг него волна разгульного веселья поднималась выше и выше. Мужчины поили разбавленным вином женщин, пили и ели сами. Молодёжь в своих кружках спорила, беспечно смеялась, вставляла в разговор выражения модных авторов, но в общем гвалте трудно было разобрать, каких именно.

На царских коврах близ трона расположились персидские вельможи. По правую руку от Александра сидел Эксатр, который выделялся среди остальных персов сдержанным достоинством.

– Эксатр, – с натянутой насмешливостью обратился Александр к брату Дария. – Я слышал, ты отказался от сатрапии. Я не привык к отказам от своих подарков. – Затем с нескрываемой подозрительностью продолжил: – Ты недоволен сатрапией? Быть может, тебе нужен царский трон?

Эксатр спокойно выдержал его сощуренный недобрый взгляд.

– У нас был лишь один Дарий, – раздельно сказал он. – А ты создаёшь много Александров. Я не считаю это благом для тебя и для твоего царства.

Черты лица Александра смягчились.

– Но как иначе я вознагражу за службу лучших? – в его возгласе прозвучало невольное уважение. – Как иначе я добьюсь их преданности?...

Он осёкся, встретившись глазами с Клитом, который повернулся к ним, прислушивался и помрачнел.

... Окно спальни было распахнуто в тихий сад. Отодвинув блюдо с остатками лёгкого завтрака на край рабочего стола, Александр поправил тонкий халат, принялся сосредоточенно разбирать доставленные ночью письма из Македонии. Выбрав письмо с печатью своей матери, Олимпии, он нетерпеливо сорвал шнурок, развернул пергамент и, бегло просмотрев всё послание, внимательно перечитал глазами некоторые строки. Затем перечитал уже всё письмо, держа его в левой руке и лбом опершись о правую. В этой же согбенной позе он посидел за столом, закрыв глаза и задумавшись.

Вдруг чуть вздрогнул, когда за спинкой кресла раздался тихий голос подошедшего Клита, вслух зачитывающего через его плечо письмо Олимпии:

"...Ты слишком щедро награждаешь своих друзей, мой сын. Но став такими же богатыми, как и ты, захотят ли они слушаться твоих распоряжений? Сколько потребуется усилий, чтобы заставить их выполнять твои условия? Ведь после каждой крупной награды потребуется награда ещё большая, чтобы её оценили и ей радовались, стремились заслужить..."

Александр перевернул материнское письмо исписанной стороной к поверхности стола и приподнял голову.

– Ты не слушал, как я подошёл, – безмятежно объяснился Клит. И просто сказал: – А ведь она права.

Александр снял личную печатку с безымянного пальца и коснулся ею губ друга, как если бы опечатал их.

– Забудь о только что прочитанном, – тихо, но твёрдо предупредил он.

– Но как иначе я могу заставить военачальников служить мне? – беззвучно прошептал Александр, в который раз мысленно возражая матери. – Страхом? Но они не персы... Да и я не Дарий.

– Эксатр не может оценить твою великую щедрость, – привстав с ковра, громко заявил широкоплечий Деметрий, в глазах которого от выпитого откровенно проявился алчный блеск. – Отдай эту сатрапию мне!

– Мне! – наперебой воскликнул дерзкий Леоннат.

– Мне! – потребовал силач Гагнон.

– Отдай мне! – грубо прорычал волосатый Аристон.

Остальные военачальники промолчали, но в повороте головы каждого, в напряжении тел, в глазах, обращённых к царю, без труда прочитывалось немое: "Мне!"

– Можно я оставлю её себе? – скромно вопросил их Александр. И внезапно захохотал из-за разочарования, которое отразилось на лицах его приближённых. Лихорадочный румянец опять заиграл на его щеках. – Кто это? – давясь от смеха, указал он пальцем на двух странно трезвых рыжеволосых мужчин, которых подводил верный Пердикка. Один из рыжеволосых был полным и коротконогим, другой – на полторы головы выше, худой, но с выпуклым круглым животом. Худой с видимым усилием нёс в руках тяжёлую чашу, какие назывались чашами Геракла за вместимость, её ручки изумительной работы изображали дев-прорицательниц. Не дожидаясь, пока ответит Пердикка, худой рыжеволосый шагнул к Александру и важно представился.

– Нас прислала к тебе царица Карии Ада, в знак её искренней любви к тебе. Я искуснейший пекарь. А мой товарищ лучший повар Карии.

– Лучший в Передней Азии, – выпятив грудь, уточнил полный. – Царица любит тебя как мать, иначе бы ни за что со мной не рассталась.

– И она не позволяет себе забыть, что я вернул ей трон отца, изгнав вероломного мужа, – заметил Александр. – До сих пор присылала мне булочки и пироги, а теперь и вас. – Он добродушно отмахнулся. – Не хочется её обижать, но возвращайтесь в Карию. Передайте царице, что отец выбирал мне воспитателя из Спарты, и воспитатель Леонид снабдил меня на всю жизнь отличными уроками, как следует питаться. На завтрак – тяжёлый переход, а на обед – лёгкий завтрак.