Путеводитель на Парнас - Константин Александрович Уткин

критику, которая, собственно, лишь попытка помочь улучшить творческие навыки поэта, чересчур болезненно?

Я до сих пор не понимаю графоманов. Хорошо, ты не умеешь писать стихи. Более того, прозу ты тоже писать не умеешь. Талантливых людей мало, гениальных еще меньше, это нормально.

Я, например, обожаю петь, но с моими вокальными данными это пытка для слушателей. Я могу станцевать чарльстон, но с моими деревянными движениями вряд ли кому это доставит удовольствие. Но при этом я пою свои стихи – простите меня, люди!! И если кто говорит: да у тебя голос как из бочки, глухой грубый и не поставленный, в ноты ты не попадаешь, я отвечаю: конечно, никто не сомневается в этом.

Петь я не умею. Именно поэтому исполняю только свои тексты. И ни в коем случае я не буду обижаться на правду, а если мне помогут поставить голос или как-то какими-то техниками улучшить его звучание, если это, конечно, возможно, – благодарность моя не будет знать границ.

То же самое с танцами, музыкой и так далее – везде от человека требуется работа. А вот графоману работа не нужна, у него и так все хорошо. Более того, он искренне ненавидит всех, кто сомневается в его гениальности, а тех, кто может доказать бездарность, он вполне способен и убить. Бывали такие случаи, кстати.

Чтобы не ходить по кругу, давайте вспомним мое определение поэзии – это не столько лучшие слова в лучшем порядке, это стремление достичь совершенства в каждом отдельном стихотворении, и в каждом оно свое.

Вот именно умение увидеть совершенство и вовремя остановиться, потому что лучшее – враг хорошего и заводит в самые дикие дебри, и отличает поэта от графомана.

То есть задача любого, кто начал писать, не свалиться – потому что идет он по горному хребту, который весьма узок, а по обеим сторонам пропасти безвкусия, многословности, текстовой неряшливости, шаблонов, избыточности, мелкотемья, конъюнктуры, да и просто неумелости, в конце концов.

В большинстве случаев начинающий писать берется за игру, в которой он заведомо не окажется победителем, потому что это занятие не на год, не на два, а на всю жизнь. Потому что это постоянная работа, ежечасная, которая, кстати, обычно не приносит ничего, кроме удовлетворения от хорошо сделанного дела. Когда читаешь, цокаешь языком и говоришь: ай да сукин ты сын, а ведь хорошо написал!!

Кстати, добрый совет тем, кто не может бросить: дайте своим текстам отлежаться. Вот вы справились со стихом. И забудьте. Пусть полежит недельку-другую, может, больше. И прочитайте его заново, возьмите его как чужой, посмотрите на него как на произведение незнакомого автора. И вот если «чужое» стихотворение вас восхитит, огорошит, рассмешит – все зависит от начальной цели или даже ее отсутствия – значит, вы не зря работали. Такой метод, кстати, очень поднимает самооценку – когда незнакомый отличный стих вдруг оказывается твоим, это знатно стимулирует.

Часто бывает, что у пишущего есть все-талант, работоспособность, но при этом он жуткий графоман. Как так получается? Вроде бы гладкий слог, нет глагольных рифм, нет каких-то явных косяков, но читаешь – и больше не хочется.

Это необъяснимая тайна магии литературы, которая не меняется уже три столетия – с тех пор, к Ломоносов с Тредиаковским выяснили, что лучше всего для русского языка именно силлабо-тоника. И разгадать ее не сможет никто и никогда, потому что в привычные человеку рамки поэзия не помещается, она не объяснима рациональным умом, да умом поэтическим необъяснима тоже.

Повторяю – единственное, что может делать поэт – это стремиться к совершенству в каждом своем стихотворении, безошибочно это совершенство видеть и вовремя останавливаться, чтобы не испортить.

Так, давайте вернемся к нашим графоманам – то есть к бедолагам, которые любят писать так же, как я люблю петь, не имея для этого дара.

Лучше сказать так: каждый поэт в начала своего литературного пути, дабы такой все-таки будет, – графоман. И потому, что ему нравиться писать, и потому, что ему сложно остановиться, как самому настоящему графоману, и потому, что он еще не понял, что в его случае хорошо и что плохо.

Как ему дойти до конца своего хребта, который становится постепенно шире, понятней и удобней? Как не потерять веру в себя? Как, вообще, понять, что то, чем ты занимаешься, это твое?

Понять очень просто, про это давно уже сказал умный человек: если можешь не писать, не пиши, не умножай сущности без необходимости. А если уж не можешь не писать, то ищи окружение, и неплохо было бы найти учителя. Мастера. Без Маргариты. Потому что нигде так не оттачивается поэтическое мастерство, как в спорах с соратниками, а иногда и в драках с ними же.

Насчет уровня можно не беспокоиться – как рыбак рыбака видит издалека, так и поэты одного уровня тянутся друг к другу; это закон, который работает безошибочно.

Если нет поэтического окружения и мастеров, есть огромный пласт умерших поэтов, великих и прекрасных, независимо от времени, в которое они угодили.

Поэзия разгара советской власти ничуть не хуже поэзии Серебряного века, поздняя Ахматова ничуть не хуже ранней, которая «жала руки под темной вуалью», Костров не хуже Рейна и сам Рейн не уступает своего корешу Бродскому. И всех их надо читать. Конечно, понравится не всё. Может быть, одно стихотворение из ста. Но ради одного стоит прочитать всю эту сотню.

Ваш вкус, ваша интуиция вам помогут, вы познакомитесь с новыми стилями, с возможностями, о которых раньше даже не подозревали, обогатите свой запас рифм – а рифм много не бывает, мало, кстати, тоже. И вся ошеломительная громада поэтов, живших до вас, будет вашими учителями, будет работать над вашим вкусом, слогом, памятью и оригинальностью. Как минимум, вы поймете, что такое авторская интонация и стоит ли ее развивать. И заодно появиться такой гнусный тощий дядька в очках и с лысиной – ладно, пузатый, волосатый, болтливый и рыжий, – которого мы назовем внутренним редактором.

В наше время, когда хороших редакторов советской закалки практически не осталось, когда их сменили шубинские девочки из полиграфического института, умеющие всего понемногу, но ничего хорошо, приходится самому развивать своего внутреннего редактора.

То есть это будет та часть вашего эго, которая въедлива, внимательна, которая трижды поменяет слово, прежде чем остановится на каком-то одном и то будет сомневаться. Ему (редактору) тоже не надо давать слишком сильно воли, но и права голоса лишать не следует, чтобы не упасть в болото графомании – вон оно, пузыриться и