Плоть молитвенных подушек - Роберт Ирвин

Оттоманский султан простодушно принял предложение царя, и Аслан Хатун отправилась в длительное путешествие из Набатеи в Стамбул. В день прибытия в этот город ее препроводили к султану и его сыну. Аслан Хатун была ослепительно красива — в буквальном смысле, ибо кожа ее отличалась странным серебристым блеском. (Вероятно, дело было в мышьяке, которым она питалась, ведь мышьяк, говорят, полезен для кожи.) Принц Назим влюбился в нее с первого взгляда. Увидев перед собой высокую, изящную фигуру принцессы, он понял, что не желает от жизни иных счастливых даров, кроме как возможности обладать ее телом. А вечером, во время свадебного пира, принцесса, отнюдь того не желая и борясь с возникшим чувством, постепенно влюбилась в принца. Дамы набатейского двора с пеленок обучали ее всем премудростям обольщения, и хотя в тот вечер ей не хотелось обольщать молодого человека, который, как она думала поначалу, ей понравился и который, как поняла потом, пробудил в ней страстное желание, тем не менее каждое ее слово и каждый скупой жест, казалось, содержали в себе намек на услады любви. Она не знала иного языка и потому искушала мужчину, коего желала и в то же время не желала, обрекая его тем самым на верную смерть.

Наконец настал час, когда принц Назим должен был вести свою невесту в супружескую опочивальню. То был миг, ради которого пестовали Аслан Хатун, миг, когда ей предстояло отомстить за все зло, причиненное ее родине. Однако она уже сознавала, что месть за урон, понесенный Набатеей, нисколько ее не заботит. Не успел влюбленный принц прикоснуться к ней, как она предостерегла его против подобных попыток. Если ему дорога жизнь, он не должен к ней приближаться. Потом она поведала ему о коварном замысле своего отца. «Можешь смотреть, но только не трогай, — сказала она, — ибо я люблю тебя больше, чем отца и его губительные мечты об отмщении».

Однако этим своим признанием набатейская принцесса лишь еще сильнее вскружила голову Назиму, который уже и без того ее полюбил. Он знал, что любит ее, любит всю, до кончиков ногтей, и если яд — это неотъемлемая часть ее тела, флюид, текущий в ней вместе с кровью и слюной, то и яд сей достоин любви. Он поспешно решил отдать жизнь за один-единственный миг любовного экстаза в объятиях этой ослепительной женщины. Так он и сказал Аслан Хатун и, прежде чем она успела воспротивиться, взял ее на руки и неистово прижал к груди. Потом он поцеловал принцессу, утолив жажду ее горькой слюной, и продолжал насиловать ее до последних своих минут, пока в страшных мучениях и самозабвенном упоении не испустил дух. Вошедшие наутро придворные нашли принца мертвым на брачном ложе. Его труп уже почернел от смертоносных, гнилостных жидкостей, которые в нем текли. Аслан Хатун сидела и стенала подле вздувшегося тела своего возлюбленного, и когда она попросила похоронить ее заживо в могиле мужчины, который одну ночь был ее мужем, придворные с удовольствием эту просьбу исполнили.

Как только визирь закончил эту историю, Орхану захотелось узнать, зачем он ее рассказал.

— Разве всему должна быть причина? Это попросту сказка, рассказанная ради развлечения.

— Неужели Барак переспал с ядоносной девицей? — не унимался Орхан.

— Разумеется, нет! Не бывает никаких ядоносных девиц. Я же сказал, это всего лишь сказка. Подобно историям о Меджнуне и Лейле или о Фархаде и Ширин, история о Назиме и Аслан Хатун — это романтическая повесть о влюбленных. Наслаждайся моей историей и наслаждайся жизнью. Ты молод, силен, к тому же ты — принц. Ты еще способен на авантюры и романтические поступки, способен любить. Такому стареющему, горбатому карлику, как я, подобное счастье неведомо… Однако не природа виновата в том, что я стал таким. За это я проклинаю своих родителей. Знаешь, что такое глооттокома?

Орхан дал понять, что не знает.

— «Глооттокома» — слово греческое. Оно означает ящик для формирования карликов. В раннем детстве, проведенном в греческой деревне, я чуть ли не целыми днями сидел в специальных ящиках, предназначавшихся для того, чтобы остановить мой рост, ибо родители решили воспитать из меня карлика и за высокую цену продать во дворец какого-то короля. Чем ниже я был бы ростом, тем дороже меня можно было продать. Другие обитатели нашей деревни воспитывали своих дочерей будущими наложницами. Помнится, вся деревня превратилась в сплошной питомник рабов. Нечто подобное, как мы слышали, происходит в Египте, где существуют специалисты по производству цирковых уродов. В Джезире есть хирурги, поднаторевшие в искусстве создания «смеющихся людей» — людей, чьи губы так искривлены, что кажется, будто они постоянно смеются, ведь таким образом они могут зарабатывать на жизнь, притворяясь веселыми нищими. Существуют также искусные мастера, которые специализируются на том, что калечат мальчикам руки и ноги или увеличивают до гигантских размеров яйца. По всему миру разбросаны клетки и ящики, в которых создаются такие уродцы, как я. Вот насколько прогнил наш век.

Орхан задумался.

— Твои дела не так уж и плохи. Ты стал императорским визирем.

Визирь улыбнулся:

— Ну что ж, как бы то ни было, ты молод, у тебя еще все впереди, вся ночь еще впереди, и ты идешь в гости к Михриме. Наслаждайся тем, что тебе предстоит, покуда есть такая возможность.

Они миновали несколько узких крытых проходов между рядами каморок, предназначенных для нужд наложниц и евнухов. Визирь посторонился, дав Орхану возможность войти в дверь и в одиночку спуститься по ступенькам, ведущим в нечто похожее на овальную яму. Оттуда исходило некое зловоние, источник которого он установить не сумел. На дне ямы стояла пара свечей, но пламя их дрожало на слабом сквозняке, и Орхан не сразу увидел, что у противоположной стены находится клетка, а за ее мелкосетчатой золотистой решеткой стоит женщина, чье лицо закрыто чадрой и капюшоном.

Орхан осторожно пробрался между свечами и, прижавшись к решетке, уставился на женщину в клетке. На ней была блузка из прозрачного белого шелка, свободно опускавшаяся на тонкие розовые шаровары из камчатной ткани, расшитой серебристыми цветами. Талию опоясывал широкий алый кушак с бриллиантовой пряжкой. Женщина была обута в белые кожаные ботинки, прошитые золотой нитью. У нее за спиной, в глубине клетки, виднелась дверь, на которой было грубо намалезано изображение черного кота.

Первым заговорил Орхан:

— Кто ты такая, дама? И кто тебя запер в клетке? Тебя освободить?

— Имя мое — Михрима, что значит «Солнце-Луна», но прозываюсь я Дуррах, «Попугай». Никто меня насильно не запирал. Наоборот, я сама распорядилась, чтобы меня заперли здесь ради твоей безопасности — дабы я тебя не убила. — Голос у женщины был мелодичный, однако, завидев, что Орхан прижимается к золотистой решетке, она заговорила категорическим тоном: — Если тебе дорога жизнь, не пытайся ворваться в клетку. Лучше сядь, и я объясню тебе, почему «Попугай» сидит в клетке, а также открою смысл моего имени. Садись, слушай и восторгайся!

Орхан повиновался, и Михрима продолжила:

— Мы, Молитвенные Подушки из Плоти, беспрестанно учим и экзаменуем, но при этом никогда не повторяемся, и ни один из наших подопечных никогда не испытывает дважды один и тот же оргазм. Анадиль преподала тебе твой первый урок, а на мою долю выпало дать его тебе заново. Коль скоро я — твоя вторая по счету наложница, прозвание мое — Дуррах, «Попугай», то есть я повторяю с тобой все, что ты успел узнать по прежнему опыту, и проверяю, хорошо ли ты это усвоил. Тем не менее мы никогда не повторяемся, и если Анадиль говорила только о внешних проявлениях, то я указываю на их внутреннюю суть. Красота Анадиль — всего лишь тень моей, а лепет ее служил тебе лишь скорлупой смысла, тогда как я извлекаю на свет ядро, ибо глупая Анадиль знает названия, но ей неведомо их значение…

Орхан подумал об Анадиль, о ее позвякивающих драгоценностях и бессмысленных наставлениях по поводу частей тела. Михрима — бледная тень в полумраке — все продолжала говорить о том, что до той поры он обучался только сексу, а не любви. Однако секс — это вынужденный первый шаг, неясный эскиз грядущего Экстаза. Секс с такими глупышками, как Анадиль и ее прачка, — неплохая тренировка ума для мужчины. Михрима говорила о том, что назавтра Орхану следует пойти и попросить прощения у этих дам, ибо таков путь любовника к уничижению…

Орхан сидел и с удовольствием слушал, а Михрима расхаживала по своей клетке, говоря о тайнах вожделения и угасания чувств. Мужчина рожден любить мимолетное и преходящее — плоть, которая делается дряблой и истасканной. И лишь потому, что телесная красота недолговечна, она поистине привлекательна. Разумеется, все, что Михрима говорила о мистическом сексе, было лишено для Орхана всякого смысла, но голос у нее был приятный, а ее тщеславие очаровывало — как и покачивание бедрами, когда она ходила взад и вперед по клетке. Вполне довольный, он сидел и не сводил с этого создания глаз. Тем не менее ему пришло в голову, что Михрима мигом отреклась бы от всей своей оккультной бессмыслицы насчет лунного экстаза, прославления рабства и тому подобного, сумей он только ввести в нее свой член. Он уже решил было, что Михрима — обыкновенная, милая молодая женщина, чьи безумные идеи — естественный результат отсутствия свиданий с мужчинами, результат чересчур длительного пребывания в Гареме, коему настоящий мужчина своих услуг еще не предлагал, — когда она заговорила о Скорбном Взгляде: