Первая пьеса Фанни - Бернард Шоу

(Обращаясь к Маргарет.) Я оставляю тебя с матерью. Я свое слово скажу,

когда узнаю, что ты ей сообщишь. (Уходит, величественный и

оскорбленный.) Маргарет (с горьким смешком). Вот об этом-то мне и говорила суфражистка в

Холоуэе. Он все сваливает на тебя. Миссис Нокс (укоризненно). Маргарет! Маргарет. Ты знаешь, что это правда. Миссис Нокс. Маргарет, если ты так ожесточена, я не вижу смысла говорить с

тобой! Маргарет. Я, мама, не ожесточена, но я не могу болтать чепуху. Видишь ли,

для меня это все очень реально. Я это выстрадала. Со мной грубо

обращались. Мне выкручивали руки и иными способами заставляли меня

кричать от боли. Швырнули в грязную камеру к каким-то несчастным

женщинам, словно я мешок угля, который высыпают в погреб. А между мной

и другими была только та разница, что я давала сдачи. Да, давала! И я

еще хуже делала. Я держала себя совсем не как леди. Я ругалась.

Говорила скверные слова. Я сама слышала, как у меня срывались слова,

которых я как будто и не знала, словно их говорил кто-то другой.

Полисмен повторил их на суде. Судья сказал, что отказывается верить.

Тогда полисмен протянул руку и показал два зуба, которые я у него

выбила. Я сказала, что так оно и было, что я сама ясно слышала, как

говорю эти слова, а в школе я три года подряд получала награду за

примерное поведение. Бедный старенький судья приставил ко мне

священника, чтобы тот узнал, кто я такая, и установил, в своем ли я

уме. Конечно, ради вас я не хотела назвать себя. И я не сказала, что

раскаиваюсь, прошу прощения у полисмена, хочу вознаградить его или еще

что-нибудь в этом роде. Я не раскаивалась! Если что и доставило мне

удовольствие, то именно этот удар по зубам, - и я так и сказала.

Священник доложил, что я, по-видимому, ожесточена, но, посидев день в

тюрьме, конечно, назову себя. Тогда мне вынесли приговор. Теперь ты

видишь, что я совсем не та девушка, какой ты меня считала. И совсем не

та, какой я сама себя считала. И в сущности, я не знаю, что ты за

человек и что за человек мой отец. Интересно, как бы он поступил, если

бы разъяренный полисмен одной рукой скрутил ему руку, а другой тащил

его за шиворот! Он не смог бы размахнуться ногой и, описав полный круг,

сбить с ног полисмена чудесным ударом по каске. О, если бы все дрались,

как мы двое, мы бы их побили! Миссис Нокс. Но как это случилось? Маргарет. Ах, не знаю! Кажется, в тот вечер были гребные гонки. Миссис Нокс. Гребные гонки! Но какое ты имеешь отношение к гребным гонкам?

Ты пошла со своей теткой в Альберт-холл на праздник Армии спасения. Она

посадила тебя в автобус, который проезжает мимо нашего дома. Почему ты

вышла из автобуса? Маргарет. Не знаю. Собрание почему-то подействовало мне на нервы. Должно

быть, всему виной пение: ты знаешь, как я люблю петь наши ритмичные

бодрые гимны. И вот я почувствовала, что нелепо ехать домой в автобусе

после того, как мы так чудесно пели о золотых ступенях, по которым мы

всходим на небо. Мне хотелось еще музыки... счастья... жизни. Хотелось,

чтобы рядом был человек, который чувствовал бы то же, что и я. Я была

возбуждена, мне казалось недостойным бояться чего бы то ни было. В

конце концов, что могли мне сделать против моей воли? Кажется, я

немножко рехнулась. Словом, я вышла из автобуса у Пикадилли-серкус,

потому что там было очень светло и людно. Я свернула на Лестер-сквер и

вошла в какой-то большой театр. Миссис Нокс (в ужасе). В театр! Маргарет. Да. Очень много женщин входило туда без мужчин. Пришлось заплатить

пять шиллингов. Миссис Нокс (не веря своим ушам). Пять шиллингов! Маргарет (сконфуженная). Да, ужасно дорого. Там было очень душно. И публика

мне не понравилась,- мне казалось, что она скучает, но на сцене было

чудесно, и музыка упоительная. Я заметила этого француза, мосье Дювале.

Он прислонился к барьеру и курил папиросу. Он казался таким безобидным,

ну и вдобавок он красив и настоящий моряк. Я подошла и стала рядом с

ним, надеясь, что он со мной заговорит. Миссис Нокс (потрясенная). Маргарет! Маргарет (продолжает). И он заговорил так, как будто мы давным-давно

знакомы. Мы болтали, как старые друзья. Он спросил, не хочу ли я

шампанского, а я сказала, что оно слишком дорого стоит, но что

потанцевать мне ужасно хочется. Я мечтала о том, чтобы поплясать на

сцене с актерами. Там была одна чудесная танцовщица! Он мне сказал, что

пришел сюда специально, чтобы посмотреть на нее, а потом мы можем пойти

куда-нибудь, где танцуют. Так мы и сделали; он привел меня в какой-то

зал, там на галерее играл оркестр, а внизу танцевали. Танцующих было

очень мало, - женщины хотели только показывать свои туалеты; но мы

танцевали без конца, и, глядя на нас, многие тоже стали танцевать. А мы

просто удержу не знали и в конце концов выпили-таки шампанского. Я

никогда еще так не веселилась. А потом все испортили студенты из

Оксфорда и Кембриджа, приехавшие на гонки. Они напились, стали буянить,

и явилась полиция. Тут началось что-то ужасное. Студенты полезли в

драку с полисменами, а те вдруг озверели и начали выбрасывать всех на

улицу. Они налетали на женщин, которые ни в чем не были виноваты, и

обращались с ними так же грубо, как со студентами. Дювале возмутился и

вступил в спор с полисменом, который толкал женщину, хотя та

преспокойно шла к выходу. Полисмен вышвырнул женщину за дверь, а потом

повернулся к Дювале. Вот тогда-то Дювале ударил полисмена ногой, и тот

упал. А на француза набросились трое, схватили его за руки и за ноги и

понесли лицом вниз. Двое других подлетели ко мне и стали толкать к

двери. Меня это взбесило. И одному из них я изо всех сил дала в зубы.

Дальше было ужасно. Меня тащили по улицам к полицейскому участку.

Подталкивали коленями, выкручивали мне руки, издевались надо мной,

оскорбляли, осыпали руганью. А я им напрямик сказала, что я о них

думаю, и вывела их из терпения. Одно хорошо, когда тебя побьют: после

этого крепко спится. В грязной камере, в обществе каких-то пьяниц, я

спала лучше, чем дома. Нет слов, чтобы описать, как я себя чувствовала

на следующее утро. Это было отвратительно. А в полиции хохотали; все

утверждали, что это развлечение в английском духе, и вспоминали

прошлогодние гребные гонки, когда было еще хуже. Я была вся в синяках,

чувствовала себя больной и несчастной. Но странное дело - я не

раскаивалась. И сейчас не раскаиваюсь. И по-моему, я ничего плохого не

сделала. (Встает и потягивается, вздыхая глубоко, с облегчением.)

Теперь, когда все кончено, я даже горжусь немножко. Хотя я теперь знаю,

что я не леди. Но я не знаю, почему это так. Быть может, потому, что мы

только лавочники. Или потому, что нельзя быть леди, если с тобой не

обращаются, как с леди. (Садится в угол дивана.) Миссис Нокс (в полном недоумении). Но как ты могла дойти до этого, Маргарет?

Я не браню тебя, я хочу только понять. Как ты могла дойти до этого? Маргарет. Не знаю, что тебе ответить. Я сама не понимаю. После молитвенного

собрания я почувствовала себя свободной. Не будь молитвенного собрания,

я бы ни за что этого не сделала. Миссис Нокс (глубоко потрясенная). Ох, не говори таких вещей! Я знаю, что

молитва нас освобождает, хотя ты меня не понимала, когда я говорила

тебе об этом, но она освобождает нас для добрых дел, а не для дурных. Маргарет. Ну, значит, я ничего дурного не сделала. А может быть, я получила

свободу и для хорошего и для дурного. Как говорит папа: всего сразу не

получишь. Дома и в школе я была - пользуясь вашим языком - хорошей, но

не свободной. А когда я получила свободу, мало кто назвал бы меня

хорошей. Но я не вижу ничего дурного в том, что я сделала, тогда как

мне причинили много зла. Миссис Нокс. Надеюсь, ты не воображаешь себя героиней романа? Маргарет. О нет! (Снова садится к столу.) Я героиня реальной жизни, если уж

ты называешь меня героиней. А реальная жизнь жестокая, грязная, когда

приходится с ней сталкиваться. И все-таки она чудесна. Такая настоящая

и полная! Миссис Нокс. Маргарет, мне не нравится твое настроение. Мне не нравится, что

ты говоришь со мной таким тоном. Маргарет. Ничего не поделаешь, мама. Тебя и папу я люблю ничуть не меньше,

но разговаривать с вами по-старому я уже не могу. Я, можно сказать,

побывала в чертовом пекле. Миссис Нокс. Маргарет, какие слова! Маргарет. Ты бы послушала, какие слова произносили в тот вечер! Ты бы

поговорила с людьми, которые других слов даже не знают. Но это

выражение - чертово пекло - я употребила совсем не в ругательном

смысле. Я говорила очень серьезно, как проповедник. Миссис Нокс. Проповедники говорят совсем другим тоном - благоговейным. Маргарет. Знаю, и этот тон показывает, что понятие "пекло" для них