Где не было тыла - Алексей Рындин

Саша Чумакова, наша медсестра, тоненькая, стройная девушка, которую все у нас называли Березкой, привезла меня с ранеными в «ловушку» — медсанбат 388‑й стрелковой дивизии. Девушка успокаивала меня:

— Легко отделались: нога изуродована, но перелома, видимо, нет.

Пока Саша помогала раненым спуститься по «чертовой лестнице» — крутой каменистой тропе — в медсанбат, я лежал на земле, молча осматриваясь по сторонам. Под ногами выжженный, словно шкура верблюда, берег, а под обрывом на уступах скалы дикие кустарники, карагач, дуб, дальше — остатки заброшенного сада, Окруженный тополями, стоит, прижавшись к скале, молодой кипарис. Здесь и расположился медсанбат. Ветерок доносит терпкий запах йода и эфира. Слышатся стоны.

О нашей медсестре мы знали почти все. Студентка последнего курса мединститута, она пришла в Чапаевскую дивизию добровольно, участвовала в обороне Одессы, за отвагу и мужество, проявленные в боях за Севастополь, награждена орденом Красной Звезды. После первого ранения ее пытались перевести в медсанбат, но она категорически отказалась, осталась на передовой. И вот теперь я второй раз не без участия Березки попадаю под опеку медиков.

Я лежу на плащ–палатке под небольшим дубком. Сквозь листву просвечивается пылающее зарево востока. Над головой отвесные скалы, в их расщелинах сизоватой дымкой клубятся клочья тумана. На безбрежной глади моря пустынно, ни суденышка. Небо чистое, голубое, бездонное. От воды тянет прохладой. Но вот солнце зарумянило обрывистый берег. Над скалами, вспугнув тишину, появились крикливые чайки. За кустами у кухни загромыхали ведрами, кто–то надрывно кашлял, кто–то тяжело стонал. Откуда–то из–за скалы донеслось прерывистое гудение, и через минуту со стороны города раздались глухие, сотрясающие землю разрывы.

— Начался денек, разрази его! — послышалось из–за куста.

— Значит, пять часов… Фрицы пунктуальны.

В медсанбате лежало несколько сот раненых и больных. Большинство размещалось под открытым небом, на вытоптанной и пожелтевшей от зноя траве. Ходячие бродили с места на место, прятались от солнцепека в тени дубков и карагачей, ветками отбивались от назойливых мух, без конца пили воду и мечтали, как бы скорее вырваться из этой «ловушки».

Ночью здесь гуляет холодный ветер, днем подстерегает опасность в любую минуту быть накрытым вражеским снарядом. Вряд ли противник знал, какая часть расположена под скалой, но немцы методически обстреливали из орудий этот участок нашего тыла. Снаряды падали вокруг «ловушки», и каждый взрыв вырывал из наших рядов Есе новые и новые жертвы. Расположение этого медсанбата отличалось от передовой только тем, что нас пока не забрасывали минами и не обстреливали из автоматов.

Вечером в «ловушку» пришли начальник политотдела и начальник санитарной службы дивизии.

— Здорово, Рындин, — Митогуз осторожно притронулся к моему локтю и уселся рядом на траве, прикрывая ладонью светлячок папиросы, — как живешь–можешь, на обе ноги подкованный воин?

— Только на одну, — ответил я.

Подошел главный врач медсанбата. Его спросили:

— Ну, как вы лечите нашего комиссара?

— Лечим… Только вышел из госпиталя и снова. Руку лечить будем после войны, а нога, думаем, здесь поправится, правда, контузия…

— Вот что, — перешел на официальный тон мой старый приятель, — мы с начальником санитарной службы решили: поскольку в медсанбате нет комиссара, им будешь ты.

Это решение меня обидело.

— В такие напряженные дни я буду здесь отсиживаться?

— Вот именно, в такие напряженные, — возразил начальник политотдела, — и о раненых нужно думать не меньше, чем о здоровых. Да и спорить на эту тему излишне. Это согласовано с командованием дивизии.

Кузьма Тихонович и врачи ушли. Мысли мои были тревожными. Сообщение начальника политотдела заставило передумать о многом.

МЫС ХЕРСОНЕС

30 июня наш медсанбат перестал быть тылом. Четко доносилась стрельба из автоматов, и над нами начали взрываться мины. Прибывающие раненые сообщали, что отдельные части с боями отходят к Максимовой даче и далее к хутору Дергачи. Вечером был оставлен Георгиевский монастырь, взорвана 18‑я береговая батарея, в километре от нас горели склады 35‑й.

Неожиданно в медсанбате появился инструктор политотдела, молодой, с смугловатым лицом батальонный комиссар. Он отозвал меня в сторону и сказал:

— Я с устным приказом начальника политотдела. Тебе надлежит сейчас же прибыть в Казачью бухту для звакуации на Большую землю. Подводная лодка уже загружается…

Значительно позже я узнал, что с разрешения Верховного командования тогда началась эвакуация основных средств обороны Севастополя и людей на Большую землю.

Инструктор ждал ответа. Видя мое колебание, он настойчиво добавил:

— Времени мало, торопись…

Где–то наверху, за скалами, трещали автоматы. Я молча кивнул головой, но ответил:

— Доложите начальнику, что без письменного приказания раненых не оставлю.

— В такой обстановке не до письменных приказов… Если надумаешь — ищи подводную лодку Щ-209.

Ночью ко мне пришли главврач и начсандив. Они рассказали о сложившейся обстановке: фашисты занимают город. Что делать? Посоветовавшись, решили: ввиду отхода наших частей и непосредственной близости противника передислоцировать медсанбат в район при–чала 35‑й батареи. Это было решено вовремя. Действительно, в момент подачи машин для погрузки раненых и больных в расположение медсанбата начали падать вражеские мины.

От причала 35‑й батареи предполагалась эвакуация на Большую землю. Успеем ли? Это беспокоило всех. И я, и врачи, и раненые знали, что дальше отступать некуда…

Берег, заваленный каменными глыбами, имел множество скалистых выступов и небольших заливов. Теперь он казался надежным убежищем от налетов авиации и артиллерийских обстрелов.

Здесь же скопились медсанбаты других соединений, госпитали, раненые, доставленные прямо с передовой. Все ждали эвакуации. Но море было пустынно — ни военного корабля, ни буксира, ни самого захудалого баркаса.

А вот и тяжелое нагромождение под маскировочной сеткой 35‑й береговой батареи. Орудия сейчас молчат. В поле зрения — ни вражеских кораблей в море, ни пехоты на земле.

На первый взгляд батарея безмолвствует. Но в ее бункерах — многоэтажных подземных сооружениях — склады боеприпасов, пищеблок, жилые казематы. Команда настроена по–боевому. Здесь расположен резервный командный пункт СОРа[4]. Здесь принимаются меры сдерживания противника, функционирует связь с Большой землей. Сюда беспрерывно поступают сведения от командиров частей и боевых групп, отсюда идут приказы и указания, поддерживается радиосвязь с кораблями флота, со Ставкой, представителем Государственного Комитета Обороны в Краснодаре. Здесь с трепетом и волнением ожидаются обнадеживающие указания о помощи с Большой земли, отсюда летят в эфир настойчивые просьбы о вывозе оставшихся защитников Севастополя…

В 5 часов утра над берегом пролетела «рама» — вражеский разведывательный самолет «Фокке–Вульф‑187», и вскоре над берегом появились вражеские истребители. На измученных от бессонницы, с ввалившимися глазами лицах раненых застыла тревога. Многих душила обида от сознания бессилия и невозможности воздать врагу по заслугам.

Здесь во всю остроту встала еще одна проблема: на побережье не было пресной воды. Я с трудом добрался к плескавшейся между камнями воде, чтобы утолить жажду. Видел, как другие раненые черпали ее ладонями, судорожно глотали, затем выплевывали соленую горечь и… снова приникали к ней высохшими губами.

— Товарищ комиссар, — переступая через носилки с ранеными и улыбаясь, ко мне шел мой связной Николай Мохов. За ним следовал старший лейтенант Федор Мороз.

— Мы со вчерашнего дня ищем вас… и вот! — радуется Мохов.

— Откуда вы взялись? — спрашиваю однополчан.

Мохов, очевидно не ожидавший такого вопроса, молча посмотрел на меня.

— Начштаба майор Шейкин приказал найти вас…

— А где сейчас полк?

— Вел бои на Сапун–горе… Мало людей осталось, товарищ комиссар, совсем мало.

— А где твои врачи, санитары? — озираясь по сторонам, спросил Мороз.

— Не знаю… Где–то здесь.

Двадцатичетырехлетний Николай Мохов–старшина второй статьи из морской пехоты с самых Мекензиевых Гор неустанно делил со мной все тяготы фронта. Ф. А. Мороза я знал еще до войны. Он мой земляк, участник гражданской войны. В Краснодаре был заведующим одним из отделений госбанка. Я смотрел на грязные бинты на его седеющей голове и видел в голубых ласковых глазах немой вопрос: «Что делать?» Но спросил у земляка о другом:

— Федя, как ты сюда попал?

— Подразделение наше под городом растрепали, правда, и фрицев немало положили, но мы отошли… А больных направили на Херсонес… Вот я и здесь — не очень весело ответил мой земляк, ни слова не сказав, почему у него на голове окровавленная повязка.