Странствующий украинский философ Г. С. Сковорода - Николай Стеллецкий

Это стихотворение тогда же было переложено на музыку и распевалось бродячими певцами, называемыми «слепцами — бандуристами» на ярмарках; перекрестках больших дорог и под окнами домохозяев. Эта песня Сковороды, как в некоторые другие его сатирические песни, известные в Малороссии более под именем «псалмов» или «дум», в которых обличается им жизнь высших классов общества, с ее праздной и вредной суетой, с ее отсутствием истинного содержания и смысла, — так усвоилась везде в малороссийском народе, что вошла в цикл произведений народного песенного творчества и имеет теперь уже несколько вариантов.

Образцы нравоучитиельных писем Сковороды приводились нами выше, хотя и в отрывках.

Некоторые сочинения Сковороды изданы в 1837 году, заботами Московского Человеколюбивого Общества[15]. Более или менее полное собрание его произведений вышло в 1860 году в Петербурге в одном небольшом томике. Неизданные его сочинения хранятся у разных частных лиц.

Из всех произведений Сковороды самое большее влияние имели на народ его сатирические песни, в которых замечается присутствие нравоучительного элемента: «А мне одна только в свете дума, как бы умерти мне не без ума», говорится в песне «Всякому городу нрав и права». Эта — то нравоучительная проповедь производила глубокое впечатление на все слои украинского общества, тем более, что она оправдывалась примером его собственной жизни, действовавшей на народ сильнее всяких его произведений. Уважение в личности Сковороды простиралось до такой степени, что почитали за особенное благословение Божие тому дому, где останавливался он хотя на один день. Сковорода предпочитал всему уединенные пасеки, но живал и в домах сельских священников, и в монастырях, и в помещичьих усадьбах, где, впрочем, летом спал в саду, под кустарником, а зимой в конюшне. За отсутствием в то время в Слободской Украине науки и литературы, к Сковороде стремились все лучшие тогдашние умы и сердца. О нем писали в письмах друга в другу» толковали, спорили, разбирали его, любили или ненавидели, хвалили или порицали, а главное, все им интересовались, и двери всех были для него раскрыты настежь. Можно сказать, что по степени уважения, которым он пользовался, его можно было назвать «странствующим университетом и академией тогдашних украинских помещиков»[16], пока наконец через 10 лет после его смерти, бессмертный подвиг В. Каразина не послужил к открытию на Украине первого университета. Каразин так легко успел в своем деле потому, что в 1803 году первые из подписавшихся дворян на огромную и по нынешнему курсу сумму в 618 000 руб. для основания университета были все или ученики, или друзья, или короткие знакомые Сковороды, так что этот, можно сказать, беспримерный в летописях русского просвещения факт следует приписать не только драматическим жестам Каразина, на коленях умолявшего дворянство о средствах на университет, но еще больше обаятельной личности Сковороды и той неустанной проповеди, какую вел он десятки лет. Сковорода мог бы составить себе подарками порядочное состояние. Но, что ему ни предлагали, сколько ни просили, он всегда отказывался, говоря «давайте тем, кто нуждается больше меня», и сам довольствовался только простонародной свиткой с «видлогою». Эта простонародная свита, «чоботы» про запас, посох — «журавль» в руках, сопилка за поясом и «торба»[17] с несколькими книгами и рукописями за плечами — вот все, что он имел. Потребности его были донельзя ограничены: ел он крайне умеренно, и то раз в сутки, мяса не ел вовсе, из — за чего, как известно, потерпел даже обвинение в манихейской ереси. Живя в Харькове, в качестве учителя коллегиума, он, по словам Коваленского, «спал в сутки не более четырех часов; вставал до зари и, когда позволяла погода, пешком отправлялся за город гулять; всегда весел, бодр, подвижен, воздержен, целомудр, всем доволен, благодушествуют., унижен пред всеми, словоохотлив, где не принуждают говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущими, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожность без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести». Крайнее ограничение потребностей тела, при постоянном духовном углублении и напряжении и всецелом сосредоточении на интересах духа, утончили некоторые способности Сковороды до необычайных размеров, и известные случаи приписываемой ему современниками духовной прозорливости составляют явление объяснимое и психологически.

При всем том Сковорода совсем не был аскетом. Для этого он слишком любил природу, музыку: флейта была неразлучною его спутницей; ходя из города в город, из села в село, по дороге он всегда или пел, или, вынув из — за пояса любимицу свою, наигрывал на ней свои фантазии. Он не уклонялся в приятельских собраниях от веселой беседы, хотя бы она даже и одушевлялась, по существовавшему в то время обычаю, употреблением малороссийской наливки. В конце своего письма к харьковскому купцу Урюпину, от 2 июля 1790 года, Сковорода выражается так: «Пришлите мне ножик с печаткою. Великою печатью не кстати и не люблю моих писем печатать. Люблю печататься еленем. Уворовано моего еленя тогда, когда я у вас в Харькове пировал и буянил. Достойно! — Боченки оба отсылаются, ваш и Дубровина». По преданию старожилов, Сковорода раз чуть было даже не женился, хотя остался все — таки холостяком. Случилось это с ним в Валковских «хуторах» около 1765 года, когда ему исполнилось уже 43 года. Свернув с какой — то дороги на проселок, а отсюда на огороды, он очутился и садике, близ пасеки, где увидел девушку, распевавшую песни. Незнакомец познакомился с отцом ее, оригинальным «хуторянином», по прозванию «Майор», часто беседовал в ним, учил его дочку; дочка заболела горячкой; он стал ее лечить. Тут Сковороде и приглянулась дочка Майора; его помолвили, поставили под венец. Но природа мудреца берет верх, и он буквально ушел из — под венца. Являясь наставником всех классов местного общества, Сковорода особенно любил наставлять простой народ, в его нравственное влияние на простолюдинов было весьма благодетельно. «Страсть его, говорит сенатор Лубяновский[18], лично видевший Сковороду, была жить в крестьянском кругу; любил он переходить из слободы в слободу, из села в село, из хутора в хутор; везде и всеми был встречаем и провожаем до «обаченья» с любовью; у всех он был свой… Жители тех особенно слобод и хуторов, где он чаще и более оставался, любили его, как родного. Он отдавал им все, что имел: не золото и серебро, а добрые советы, увещания, наставления, дружеские попреки за несогласия, неправду, нетрезвость, недобросовестность, мнился таким образом приносить ближнему службу и имел отраду не в одном месте не находить уже ни прежних, противных чистоте нравов, обычаев, ни раздора, ни суеверия; утешался, что труд страннической жизни не совсем был бесплоден. В проезд мой» продолжает Лубяновский, в 1831 году чрез харьковскую губернию встретил я на почтовой станции старика крестьянина и вздумал спросить его, помнят ли они Сковороду, «Сковорода, отвечал он, был человек разумный и добрый, учил и нас добру, страху Божию в упованию на милосердие распятого за грехи наши Господа нашего Иисуса Христа. Когда начнет бывало рассказывать нам страсти Господни, или блудного сына, или доброго пастыря, сердце бывало до того размягчится, что заплачешь: вечная память Сковороде». Простонародность была для Сковороды, казацкого сына, с одной стороны естественным проявлением его симпатий, с другой — сознательным принципом. Он страстно любил прекрасную природу Малороссии, ее язык, песни, нравы, обычаи, любил так, что не мог расстаться с родиной. Императрица Екатерина II слышала о Сковороде, дивилась его жизни, уважала его славу, и однажды, чрез князя Потемкина, послала ему приглашение из Украины переселиться в столицу. Посланный от Потемкина нашел Сковороду с флейтою у дороги, возле которой паслись овцы хозяина, приютившего его на время. Сковорода, выслушав приглашение, ответил: скажите матушке — царице, что я не покину родины: «мне моя свирель и овца дороже царского венца». По отношению же собственно к народу любовь Сковороды являлась в освещении его сознательною мыслию. «Знание не должно узить своего излияния на одних жрецов науки, которые жрут и пресыщаются, писал он одному из своих друзей, — но должно переходить на весь народ, войти в народ, и водвориться в сердце и душе всех тех, кои имеют правду осязать: и я человек, и мне, что человеческое, то не чуждо!»[19]. Что он разумел под словом народ, — ясно из всей его жизни: не ограничиваясь ни местом, ни временем, он, по оставлении учительства в школе, учил всюду, где мог — в «хатах», на распутиях; на торжищах, у кладбища, на папертях церковных, на праздниках, когда, по его острому словцу, «скачет пьяная воля», и во дни страды, когда при бездождии пот поливает землю. Да и в дошедших до нас его сочинениях Сковорода не раз называет свое учение «простонародною тканкою и плеткою», а себя — другом поселян, чужим для тех ученых, которые столь горды, что не хотят и говорить с простолюдином, и он гордится именем народного учителя, презирая кривые толки и насмешки педантов своего времени. «Надо мною «позоруются» (по поводу его учительства в простом народе; пусть позоруются; о мне «бают», что я ношу свечу пред глупцами, а без очей не узреть светоча: пускай бают; на меня острят, что я звонарь для глухих, а глухому не до звону: пускай острят; они знают свое, а я знаю свое, и делаю свое, как я знаю, и моя тяга мне успокоение»[20]. «Барская умность, пишет Сковорода, будто простой народ есть черный, кажется мне смешною, как и умность тех названных философов, что земля есть мертвая. Как мертвой матери рождать живых детей? И как из утробы черного народа «вылонились» белые господа? Смешно и мудрование, что будто сон есть остановка и перерыв жизни человека, я право не вижу толку в междужитии и междусмертии: ибо что такое живая смерть и мертвая жизнь. О, докторы и философы! Сон есть часть жизни, т. е. живая смена в явлении жизни, в которой замыкаются прелести внешнего мира и отворяются духовный мечты, чтобы свергнуть познание свыше, из внутреннего мира. Мудрствуют: простой народ спит, — пускай спит и сном крепким, богатырским; но всякий сон есть пробудный, и кто спит, тот не мертвечина и не трупище околевшее. Когда выспится, так проснется, когда намечтается, так очнется, и забодрствует»[21]. Во второй половине прошлого столетия произошло в южной России закрепощение крестьян[22]. Казачество, еще недавно главный элемент общественного строя Малороссии, перешло в то время на положение мелких землевладельцев, хлебопашцев и «чумаков», без всяких притязаний на какое — либо политическое значение; казацкая старшина образовала новое дворянство; все же свободные люди, как земельные собственники, так и безземельные, подпали крепостной зависимости от новых дворян. И вот Сковорода представляет из себя живой протеста против развивавшегося крепостничества и унижения поселян в несправедливом и обидном названии их «черним народом». На юге России это был первый проблеск литературного протеста против принижения простого народа, и потому Сковорода полагает в этом своем светлом учении «новую славу». В одной из своих драм, или, по его надписанию, «видений», он поэтически изобразил свою «прю» с бесом, враждовавшим против его новой славы[23].