Обет без молчания - Володарская Ольга Анатольевна

– Не желаете рюмочку шнапса? – поинтересовался продавец… Пекарь-булочник?

– О нет, спасибо.

– А я, с вашего позволения… – Он достал бутылку. – Приболел, покашливаю. А что поможет хворому, как не добрый шнапс?

Он налил себе стопку, на закуску принес кровяной колбасы и принялся ее нарезать.

– Простите, можно посмотреть? – спрыгнул со стула Кир и чуть ли не вырвал из рук мужчины нож. Тот напрягся. – Я не псих, не волнуйтесь. Просто у меня есть похожий, он достался мне от деда.

– Обычная раскладушка, – пожал плечами булочник.

– Не совсем. На рукоятке клеймо фирмы. Но, я как ни старался, не смог найти упоминание о ней.

– Неудивительно! – Он опрокинул в себя шнапс. – То было кустарное производство. Вальтер Элиза Хайнц, которого отлично знал мой отец, вернувшись с Первой мировой, открыл кузню. Работал исключительно с оружием. Переплавлял мечи на орала, так сказать. Из штыков изготавливал серпы, кухонную утварь. Был идейным пацифистом и антифашистом. Погиб в драке с воинствующими националистами в 1937 году. Кузница закрылась. Вдова изделия супруга раздала друзьям, остальные распродала.

– Моего деда звали Людвиг Хайнц. Он попал в советский плен во время Второй мировой.

– Людовик, – поправил его мужчина. – Таковым было его имя.

– Вы его знали? – ополоумел от радости Хан.

– Нет, конечно. Он ушел на войну, когда я еще не родился. Но слышал о нем от его родственницы, пусть и не кровной. Сейчас скажу вам, кем она приходилась Людовику… – Булочник задумчиво налил себе еще шнапса, но тут же убрал бутылку под прилавок. Пил, в самом деле, для здоровья. – Женой брата. Среднего. Их было трое: Людовик, Томас и Бернард. Все погибли молодыми. А первый, как я понял, был замучен в концлагере.

– Неправда, – горячо возразил Хан. – Немецких военнопленных в СССР не мучили, а давали им работу и возможность искупить свою вину. Мой дед трудился на стройке каменщиком, но по неосторожности сорвался со стены, которую выкладывал.

– Так вы русский? А я думаю, откуда этот мягкий акцент.

Хану показалось, что булочник тут же эмоционально от него отстранился, но Кира это не смутило. Многие немцы, особенно те, что в возрасте, предвзято относились к русским, поэтому Хан часто представлялся литовцем. Не потому, что стыдился своей национальности, просто прибалту было легче сторговаться с немцем, а татарину, к примеру, с турком. Поэтому в те времена, когда его волновали дамасские кинжалы, он отрекомендовывался торговцам жителем Казани Камилем, и прозвище Хан ему очень в этом помогало.

– Жена Томаса еще жива? – спросил он.

– Скончалась давным-давно.

– У нее остались дети, внуки? Мне очень хотелось бы познакомиться с кем-то. Я не так давно узнал о своих немецких корнях. Пытался найти родственников, но безрезультатно.

– Хотите наладить с ними контакты, чтобы эмигрировать? – подозрительно спросил булочник.

– Нет, я доволен жизнью в России. Там у меня сестры, успешный бизнес, отличное жилье, коллеги, друзья. – Насчет последнего он приврал: друзей у Хана не было. – Но это так неправильно, не знать ничего о своих ближайших родственниках. Я даже фотографии деда не видел – все семейные архивы при пожаре сгинули. Остался только нож.

И старый немец над Кириллом сжалился:

– Фридрих Хайнц, сын Томаса, живет на этой улице.

– На этой? – переспросил он, не поверив своим ушам. Так долго искать родственников, а найти их случайно – это ли не чудо?

– Через три дома. Мой девятый, у него тринадцатый. Фридрих долгие годы покупает у меня сдобу.

– С ума сойти! А что особенно любит?

– Улитки с начинкой из шпината.

Кирилл приобрел их целый пакет и уже собрался уходить, но задержался, чтобы задать еще один вопрос:

– Этот нож продается?

– Парень, – для старика сорокалетний Кир был парнем, какая прелесть, – в этом мире продается все. Вопрос цены.

– Я готов заплатить триста евро.

– Это несерьезно. Ауфидерзейн.

– Четыреста.

– Нет.

– Пятьсот. – Он достал из бумажника фиолетовую купюру. Всегда имел при себе наличность, потому что во многих лавках не принимали карты. И это в двадцать первом веке!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Тысяча.

– Не многовато для обычной раскладушки?

– Памятная же.

– Да вы ей колбасу стругали.

– От этого она делалась вкуснее. Кстати, к ножу прилагается чехол. Его я тебе подарю.

– Ладно, по рукам. Но наличных у меня больше нет.

– За углом банкомат.

– Может, через терминал переведу? – указал на него Хан.

– Тогда мне придется с пятисот евро налог заплатить, а я не хочу.

– Хорошо, сейчас сниму. А вы пока нож помойте, пожалуйста.

Хан сбегал до банкомата, снял деньги. Когда вернулся в булочную, нож был помыт, вытерт и спрятан в кожаный чехол, чуть потрепанный, но тоже с логотипом.

Выложив на стойку тысячу евро, Кирилл забрал его.

Мужчины обменялись рукопожатиями, и покупатель собрался уходить. Когда он достиг двери, то услышал голос старика:

– Я продал бы и за семьсот.

– А я купил бы за полторы, – через плечо бросил Кирилл.

Он отправился на поиски дома, где проживал его родственник. Двоюродный дядя? Или кем Фридрих ему приходился? Хан не очень разбирался в этом.

Он быстро нашел дом, а квартиру искать не пришлось, потому что старика Кир встретил на улице. Тот орал кому-то вслед проклятия:

– В аду будешь гореть, сукин сын! Это говорю тебе я, Фредди Хайнц!

– Гуттен таг, – поздоровался с ним Кир.

– Пошел на хер, – ответил ему старик на русском, чем поразил до глубины души.

– Простите?

– Что, простите? Думаешь, я по твоей роже не вижу, что ты русиш швайн?

Кир не стал обижаться на то, что его обозвали свиньей, а спокойно возразил:

– Не совсем. Мой дед немец, и его имя Людовик, фамилия Хайнц. Он был братом вашего отца.

– Да мне плевать. Катись отсюда!

– Мы родственники.

– И что из этого? У меня их много. Все твари, даже сын. А тебя я вообще знать не хочу.

– Зря. Может, я вам сгожусь?

Старик фыркнул. Он был без зубных протезов, и слюни полетели в разные стороны.

– Начнем с ваших любимых ракушек со шпинатом?

– А я думаю, чем так вкусно пахнет, – пробормотал Фредди. – Ладно, заходи. Но ненадолго. – и повел его в свою квартиру.

Когда они оказались там, он раскурил трубку. Присосался к ней своими морщинистыми губами, затянулся. Затем взял чашку с кофе, уже остывшим, и стал пить. Гостю не предложил ничего, даже воды.

– Меня зовут Киром, – представился Хан.

– Мне плевать. Лучше скажи, чем ты можешь быть мне полезным? Булки я сам себе куплю, а если не смогу доковылять до пекарни, мне их доставят. – При этом он вынул из пакета ракушку и начал ее мусолить.

– Я коллекционирую ножи, являюсь экспертом в этой области. А ваш дед имел свою кузню.

– У меня и сын этой ерундой страдает. Неприбыльное дело – он весь в долгах. А ты чей, говоришь, внук?

– Людовика.

– Который сгинул в советском плену?

– Не совсем так. Он прожил пусть недолгую, но счастливую жизнь: женился, зачал ребенка.

– Да-да-да. Все мы такие, счастливцы, – хмыкнул старик и с наслаждением затянулся. – Табак просто чудо. Раньше не курил вообще, а на старости лет стал получать удовольствие от этого занятия.

– Так вот, я коллекционирую ножи, – напомнил Кир. – И если у вас завалялись какие-то экземпляры, я готов их купить.

– Из «Икеи» подойдут?

– Нет, я имею в виду старые, те, что еще ваш – наш – предок изготовил.

– Да понял, я понял. Нет у меня этого барахла.

– Жаль. Я купил бы за очень приличные деньги.

– Не за тем охотишься. Ножи, что мой дед ковал, товар бросовый. Ты бы лучше поискал еврейское золото!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– В нашем роду были евреи?

– Бабка сейчас в гробу перевернулась, – проворчал Фредди. – Она была антисемиткой. Поэтому сына, который укрывал у себя в доме Абрамов да Сарочек с их детишками, прокляла. Именно она настучала на него военной полиции. Думала, евреев заберут и отправят в лагеря, а сына припугнут. Но его расстреляли как врага Третьего рейха.