Любовные письма - Аристенет

Что это у Кохлиды за манера обходиться со мной? Что у нее на уме, когда она от одного сейчас же переходит к другому? Я, клянусь богами, просто погибаю от всего этого. Невозможно больше ломать голову, невозможно мучиться, придумывая разгадку. Все равно мне ничего не понять, словно на белом камне натянут белый плотничий шнурок[46]. Кто может достигнуть цели, если она непрестанно движется? Одним словом, клянусь богами, я не знаю, что делать. Недаром ее имя Кохлида[47]. Ты сам влюблен в нее, вот и объясни мне, почему она так непостоянна. А если и ты не знаешь, как сладить с этой варваркой, попробуй, дорогой друг, спросить... То она ведет себя, точно влюблена, и разжигает во мне страсть, так что я полон лучших надежд, то — Кохлида меняется почище котурн[48] — надменно отталкивает того, кого только что жаждала, и снова лишает меня всякой надежды, внезапным своим непостоянством уподобляя мою душу покрову Пенелопы[49]. Что делать? Что со мной будет? Какие невыносимые муки! Какой чудовищный нрав! До чего же эта вконец избалованная женщина портит свое редкое обаяние! Вразумлять ее или молить — все равно что петь глухому песни. То-то она гонит меня прочь, как я ни противлюсь, сколько ни люблю ее, хотя меня не легко прогнать. Поэтому, Тимократ, я уже не разделяю с тобой этой твоей страсти: ведь быть мужчиной — значит отчетливо видеть все возможности и не обременять себя ненужными печалями. Все же остальное, что связывает нас узами дружбы, пусть не омрачит зависть! Пусть Кохлида самой переменчивостью своего нрава приносит тебе радость и пусть ты будешь с нею много удачливее меня.

Книга вторая

Это письмо заключает просьбу за Харидема. О, милая Пейто[50], будь мне помощницей, дай этим словам, которые я сейчас пишу, удачное свершение! Пусть будут они, как говорят, моей молитвой! Так вот — этот юноша тебя любит, Калика, и горит от зажженного тобою сладчайшего огня; он долго не протянет: жизнь его висит на волоске — он превратился в тень — если ты откажешь ему в спасении, которое в твоей власти. Аполлон, отвратитель зла[51], пусть твою красоту, женщина, никто не попрекнет убийством, пусть толпа Эринний[52] не накинется на твои прелести! Ты на Харидема в обиде — я знаю. Действительно, он виноват. Но совершил промах по молодости лет и уже достаточно наказан — пусть смерть не будет возмездием за его провинность. Обдумай все, ради богов, и подражай, насколько это возможно для женщины, своей Афродите[53]. Она властвует над огнем, повелевает колчаном, но и Хариты сопровождают богиню. А ты, стоит на тебя взглянуть, зажигаешь, стоит заговорить — ранишь. Скорее уврачуй Харитами страдающего. Ты несешь огонь, но имеешь и воду. Затуши же сама не медля разожженное тобою пламя. Так я говорю, умоляя. А то, в чем хочу тебя наставить, остается сказать. Я верю, чрезвычайно приятно заставить юношей немного волноваться: это не дает им пресытиться любовными наслаждениями и показывает, что гетеры тоже испытывают любовь. Но если это делать без нужды, влюбленные начинают тяготиться. Один приходит в раздражение, второй посматривает на другую. Быстр Эрот — то он приходит, то улетает. Исполненный надежды, он летит на крыльях; лишившись надежды, обычно теряет перья. Поэтому уловка гетер в том, чтобы, постоянно откладывая наслаждение, надеждой на него удерживать юношей в своей власти. Многие из них уже подбирались к Харидему, всячески склоняя его к любви, и более предприимчивая обязательно умудрилась бы залучить, не зарекись юноша после тебя делить любовь с другой. Так вот, обходись с теми, кто лишь представляется влюбленным, как подобает гетере, а с теми, кто действительно любит, более сердечно. Слушайся меня, соблюдай меру. Смотри, как бы, по пословице, мы не порвали веревку, слишком туго натягивая ее, и как бы гордость не перешла у тебя ненароком в надменность. Знаешь, как Эрот ополчается на гордецов? Кроме того, ты, красавица, торгуешь плодами, и они слаще тех, которые растут на деревьях. Поэтому тебе, вероятно, известно, что долго хранить плоды не годится. Давай своим покупателям вовремя собирать их в твоем саду. Скоро ведь ты станешь старым деревом, а ценители телесной красоты любят не дольше, чем длится ее расцвет, который тешит им взор. Скажу иначе, чтобы ты лучше поняла, и не устану поучать тебя разными примерами. Женщина — как луг; что для луга цветы, то для женщины красота. Пока весна — на лугу трава и яркие цветы, кончается весенняя пора, отцветают цветы, и луг старится. Опять-таки, когда уходит молодость женщины и исчезает красота, какие остаются радости?! Ведь Эрот обычно сторонится безобразного и увядшего тела. Где цветение и благоухание, там селится и живет Эрот. Но зачем я так много говорю, зачем учу дельфина плавать? Смягчи же, красивейшая из женщин, свою душу, пусть душа будет еще прекраснее, чем твое тело, чтобы люди о тебе говорили «как она красива и как добра!» А роза, даже если никто ею не наслаждается, вянет. Ты кивнула в знак согласия, дорогая? Конечно же, кивнула: я знаю, как ты переменчива и как сговорчива. Поэтому я спешу к тебе и приведу юношу, который через меня возвещает тебе звенящую металлом весть. Жезл ведь у направляющегося к гетерам вестника должен быть вавилонского золота[54]. Прости ему прошлое, будь благодарна за настоящее и ласково обходись с твоим Харидемом впредь.

В храме, где мы молим богов, чтобы они избавили нас от страданий, со мной случилась великая беда. Когда с воздетыми вверх руками я шептал про себя слова молитвы, сам не знаю как, Эрот внезапно ранил меня. Я повернулся и, увидев тебя, сразу был сражен твоей красотой: взглянув, уже не мог отвести глаза. А ты заметила, что я смотрю на тебя, и, как это делают свободные женщины, немного прикрыла лицо, отвернувшись в другую сторону, и приложила к нему руку, сквозь пальцы которой чуть-чуть виднелась щека. Хочешь, чтобы я был тебе рабом? Я охотно отдам свою свободу. Кто иной может быть другом Питиады, как не Зевс, обернувшийся ради тебя быком, золотом или лебедем[55]? О если б, кроме красоты, я мог хвалить и твою снисходительность ко мне! О если б несговорчивый нрав не спугнул добычу, пойманную в силки твоей красоты! Этой моей мольбе, о боги, если вам угодно, дайте свершиться! А тебе, любимая, клянусь — однако, кем из богов? Может быть, хочешь, чтобы теми, которых я сейчас только умолял?! До тех пор, пока ты пожелаешь оставаться моей владычицей (если б только ты желала этого вечно!), я буду твоим влюбленным рабом.

Не в добрый час, Филинна, меня выдали замуж за этого ученого ритора Стрепсиада. Ведь всякий раз, когда надо идти ко сну, он до поздней ночи притворяется занятым своими судебными делами, ссылается на то, что обдумывает их, и, приняв вид оратора, машет руками и что-то бормочет себе под нос. Зачем только он женился да еще на девушке в самом расцвете молодости, раз ему совсем не нужно женщины? Может быть, чтобы обсуждать со мной свои процессы, чтобы ночью я вместе с ним рылась в законах? Но если он превращает нашу спальню в ораторскую школу, я скоро оставлю супружеское ложе, хотя мы и недавно в браке, и стану спать одна, а будет жадно хвататься за чужие дела, пренебрегая нашим, ведение моего я тогда поручу другому ритору. Понимаешь, что я хочу сказать? Конечно же: ведь я обращаюсь к тебе, кто по моим кратким словам легко догадается об остальном. Обдумай все хорошенько — как женщина ты, конечно, посочувствуешь женщине,— хотя я из стыда не могу прямо писать о том, чего мне не достает, и постарайся как-нибудь облегчить мою беду. Тебе, моей доброй свахе и вдобавок двоюродной сестре, нужно печься не только о заключении брака, но прийти на помощь теперь, когда все пошатнулось. Я схватила волка за уши; долго мне не удержать его, а отпустить страшно, чтобы сутяга не возвел на меня ложного обвинения.

Вчера я стал вызывать Дориду, как обычно, играя в переулке на свирели. Она, наконец, показалась в окне, точно сверкающая звезда, и шепотом говорит: «Я слышу, дорогой, но не могу выйти — мой господин дома. Он не уходит, чтобы помешать мне, любимый, встретиться с тобой. Останься, подожди. Я скоро спущусь, а за маленькое промедление щедрее вознагражу тебя. Потерпи, ради богов! Отчаявшись, не губи сегодняшний вечер, не огорчай живущего во мне влечения, не разжигай горячее пламени». Такими речами она ободряла, так манила, и словами, точно они были любовными стрелами, склонила, если придется, ждать до полуночи. Однако она вскоре спустилась с кувшином на левом плече, удачно придумав, что надо принести воды. Даже так Дорида показалась мне красавицей, словно на ней были украшения из золота. А волосы — что за прелесть! Какие они длинные! Немного убранные с бровей, они пленительно сбегают по шее и плечам. На щеках отблеск истомы, струящейся из глаз; пить ее губами — сладостно, описать — не легко. Дорида говорит: «Пока мы вместе, не будем упускать мимолетных возможностей, которые посылает нам случай». С радостью обнявшись, еще радостнее мы приступили к тому, что за этим следует: ведь возникающие препятствия делают это для влюбленных слаще и желаннее.