Прогулки с Хальсом - Карина Тихонова

Антон пожал плечами (на фиг Антихристу вода?!) и отстучал ответ. Поздравил барышню с открытием, пожелал ей дальнейших читательских успехов. Адвентисту отвечать не стал, чтобы не провоцировать рецидив нервной болезни. После чего нацепил наушники, включил громкую музыку и погрузился в работу.

Чем бы вы ни занимались — вышиванием, бисероплетением, росписью керамики или бальными танцами, всегда найдется человек, который постарается внушить вам чувство стыда за сделанное. Неодобрение избранного общества — вещь не слишком приятная, но если вы хотите всерьез заниматься делом, ваши дни в избранном обществе можно будет сосчитать по пальцам. Эту простую истину Антон усвоил очень давно и научился вовремя затыкать уши. Возможно, к литературным трудам Антона Азарова привела кривая дорожка, но она уже пройдена и вернуться обратно невозможно.

— Как вы считаете, писателем нужно родиться? — спросила его одна журналистка.

Этот вопрос задавали часто, и у Антона выработалась схема ответа.

Он не верил, что писателем (моряком, физиком, священником) можно родиться. Антон считал, что писателем (моряком, физиком, священником) можно стать лишь в результате сознательных усилий. Конечно, должен быть талант, но талант — это всего лишь тупой нож. Преуспевшего человека отделяет от талантливого тяжелая работа и долгая кропотливая учеба. Тупой нож ничего не разрежет, пока к нему не приложат силу. Чем больше прикладывается сил, тем острее становится нож. Отточив его до блеска, человек превращается в профессионала. Все очень просто. Но это только на первый взгляд.

Чем старше становился Антон, тем отчетливей понимал: с самого детства кто-то начал вести с ним игру «в слова». Иногда игра казалась праздничным фейерверком, иногда оборачивалась ночным кошмаром. А иногда кошмар с фейерверком переплетались так тесно, что отделить одно от другого не удавалось. Антон оглядывался в прошлое и видел туманный ландшафт, поверх которого торчали тупые или острые верхушки воспоминаний.

Самое размытое воспоминание детства было связано со словом «отец». Его Антон помнил смутно, хотя предпочел бы не помнить вообще. Отец работал на заводе и считался высококлассным слесарем, что не мешало ему регулярно напиваться каждый вечер. «Приняв на грудь», он впадал в мрачную нирвану, садился на диван и, не моргая, смотрел на сына. Антон навсегда запомнил отвисшую нижнюю губу, с которой капала слюна, и тускло мерцающий взгляд исподлобья. Все. Ничего другого о своем отце он рассказать не мог. Фотокарточки, хранившиеся в семейном альбоме, Антон рассматривал с недоумением. Они казались ему праздничной декорацией, вроде новогодней елки, увешанной гирляндами цветных лампочек. Человек с отвисшей нижней губой и симпатичный, чисто выбритый мужчина в парадном костюме упорно не желали совмещаться в одно целое.

Рядом со словом «отец» в памяти невольно возникало слово «уложить».

— Отец скоро придет с работы, нужно будет его уложить, — говорила мать соседке, отказываясь от приглашения на чай.

— Погуляй, пока я уложу отца, — говорила она Антону.

— Вчера я не уложила его вовремя, и он проспал, — говорила она по телефону какому-то незнакомому человеку по имени «мастер».

Слово «уложить» ассоциировалось у Антона с борьбой. «Уложили на обе лопатки» — в этом словосочетании было что-то торжествующее и постыдное одновременно. Отец все время оказывался на лопатках, значит, он все время проигрывал. Антон стыдился его и никогда не ставил рядом со словом «отец» слово «любовь».

Вторым значимым словом после «уложить» было слово «доигрался». Антон не понимал, почему мать плачет, произнося это слово. Оно означало безопасность и покой, потому что отец внезапно пропадал из их жизни. Каждый раз Антон надеялся, что отец потерялся окончательно, но он с тупым упорством находил обратную дорогу. Какое-то время после отсутствия отец возвращался домой трезвым, но веселей от этого никому не становилось. Трезвый отец превращался в брюзгу и хама, постоянно ругался с матерью и часто наказывал сына. Потом он снова напивался, и цикл повторялся с неприятной монотонностью: отвисшая нижняя губа, тусклый взгляд исподлобья, «погуляй, пока я уложу отца» и слово «доигрался», произнесенное матерью сквозь слезы.

В шесть лет Антон понял кое-что важное: одно и то же слово может означать разные вещи. Однажды соседка забарабанила в их дверь кулаками вместо того, чтобы позвонить. А когда мать открыла, произнесла знакомое слово: «Доигрался!» На этот раз слово вползло в дом смертоносной зловещей змеей.

То, что происходило дальше, Антон не помнил: его забрала к себе мамина подруга. Из бесконечных перешептываний он понял, что отец, возвращаясь домой пьяным, попал под машину. Одним словом, он «доигрался».

Антон сильно испугался, потому что не знал, какой теперь станет их жизнь. Оказалось, что жизнь стала лучше некуда. Покой и безопасность поселились в доме навсегда. Антон этому радовался и не понимал, почему мать носит черное платье и плачет по ночам.

Рядом со словом «мама» само собой возникало слово «защита». Антон редко видел ее после смерти отца: маме приходилось много работать, чтобы «тащить семью». Ему не нравилось слово «тащить», услышанное от соседки. Оно подразумевало сопротивление и борьбу, словно Антон не старался всеми силами помогать матери, а был ее противником. Антон сердился и выражал свой протест единственным доступным способом: старался быть Хорошим мальчиком.

Сначала для этого требовалось немного: убирать игрушки на свои места, не терять пуговицы от штанишек и не дотрагиваться до спичечного коробка.

Когда Антон пошел в школу, забот прибавилось. Он должен был получать хорошие отметки, иначе мама огорчалась, проверяла после работы домашнее задание сына и «тянула» его из троек.

Впрочем, такое случалось редко, потому что учиться Антону нравилось. Когда он принес домой годовой табель, набитый пятерками, мама вся засветилась. Антон впервые видел, чтобы человеческие глаза включились как лампочки. Это было странное зрелище, но оно ему понравилось.

— Ты у меня Хороший мальчик, — сказала мама и поцеловала Антона.

Антон обрадовался. Мерзкое слово «тащить» медленно уносилось течением прочь из их жизни. Но вскоре оказалось, что обрадовался он зря.

Однажды мама посадила его на стул рядом с собой и заговорила рассудительно, как со взрослым. Антон слушал внимательно, боясь вздохнуть. Мама объяснила, что ей придется уехать на заработки. Что это означало, Антон не понял, но мама объяснила: в Другом Месте платят больше денег.

Антон испугался. Если мама уедет в Другое Место, то заберет с собой слово «защита». Зачем им деньги, если из жизни снова уйдут покой и безопасность?

— Мам, а если я не буду есть мороженое, ты останешься? — спросил он дрожащим голосом.

Мама погладила его по щеке и покачала головой. Антон обещал отказаться от новых игрушек, от кино и от… от чего угодно! — но все было напрасно. Мама все-таки уехала, а в их квартире поселился ее брат.

Дядя Леша был довольно странным человеком, так считали все знакомые. Слово «странный» в устах взрослых почти всегда носит неодобрительный оттенок, но в этом случае они делали исключение.

Дядя Леша жил в деревне и ненавидел город. Маме пришлось потратить много сил, прежде чем брат согласился поселиться в ее московской квартире. Пока Антон раздумывал, какое слово должно стоять рядом с именем дяди, его нашла соседка по этажу.

— Рукастый мужчина, — сказала она другой соседке.

Новое слово загнало Антона в тупик. Он долго мучился неизвестностью, а потом плюнул на приличия и попросил объяснения у дяди Леши. К этому времени Антон вполне привык к его обществу и даже стал находить его приятным. Дядя Леша не приходил домой пьяным, не впадал в мрачную тоску, не смотрел пугающим тусклым взглядом исподлобья — ничего такого. Мать устроила его сантехником в ЖЭКе, и там на дядю Лешу «молились». (Еще одно странное слово, смысл которого Антон не понимал.)

Услышав вопрос, дядя Леша не удивился и не обиделся, чего втайне опасался Антон.

— Рукастый? — переспросил он. — Это значит, что я могу починить все, что сломалось. Понимаешь?

Антон кивнул. То, что дядя Леша может починить все на свете, Антон прекрасно знал и без соседки. Сломанные игрушки, побывав в его руках, превращались в новенькие, вечно протекающие трубы переставали течь, а сгоревшие утюги возвращались в строй. Незамужние соседки то и дело зазывали непьющего и умелого холостяка в гости, но, к их огорчению, дядя Леша всегда брал с собой Антона.

— Не хочу их обнадеживать, — говорил он племяннику.

Антон спросил, что это значит, и дядя Леша объяснил, что он не хочет жениться. Антон обрадовался. Слово «женитьба» вызывало неприятную ассоциацию: отвисшая слюнявая губа и тусклый мрачный взгляд исподлобья. Антон был уверен, что после женитьбы дядя Леша обязательно превратится в подобие его отца, а кому оно нужно, такое подобие?