Евгений Евтушенко. Все стихи - Евгений Евтушенко

1957

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Качался старый дом…

Качался старый дом, в хорал слагая скрипы,и нас, как отпевал, отскрипывал хорал.Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытнов нем умирала ты, и я в нем умирал.

«Постойте умирать!»— звучало в ржанье с луга,в протяжном вое псов и сосенной волшбе,но умирали мы навеки друг для друга,а это все равно что умирать вообще.

А как хотелось жить! По соснам дятел чокал,и бегал еж ручной в усадебных грибах,и ночь плыла, как пес, косматый, мокрый, черный,кувшинкою речной держа звезду в зубах.

Дышала мгла в окно малиною сырою,а за моей спиной — все видела спина!—с платоновскою Фро, как с найденной сестрою,измученная мной, любимая спала.

Я думал о тупом несовершенстве браков,о подлости всех нас – предателей, врунов:ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,и я тебя губил, как столько же врагов.

Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден,насмешки над людьми горьки и солоны.Но кто же, как не мы, любимых превращаетв таких, каких любить уже не в силах мы?

Какая же цена ораторскому жару,когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,хотел я счастье дать всему земному шару,а дать его не смог — одной живой душе?!

Да, умирали мы, но что-то мне мешалоуверовать в твое, в мое небытие.Любовь еще была. Любовь еще дышалана зеркальце в руках у слабых уст ее.

Качался старый дом, скрипел среди крапивыи выдержку свою нам предлагал взаймы.В нем умирали мы, но были еще живы.Еще любили мы, и, значит, были мы.

Когда-нибудь потом (не дай мне бог, не дай мне!),когда я разлюблю, когда и впрямь умру,то будет плоть моя, ехидничая втайне,«Ты жив!» мне по ночам нашептывать в жару.

Но в суете страстей, печально поздний умник,внезапно я пойму, что голос плоти лжив,и так себе скажу: «Я разлюбил. Я умер.Когда-то я любил. Когда-то я был жив».

1966

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Киоск звукозаписи

Памяти В. Высоцкого

Бок о бок с шашлычной,                    шипящей так сочно,киоск звукозаписи                 около Сочи.И голос знакомый                с хрипинкой несется,и наглая надпись:                 «В продаже — Высоцкий».Володя,      ах, как тебя вдруг полюбилиСо стереомагами               автомобили!Толкнут       прошашлыченным пальцем кассету,И пой,      даже если тебя уже нету.Торгаш тебя ставит                  в игрушечке-«Ладе»Со шлюхой,          измазанной в шоколаде,и цедит,        чтоб не задремать за рулем:«А ну-ка Высоцкого мы крутанем!»Володя,       как страшно                  меж адом и раемкрутиться для тех,                 кого мы презираем!Но, к нашему счастью,                   магнитофоныНе выкрадут          наши предсмертные стоны.Ты пел для студентов Москвы                          и Нью-Йорка,Для части планеты,                чье имя — «галерка».И ты к приискателям                  на вертолетеСпускался и пел у костров на болоте.Ты был полу-Гамлет и полу-Челкаш.Тебя торгаши не отнимут.                        Ты наш…Тебя хоронили, как будто ты гений.Кто — гений эпохи. Кто — гений мгновений.Ты — бедный наш гений семидесятыхИ бедными гениями небогатых.Для нас Окуджава                был Чехов с гитарой.Ты — Зощенко песни                 с есенинкой ярой,И в песнях твоих,                 раздирающих душу,Есть что-то          от сиплого хрипа Хлопуши!…Киоск звукозаписи                   около пляжа.Жизнь кончилась.             И началась распродажа.

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Кладбище китов

В. Наумову

На кладбище китов              на снеговом погостестоят взамен крестов              их собственные кости.Они не по зубам —              все зубы мягковаты.Они не по супам —                кастрюли мелковаты.Их вьюга, тужась, гнет,              но держатся — порядок!—вколоченные в лед,              как дуги черных радуг.Горбатый эскимос,              тоскующий по стопке,как будто бы вопрос,               в них заключен, как в скобки.Кто резво щелкнул там?                 Ваш фотопыл умерьте!Дадим покой китам               хотя бы после смерти.А жили те киты,            людей не обижая,от детской простоты                фонтаны обожая.И солнца красный шар                 плясал на струях белых…«Киты по борту! Жарь!                  Давай, ребята, бей их!»Спастись куда-нибудь?                Но ты — пространства шире.А под воду нырнуть —              воды не хватит в мире.Ты думаешь, ты бог?               Рисковая нескромность.Гарпун получишь в бок                расплатой за огромность.Огромность всем велит                 охотиться за нею.Тот дурень, кто велик.                  Кто мельче — тот умнее.Плотва, как вермишель.                  Среди ее безличьядразнящая мишень — беспомощность величья!Бинокли на борту              в руках дрожат, нацелясь,и с гарпуном в боку               Толстой бежит от «цейсов».Величью мель страшна.                 На камни брошен гонкой,обломки гарпунавыхаркивает Горький.Кровав китовый сан.                 Величье убивает,и Маяковский сам                 гарпун в себя вбивает.Китеныш, а не кит,                 но словно кит оцеплен,гарпунным тросом взвит,качается Есенин.Почти не простонав,                 по крови, как по следу,уходит Пастернак              с обрывком троса в Лету.Хемингуэй молчит,              но над могилой грозногарпун в траве торчит,                   проросший ввысь из гроба.И, скрытый за толпой,                 кровавым занят деломдаласский китобой              с оптическим прицелом.…Идет большой загон,                   а после смерти — ласка.Честнее твой закон,                 жестокая Аляска.На кладбище китов               у ледяных торосовнет ханжеских цветов —                  есть такт у эскимосов.Эх, эскимос-горбун,—                 у белых свой обычай:сперва всадив гарпун,                 поплакать над добычей.Скорбят смиренней дев,               сосут в слезах пилюлиубийцы, креп надев,               в почетном карауле.И промысловики,            которым здесь не место,несут китам венки              от Главгарпунотреста.Но скручены цветы               стальным гарпунным тросомДовольно доброты!               Пустите к эскимосам!

1967

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Когда взошло твое лицо…

Когда взошло твое лицонад жизнью скомканной моею,вначале понял я лишь то,как скудно все, что я имею.

Но рощи, реки и моряоно особо осветилои в краски мира посвятилонепосвященного меня.

Я так боюсь, я так боюськонца нежданного восхода,конца открытий, слез, восторга,но с этим страхом не борюсь.

Я помню — этот страхи есть любовь. Его лелею,хотя лелеять не умею,своей любви небрежный страж.

Я страхом этим взят в кольцо.Мгновенья эти — знаю — кратки,и для меня исчезнут краски,когда зайдет твое лицо…

1960