Проклятие дома Ортанов - Денис Юрин

В заточении время тянется долго; пленнику кажется, что целую вечность. В голове девушки так и не созрел план побега, и ее и не посетила мысль, что сказать графу, чтобы остаться живой. Когда в двери вновь заскрежетал ключ, Танва перепугалась, закрыла глаза и уже в мыслях представила себе сцену разоблачения. Вот граф входит. Не тратя времени на пустые слова, отдергивает штору. Солнечный свет бьет ей в глаза, ослепляет. Когда же зрение возвращается, она видит перед собой бесстрастное лицо Тибара, держащего в руке кинжал. В его взоре нет ненависти, лишь искреннее удивление и сожаление; жалость к ней, случайно узревшей и услышавшей то, что никогда ни при каких обстоятельствах не должно было стать достоянием посторонних глаз и ушей. Граф мог бы испытывать сострадание к невинной жертве, по крайней мере, Танве так тогда казалось.

Однако реальность не соответствовала печальным картинкам, нарисованным девичьим воображением. Вместо старшего сына хозяина дома в комнату вошли двое слуг, одетых в темно-коричневые кожаные жилеты и с короткими мечами на боках. Не говоря ни слова, они грубо схватили Танву под руки и потащили к двери. Медвежья шкура, прикрывавшая прелестный стан, упала с обнаженного тела. Ее никто не поднял. Отчаявшуюся и уже не сопротивлявшуюся насилию девушку немного утешало, что ведущих ее в неизвестность мужчин совершенно не интересовала ее нагота. В их прикосновениях чувствовалась лишь грубая сила и стремление исполнить волю хозяина. Ни один из этой парочки не бросил на ее обнаженные прелести даже мимолетного похотливого взгляда.

Шли они недолго. Пройдя по небольшому коридору, девушка и ее «эскорт» свернули к лестнице и, спустившись на три пролета вниз, оказались в подземелье дома Ортанов. Каменные стены, поросшие плесенью и грибком, источали обреченность и сырость. Факелы не столько освещали темноту, сколько пугали яркими языками пламени и их зловещими отблесками, бесновавшимися на огромной стальной двери – единственной двери в мрачном подвале. Хоть Танва ни разу не попадала в подобные переделки, она сразу поняла, что ее ведут в темницу.

Видимо, у старшего сына графа появились неотложные дела, и он не мог продолжить разговор с нею в ближайшее время. Но оставлять невольницу в гостевых покоях показалось вельможе опасным и неосмотрительным поступком. День шел к концу, приближалась ночь, а, как известно, по ночам вампиры особо сильны. Тибар наверняка побаивался, что пленница не дождется его возвращения и сбежит, выломав прутья решетки, а заодно и полакомившись кровью парочки слуг. Девушка поежилась при мысли, что ей придется провести целую ночь в сыром каземате, да еще без хоть как-то согревающей тело медвежьей шкуры. Однако ее страхи оказались напрасными. Граф не был столь нелюбезен, чтобы заставлять гостью долго ждать. Ее вели не в промозглую, кишащую крысами темницу. За стальной дверью скрывалось то, чего она никак не ожидала увидеть…

Глазам девицы, чуть не потерявшей от страха сознание, предстал огромный зал, на стенах которого, подобно украшениям, были развешаны щипцы, кузнечные меха, кандалы, молоточки, зубила и прочие инструменты, которыми пользуются кузнецы или костоправы. Центр мрачного зала занимал широкий стол с хитрыми приспособлениями по краям, которые, как оказалось, были всего лишь тисками для рук и ног. Каминов было целых два, но ни в одном из них не горел огонь… пока не горел, как правильно догадалась девушка.

Без объяснений и без угроз, поскольку лишившаяся дара речи жертва ни о чем не спрашивала и не умоляла, слуги уложили ее на стол и, зажав конечности в тиски, удалились. С лязгом закрылась стальная дверь. Девушка осталась одна в огромном, холодном и темном зале, освещенном лишь парой еле горевших факелов. Она была беспомощна, беззащитна и чувствовала себя цыпленком на кухонном столе. Вот-вот должны были появиться подвыпивший повар или заспанная толстушка-кухарка, чтобы начать ее потрошить… Ожидание такого испытания, естественно, не придавало девушке сил, но плакать ей почему-то не хотелось, а взывать в пустоту с мольбами о помощи или пощаде было бессмысленно. Вместо того чтобы биться в истерике или впасть в состояние полнейшего безразличия, Танва закрыла глаза и попыталась представить, как ей повернуть разговор, чтобы избежать сильных мучений, а по возможности и остаться живой.

Стальные пластины, сжимавшие руки и ноги, хоть и давили, но не причиняли боли, гораздо больше и без того простуженную девушку мучили холод и сквозняк. Правда, в этом были и плюсы: она не заснула, телесные страдания заглушили душевные переживания, мысли в голове были как никогда ясными и четкими. К тому моменту, когда в пыточную пришел палач, девушка уже точно знала, как ей следует себя вести и что стоит говорить.

Почему-то все палачи на свете выглядят одинаково, и дело не только в том, что их лица закрывают черные маски с узкими прорезями для глаз, а на головах красуются красные колпаки. Заплечных дел мастера все, как один, высоки, толсты и неповоротливы. От них всегда веет могильным холодом и исходит одинаковый специфический запах, который трудно описать, но ни за что нельзя перепутать с каким-то другим. Танва никогда до этого не попадала в застенки, но иногда видела казни, устраиваемые для развлечения толпы на площади перед ратушей Висварда. Вошедший в зал палач выглядел точно так же, как и его собрат – искусный мастер четвертования, колесования и обычного отрубания голов.

Не обращая внимания на лежащую на пыточном столе жертву, почти двухметровый верзила прошествовал к очагам и стал разводить в них огонь. Теперь-то Танва поняла, почему в подземелье находились сразу два камина: один большой, а другой чуть поменьше. На одном огне раскаливались инструменты перед тем, как терзать жертву, а на другом готовилась еда, естественно, только в том случае, если при возможно долгой пытке изъявляли желание присутствовать сами хозяева дома или иные важные особы. Видимо, Тибар все же решил выказать уважение бывшей возлюбленной своего пропавшего братца и лично выпытать у нее, где же припрятана дорогая семейству Ортанов сережка. Аккуратно разложив на решетке над очагом с десяток длинных штырей, палач насадил на вертел освежеванного барашка.

Томиться в ожидании прибытия Его Сиятельства Танве пришлось недолго. Едва с вертела закапал жир, а бока барашка чуть-чуть подрумянились, как массивная дверь открылась и в зал для пыток прошествовал молодой граф. Он был один, без слуг, и по его виду девушка сразу поняла, что произошло нечто ужасное и что их разговор будет еще менее приятным, чем она рассчитывала. Тибар был бледен и подавлен. На белоснежном воротнике рубашки и на потерявших лощеный блеск скомканных волосах виднелись пятна запекшейся крови. Взор графа был мутен. Создавалось впечатление, что он не видит ни палача, ни жертвы, а просто идет вперед и будет идти, пока не натолкнется на какое-либо препятствие, например на мягкое кресло с подлокотниками, установленное возле пыточного стола специально ради него. Глаза вельможи опухли и были натерты до красноты, как будто он трое суток не спал или совсем недавно плакал. Поскольку их первая беседа состоялась совсем недавно, Танва пришла к заключению, что, вопреки бытующему мнению о настоящих мужчинах, которые якобы физически неспособны плакать, Тибар только что пролил пару скупых слез.