Давай поиграем - Анна Алмазная

   - Старшой, глянь! - дозорный опустил фонарь чуть ниже, чтобы круг света выхватил тело на мостовой.

   Арман равнодушно посмотрел: убитый лежал на животе, вперив невидящий, слегка удивленный взгляд в глухую стену дома. Молод еще, почти мальчишка. Такому бы жить да жить...

   - Не люблю тех, кто бьет в спину, - сказал Арман, имея ввиду торчащий из тела кухонный нож.

   - Вас, магов, иначе не достанешь, - ответил ему холодный голос.

   Вздрогнув, Арман посмотрел на вышедшую из тени высокую фигуру и мысленно активизировал знаки рода.

   - Не напрягайся, архан. Убегать я не собираюсь. Сопротивляться - тоже. Толку-то?

   Арман раздраженно махнул рукой, и говоривший умолк. Теперь можно заняться умершим: скованный по рукам и ногам силой Армана, убийца не то что сбежать, двинуться не сможет, так и будет стоять в двух шагах, ожидая, пока придет его очередь.

   Приподняв край залитого кровью плаща, Арман обнажил ладонь убитого. Аккуратно отвел пену кружев, добираясь до неподвижных, выведенных темной краской на запястьях, знаков рода и тихонько присвистнул: синие.

   "Архан, - раздался в голове голос Зана. - Заноза в нашу задницу, мать его!"

   "Не только высокорожденный, - задумчиво ответил Арман, прочитав знаки. - Еще и младший сынок главы южного рода..."

   - Ты ведь понимаешь, что тебе за это будет? - спросил старшой, вернув убийце возможность говорить.

   - Понимаю, отчего не понимать, - ответил тот. - Ваш арханчонок к нам частенько в трактир являлся... думал, что никто не знает, кто он и откуда. Все знали: еще в первый день люди папаши приперлись, с приказом - не трогать. Мы и не трогали, пока он нас трогать не стал... Твой арханчонок совсем зарвался... С дружками дочку мою поймал, в подворотню затащил и... ты мужик умный, понимаешь, что дальше было. Девочка моя, как они ее отпустили, так к речке пошла. Только через два дня ее из воды выловили...

   Арман иначе посмотрел на умершего "архачонка".

   - Мог бы прийти ко мне, - сказал Арман. - Ты же знаешь... я бы...

   - Справедлив ты, старшой, но ничего бы ты не сделал, - горько ответил трактирщик.

   "Сделал бы, - подумал Арман. - И на любимых сынков арханов управа есть. К жрецам надо было идти, а те прямиком к главе рода... и отмаливать бы смазливому мальчику грешки в храме какой годик, на хлебе и воде. А его папочке - платить бы все это время храму золотом... за содержание сынишки. А потом мальчишку в провинцию, под присмотр дозорных, чтобы глупостей не делал. Не он первый, не он последний. А теперь что? Теперь он да... заноза на нашу задницу, и не более."

   - Я его, падлу, седмицу выслеживал, - продолжил трактирщик, - пока он один, без дружков выйдет. Вот и вышел, к любовнице собрался, она на соседней улице живет. А дальше... дальше мне все равно.

   И умолк, так и молчал до самого конца. А когда через несколько дней последний вздох его оборвался на городской площади дыханием смерти, Арман смешался с толпой и устало побрел по городским, чуть тронутым инеем, улицам. Он вспоминал сухие, отчаявшиеся глаза жены убийцы, и пообещал себе хоть немного помочь молодой, несколько наивной вдове и ее пятерым детям.

   - Отомстил за дочь, а семью на голодную смерть обрек, - как бы прочитал его мысли Зан. - Эта погрязшая в горе дура одна трактир не потянет. Не понимаю...

   Арман тогда тоже не понимал. Только теперь, сидя рядом с мертвым братом, понял. Больше всего на свете хотел бы он сейчас сжать шею убийцы, заглянуть ему в глаза, глубоко, насладиться его болью, убивать долго, мучительно... Может, тогда станет легче?

   Может... Но теперь кажется, что легче не будет никогда. И с каждым вздохом вдыхает Арман новую порцию боли, только сейчас начиная верить... брат мертв.

   А ночь за окном сгущается. Один за другим гаснут огни на одеяле раскинувшегося вокруг замка города. Да и в самом замке становится тихо... сонливо. Даже огонь в камине сонливый, постепенно устает есть дрова и тихо подмигивает ярко-красными угольками.

   Волкодав давно заснул. Во вне шевелит лапами и повизгивает. Наверно, снится ему лес. Охота. Вкус свежего мяса. И завидует этому сну кровь оборотня в Армане. Лес, темнота, ласковый свет луны - вот что ему сейчас нужно, вот где можно забыться... убежать от боли. От бессилия собственного убежать...

   Волкодав вдруг затихает. И через мгновение хочется Арману услышать звук, хоть какой-нибудь, только не эту тишину, что давит на плечи, усиливая и без того почти невыносимую боль... и будто отвечая на его просьбу пролетает по комнате чужой, едва слышный стон...

   Арман застыл. Не было стона... Не могло быть!

   Волкодав поднимает голову, смотрит на Армана влажными, агатовыми глазами, тяжело встает и медленно подходит к кровати. Скулит. Не жалобно, как недавно, а радостно, приветственно машет хвостом, бьет им по плечу Армана.

   Это не может быть правдой. Но должно...

   Медленно поднимает глаза Арман, видит только бледную ладонь брата, которую осторожно лижет все так же поскуливающий волкодав. Чуть шевелятся тонкие пальцы, будто отвечая на ласку, вновь доносится до ушей Армана стон, и нет уже места сомнению: пальцы судорожно Рэми сжимаются, мнут шелк, и Арман отпихивает пса от кровати, бросаясь к брату.

   Пылают щеки Рэми румянцем, исходит дрожью тело, темнеют простыни, впитывая кровавую испарину. Вновь полный боли стон. Потом крик. И Рэми опадает на подушки, затихая.

   - Рэми, - тихонько зовет Арман, боясь даже прикоснуться в вновь неподвижному телу на простынях.

   Не шевелится... Осторожно, еще до конца не веря, Арман протягивает руку, касается щеки брата - горит, да так, что страшно. Кажется, кожа сейчас не выдержит, иссохнет и пойдет трещинами... И тогда Рэми вновь умрет. Вновь?

   - Рэми, - засуетился Арман. - Держись, братишка! Я счас... Позову кого-нибудь... только держись... прошу!

   Губы Рэми приоткрылись, испуская еще один стон, заканчивающийся словом:

   - Больно.

   - Терпи.

   - Больно! - уже громче повторяет Рэми. - Болит!

   - Что болит?

   - Все! Ар. Болит! Ар!

   Рэми порывается вскочить с кровати, но Арман не дает, чутьем оборотня понимая, что вставать брату нельзя. Потому, почти грубо вжимает Рэми во влажные простыни, не давая тому даже шанса двинуться. Пусть и рвется Рэми, кричит, сопротивляется, мечется в бреду... Радость и жалость, желание помочь и горечь беспомощности, не дать уйти, не пустить... сжать в объятиях, крепко, еще крепче. Живой, живой ты... хоть и плачешь от боли, рвешься. Не уйдешь... больше никуда не уйдешь. Ну пущу! Боги, не позволю!

   - Не уходи! Даже думать не смей! - шипит Арман, когда Рэми вновь стонет, сотрясаемый новым приступом. - Не смей сдаваться, слышишь! Слышишь! За гранью тебя найду, если сдашься! Не смей!