Грядет еще одна буря - Сейед Мехди Шоджаи

И снова повторилось то же самое, что было и при первой встрече: он заплакал, и я вслед за ним тоже полила слезы и начала причитать.

Полученные деньги я не пересчитывала, согласно прямому повелению господина, и, возможно, одним из признаков того, что они были благословенны, стало то, что потом много средств пришло и ушло, однако я существую за счет тех самых, неиссякаемых денег и приношу благодарность Богу, что бережет меня от происков шайтана, желающего вызвать во мне любопытство и алчность. Иначе тот конверт с деньгами уже тысячу раз бы опустел.

Тем не менее, несмотря на все эти объяснения, ты не мог не заметить, что интересующий вас на предмет покупки дом, то есть тот, где ты сейчас находишься, куплен не на те деньги, что заработаны грехом и развратом, и все те мысли и предположения, как те, что только в сердце у тебя, так и те, что языком высказаны, – беспочвенны.

Знаешь, Хадж Амин! Все наши дурные и добрые поступки или грехи и благодеяния в наших мыслях и в культуре утратили свой истинный масштаб, теперь о них судят по тем же меркам, что и об одежде, которую мы шьем.

Перелезать через забор чужого дома в наших глазах – большое зло, а вот ложь, злословие и клевета у нас серьезным грехом не считаются. Следует посмотреть, каковы вес и масштаб и тех, и других перед Господом, каково мерило их в Его глазах, а не судя по нашей точке зрения. Для Господа такой грех, как навет на благочестивого человека, тяжелее, чем его убийство, мы же изобретаем всяческие толкования по своему вкусу и затем ночью спим сном праведника.

И вообще, все эти разговоры о вере настолько высосаны из пальца, что мы сами же и забываем, что сочиняем про людей у них за спиной: «Насколько я помню, я сказал то-то и прибавил еще что-то».

Но это не так, Хадж Амин! Он взвешивает все эти «то-то» да «что-то» и то, что между строк.

Настолько там скрупулезно все подсчитывают, что изумишься. Там ни ты, ни я вообще слова не сможем вымолвить, чтобы уклониться от прямого ответа, или перевести разговор на другую тему, или убежать. Там мы с тобой немы будем, а свидетелями выступят наши руки, ноги, глаза, язык и уши и скажут, что они делали.

Хадж Амин! Если бы мы знали, что большинство людей из-за своего языка в ад попадут, то не мчались бы с таким бесстрашием: и я, и такие, как я, и другие. Как может человек без всяких оснований называть своего сына сумасшедшим?

Нет, Хадж Амин, Ками не был сумасшедшим. Это твое невнимание к нему повлекло его безумие.

Если у кого-то испорчены почки и он чаще других ходит по нужде, то он что – сумасшедший? Нет, но если его запугивать, унижать, мучить и запирать в карцер, он сойдет с ума.

И наоборот – если ты поймешь, в чем его проблема, и разрешишь ее – он успокоится, станет благоразумным и уравновешенным, и его потенциал достигнет предела.

Я лишь недавно поняла, что Ками не только не сумасшедший, но и наделен огромными и бесподобными способностями и памятью. Я только облегчила ему путь, но это он сам своими стараниями и талантами смог меньше чем за три года закончить учебу и получить диплом с отличием. Все свои уроки он выучил несколько лет назад, еще раньше, но из-за того, что никто серьезно не воспринимал ни его самого, ни его учебу, ни жизнь, он не сдавал экзаменов и не получил какого-либо результата или документа.

Я уже говорила, что все мои три старших брата уехали и жили в Америке. Отец отправил их продолжать учебу, но поскольку у них были необычайные способности, еще до того, как их учеба закончилась, американцы предоставили им прекрасные условия, и они остались там.

Один из них, по их же выражению, превращался в мужчину и стал проблемой для американской системы. Он погиб в одной сомнительной аварии. Но двое других живы, слава Богу.

Я позвонила им и договорилась, что они будут опекать Ками, а его отправила продолжать учиться в Америку.

Ты наверняка захочешь узнать, как это я получила загранпаспорт для Ками и как у меня оказался его внутренний паспорт? Да-да, тот самый внутренний паспорт, который ты так долго искал и не нашел.

Но сам ответ на данный вопрос будет долгой историей, и если я захочу ее поведать сейчас, то далеко уйду от основного рассказа. Знай только, что ту обязанность, что ты свалил с себя, наилучшим образом несла на своих плечах его мать Амене.

После того, как Ками выучил английский три года назад, он достиг своей цели, то есть стал учиться на врача, я же, увидев, что Ками достиг совершеннолетия и нашел свой путь в жизни, успокоилась.

Мои братья выполнили свою задачу на совесть и окружили Ками той же любовью, что питали ко мне.

Ками, по их представлениям, был сиротой без отца и матери, которого я взяла под свое крылышко.

Ты не смотри так. То, что касается отца, – это не заблуждение, а вот матери – напротив, очень большая ошибка, ведь у Ками вместо одной было три матери: и собственная мать, и я, и Маш Хадидже.

И мы все, насколько сумели, были ему матерями.

Ты вправе удивляться, что его собственная мать, то есть Амене, была ему матерью, но не удивляйся в отношении нас с Маш Хадидже. Ты вправе так думать об Амене потому, что вплоть до настоящего момента был уверен, что и она потеряла Ками подобно тебе и до самой смерти не имела о нем никаких известий.

Но эти объяснения отложим на потом. Ты и так уже настолько ошалел от всех этих новостей, которые были только вступлением, что если поймешь, что Ками не просто так выбрал свою специальность, а ради исцеления матери, такое натворишь! С подростковых лет у Ками была мечта изучать акушерство и гинекологию, но он изменил свое убеждение и выбрал нейрохирургию, чтобы избавить мать от боли и спасти ее от смерти.

Терпи, мужчина! Я же говорила – грядет еще одна буря. Ты должен снести и это! То было пока что началом. Нет, у тебя явно куда меньше терпения, чем я представляла. Нужно Сайфу сообщить. Дай-то Бог, если он все еще сидит в машине.

Глава 5. Дождь

Насколько помнит Хадж Амин, он сказал лишь одно: «Не сводите меня с этой развратницей!» А когда инженер Сайф заметил: «Это все уже в прошлом», – то Хадж Амин спросил: «А откуда это известно?» Хадж Амин твердо помнит только до этих слов, но вот того, что он сидел и что-то сочинял за спиной у Зейнат-ханум, – этого не помнит.

Но его разочарование, разумеется, проистекало не только из этих слов, которые стали причиной того, что он постоянно звал Зейнат-ханум: всегда, когда в обморок падал и потом в себя приходил, звал ее и снова в обморок падал.

Нет, все то, что сказала Зейнат-ханум до того, как у Хадж Амина случился обморок, не было причиной того, чтобы он, лежа на больничной койке, никого больше не узнавал: ни врача, ни Сайфа, ни своих близких, ни других уважаемых посетителей и, не обращая на них внимания, повторял ее имя.

Хадж Амин видел Зейнат-ханум даже в той смутной, болезненной атмосфере: под мышкой у нее было досье Хушанга Амини, в одной руке она держала его краткое резюме – табель с оценками, а в другой – длинную линейку, которой то и дело лупила его по голове и зачитывала по одной оценки всей его жизни.

И он, Хадж Амин, стоит перед учительницей – Зейнат-ханум, несмотря на его теперешний возраст, как неряшливый школьник: в рубашке, что вылезла из брюк, с растрепанными волосами, стоящими торчком, с грязными руками, с застывшими на лице слезами и двойственным чувством.

То был страх услышать историю дальше, опозориться и получить по заслугам. И этот страх призывал его к бегству. Но любопытство узнать и понять ту историю подкашивало его ноги.

Эх, если бы можно было получить те досье и табель, и самому прочитать их в спокойном месте, вдали от посторонних глаз, и узнать о скрытых, тайных моментах своей жизни! Но это было невозможно. Ясно, что единственным человеком, кто владел этим досье и был посвящен в его тайны, была Зейнат, и пока она не сделает больно Хадж Амину и не отлупит его своей линейкой за каждую плохую отметку, ничего ему не сообщит.

Но и эти удары линейкой можно вытерпеть, если Зейнат-ханум полностью поведает ему историю с Ками, а особенно – если предоставит Хадж Амину его теперешний адрес и данные.

Тон, каким Хадж Амин звал Зейнат, приобрел оттенок упрашивания, мольбы и любопытства. Этот тон вынуждает доктора Гияси, лечащего врача Хадж Амина, позвать Зейнат-ханум в больницу, к изголовью больного.

Несмотря на все сопротивление, оказываемое инженером Сайфом, и его объяснения о том, что, мол, нынешнее состояние Хадж Амина – прямое следствие его встречи и разговора с Зейнат-ханум и повторение этой встречи неразумно, доктор по просьбе или повелению больного проявляет настойчивость и выпроваживает инженера Сайфа, посылая его в дом Зейнат.

А Зейнат словно ожидала такого приглашения; без малейшего сопротивления она накидывает на себя чадру и в сопровождении инженера Сайфа отправляется в больницу.

Сайф же, на грани помешательства из-за любопытства, всеми путями пытается выудить из Зейнат хоть словечко и узнать, что же такое произошло. Но Зейнат, сохраняя полное спокойствие и выдержку, из окна автомобиля смотрит на улицу и молчит, будто воды в рот набрала. На все вопросы Сайфа она никак не реагирует, так что он в конце концов взрывается от гнева и смятения: