Призрачный театр - Мэт Осман

В Юэлле вроде бы строили Бесподобный дворец, так называемый «Нансач-холл»[5]. Так прозвали уникальное строение из стекла и камня.

– Конечно, семья со средствами могла бы вернуть его назад. Не может же владелец театра, наш Эванс, творить все, что ему заблагорассудится.

– Эванс нынче в фаворе у королевы, – добавила Алюэтта, занимаясь подготовкой реквизита ко второму действию, – а главное, у него есть Королевский Патент. Кто знает, что там произошло? Может, его род впал в немилость, может, это было предупреждение. Однако же я никогда не видела Бесподобного с родственниками, так что все эти домыслы могут оказаться полным вздором. Но лучше не спрашивай его.

Шэй кивнула, и вдруг почувствовала щекой тепло, от опять направленного на нее Алюэттой фонаря.

– Серьезно, не спрашивай. У наших мальчиков так мало личных радостей, – басовый глас трубы мавра, задохнувшись, сошел на нет, утихомирив и гул зала, тогда Алюэтта погасила фонарь, – теперь его семьей стала труппа.

Второй акт начался с длинного монолога Бесподобного. Его слова звучали весомо и выразительно, чего она раньше не замечала. Голос стал подобен клинку, точно всаженному в ножны, голубю, слетающему на домашний насест голубятни. Производимое им впечатление удваивалось, даже утраивалось благодаря подсветке Алюэтты. Лучи ее зеркальных фонарей неизменно ловили и выгодно подчеркивали мимику и жесты Бесподобного. Она умело приглушала свет или делала его ярче, лестно выявляя черты актера или погружая его в тень. Она играла со светом так же искусно, как Бесподобный играл словами, и их совместные усилия создавали в зале совершенно особое настроение. В какой-то момент, когда Клеопатра осталась одна на продуваемом ураганным ветром склоне холма, Алюэтта прикрыла фонарь треснувшим жестяным листом, бросив за ним какую-то сероватую массу, а когда действие достигло кульминации, опять дала свет. Сцену пронзила ослепительная вспышка, сопровождаемая удушающе-едким облаком дыма, при этом создавалось очевидное впечатление того, что театр пронзила молния, высветившая мерцающим белым сиянием мучительные страдания Клеопатры. Лицо Алюэтты оставалось напряженным и расслабилось, только, когда по залу прокатилась волна потрясенных вздохов, сменившихся таким громом аплодисментов, что Бесподобному пришлось прервать свой заключительный монолог. Игра настолько захватила Шэй, что, лишь перевернув очередную страницу и увидев следующий за ней чистый лист, она поняла, что спектакль окончен.

Шэй подумала, что не испытала бы большего истощения сил, даже если бы сама играла на сцене. Она сидела, с трудом переводя дух, слыша лишь возбужденный гомон растекавшихся по залу зрителей, но Алюэтта спокойно и деловито убирала реквизит. Она загружала в специальный деревянный сундук со складывающимися в виде веера отделениями толстые, с палец, и тонкие, как нитка, фитили. Другой, обитый свинцом, ящик вмещал скрученные листы покрытой порохом бумаги. Жестяные листы заняли свои места в стойке со специальными прорезями, и, вставляя их туда, она оглашала их назначение.

– Рассвет, Шторм, Битва, Ад, – и, лишь загрузив на место последний лист, Алюэтта повернулась к Шэй.

– Ну? И как впечатление?

– Ужасно понравилось, – честно ответила девушка, пребывая в полном восторге, опьяненная убедительностью драматического искусства, – мне так жаль, что я пропустила ту первую подсказку.

– Не страшно, – кивнув, успокоила ее Алюэтта, – полезно дать им разок споткнуться, иначе они так и не удосужатся подучить роли.

Она говорила с незнакомым Шэй акцентом. Слова у нее звучали округло, но твердо, как бьющиеся друг о друга речные камни.

– А ты откуда?

Проговорив что-то на непонятном Шэй языке, она пояснила:

– Из окрестностей Гента, это город во Фландрии.

Шэй мало что знала о Фландрии, кроме истории с Анной Клевской и того, что оттуда привозили болотных камышовок, однако эти темы не особо подходили для разговора. И тогда она попробовала зайти с другой стороны.

– А что привело тебя в Лондон?

– А что приводит сюда всех остальных? Работа. Уж конечно, не английская еда.

Шэй почувствовала, что Алюэтта разрывается между желаниями поговорить, опасением проявить излишнюю заинтересованность и замкнутым молчанием. Но сама поняла, что хочет понравиться этой девушке, хотела, чтобы ей тоже предложили работать в театре.

– А все это освещение и… разные трюки, ты все сама придумала?

– Все сама; я родилась в семье часовщиков, технические трюки у меня в крови. Но все это простенькие эффекты. Если бы у Эванса хватило дальновидности, я превратила бы этот театр во дворец чудес.

Зал за ними почти опустел, теперь до них доносились лишь тихие обрывки разговоров да шарканье швабры.

– Каких чудес? – спросила Шэй.

– Костер, который не обжигает, – мгновенно ответила Алюэтта, – простирающиеся морские дали. Хрустальные леса. Поднимающаяся из волн Атлантида.

Каждая фраза порождала в разуме Шэй живые образы, и она продолжала видеть их все ярче, когда Алюэтта уже умолкла. Закончив в тишине уборку реквизита, она предложила:

– А ты не хочешь спуститься в дортуар, проститься с мальчиками? Должны же они хотя бы поблагодарить тебя.

В комнате пахло мускусом, потом и бедностью. Шэй присела на край узкой койки, продолжая изумляться тому, как этим мальчишкам удалось устроить такое представление. Едва закончив изображать на сцене пухлых египетских служанок, одни уже тузили друг друга, пытаясь завладеть любимыми игрушками, другие играли в карты. Актеры вели себя как обычные мальчишки: грубо и беспечно. Все здесь казалось слишком мелким для них, как для растений, выросших в горшках. Большинство лежали на грязных койках, под которыми клубились слои пыли, а один парнишка с театральным пафосом читал какой-то монолог. Он запнулся пару раз, и другой парень швырнул в него скомканными чулками. В углах комнаты скопилось всякое барахло: барабан с продырявленной кожей, груды одежды и деревянные мечи. А в дальнем конце какая-то лесенка поднимались к занавешенному ковром спальному месту.

– Святой Бесподобный! – воззвала Алюэтта. – Не пора ли сойти с креста? – рука, выскользнув из-за занавеса, показала два пальца, но Алюэтта, ничуть не обидевшись, добавила: – Иначе я сейчас вознесусь к тебе с тряпкой и уксусом.

Из-за занавеса в облаке дыма высунулась голова Бесподобного.

– Погоди! – подняв руку, взмолился он.

Бесподобный переместился на лестницу. Он еще не снял сценический костюм, и его волосы также оставались темными. Хотя он успел стереть большую часть грима, но кое-где по краям краснели пятна румян и пурпурной краски: на веках и на щеках вокруг носа.

– Как я сыграл?

– Бывало и лучше, – усмехнулась Алюэтта, – в морской сцене тебе надо было выйти еще на шаг вперед. А то дождь выглядел слишком обильным.

Отмахнувшись от критики, Бесподобный с насмешливой улыбкой глянул на Шэй.

– Это было… волшебно, – она еще пребывала в ошеломлении.

– Спасибо. Ты и сам не сплоховал. Сумеем ли мы уговорить тебя посетить