Эти глаза напротив - Анна Ольховская

А вот я с Павлом в этот день – вернее, вечер – встретилась.

Нет, я к нему в гости не ходила. Во-первых, я действительно пока не очень долго могу находиться в вертикальном состоянии, максимум – до ближайшей лавочки во дворе клиники.

Если честно, сама в шоке от собственной дряхлости. Ну да, я никогда не была завсегдатаем тренажерного зала, но пешком ходила много и с удовольствием. И не так уж серьезно меня избили Гизмо и его помощничек Афанасий, бывало и похуже.

Но вот уже больше десяти дней прошло, а я еле ползаю. Пройду чуток – и приплыли: сердце колотится так, словно километр пробежала в быстром темпе, ноги ватные, руки дрожат…

Врачи успокаивают, говорят – нервное. Слишком уж много случилось всего за один тот день. Да и вкололи мне какую-то гадость подручные Гизмо, когда похищали. Причем вкололи больше нормы, так, на всякий случай, чтобы не рыпалась.

Я вот до сих пор и не могу толком рыпнуться, а хочется. Осточертело отлеживать бока, задыхаться от малейшего усилия, ощущать себя беспомощной обузой для всех…

Но даже если бы уже смогла ходить много и с удовольствием, я все равно не знаю, где прячут Павла. Это – во-вторых.

Допуск к нему строго ограничен, только свои. В крыле, где находится его палата, по очереди дежурят люди Дворкина – без охраны никак. Надежной охраны, учитывая ажиотаж вокруг Павла.

Так что проскользнуть к Арлекино тайно было невозможно. И выскользнуть, соответственно, тоже.

Думала я.

Пока поздно вечером, уже после больничного коллективного отхода ко сну, дверь моей палаты тихонько не скрипнула.

Я еще не спала, читала при свете ночника книжку. И на открывающуюся дверь поначалу особого внимания не обратила – внимание мое полностью утонуло в хитросплетении сюжета очередного триллера.

Ну да, согласна, мало мне триллера в жизни – я еще и читаю всякие кошмарики! Учитывая мою запутанную ситуацию с Мартином, мне сейчас следует жадно постигать откровения авторов и авторш женских романов, выискивая там подсказку – как же, итить ея через коромысло, распутать ея. Ситуацию.

Но – не могу! И не потому, что все женские романы – чушь и розовые сопли, есть и очень даже талантливые авторы. И авторши тоже.

Просто… я сама разберусь, вот!

А триллеры – особенно мистические, как у меня в руках сейчас, – они реально отвлекают. От рвущих душу воспоминаний, от чувства вины, от беспокойства за родителей, за Монику, от мыслей о Мартине…

В общем, дверь открылась, потом закрылась, но я на посторонние раздражители по-прежнему не реагировала. Наверное, медсестра зашла, какой-нибудь очередной укол мне вогнать в и без того уже похожую на дуршлаг верхнюю четвертинку многострадального седалища.

– Да-да, минуточку, – пробормотала я, не отрываясь от книжки, – сейчас повернусь. В левую давайте, в правую меня уже кололи сегодня.

– В левую? Давать? Интригующее начало!

От звука мужского низкого голоса и я, и мои руки вздрогнули так, что книжка волей-неволей свечкой взлетела вверх и шлепнулась под ноги…

– Арлекино?! Ты что… ты как сюда попал?!

– И незачем так орать, – очень удачно спародировал Кролика из отечественного мультика о Винни-Пухе Павел, – я и в первый раз прекрасно слышал.

И он смешно дернул носом и поправил указательным пальцем несуществующие очки.

Я невольно хихикнула, и напряжение вместе с испугом рассыпались на мелкие радужные осколки.

Напряжение – от неожиданности, испуг… ну, я за прошедшие дни больше ни разу не виделась с моим спасителем, вот и отвыкла немного от его внешности.

От серовато-зеленой чешуйчатой кожи, от лишенной волос, бровей, ресниц и даже ушных раковин головы, от…

А собственно, все.

В остальном Павел ничем не отличался от нормальных людей и, если бы не вышеперечисленное, вообще мог вполне сниматься на обложку модного журнала. Высокий, стройный, широкоплечий, черты лица – правильные, причем без слащавости, большие, слегка миндалевидные глаза непонятного оттенка (то ли карие, то ли зеленые – разобрать в свете ночника сложно).

Олежка правильно сказал – человеческие глаза. Теплые, умные, добрые.

А сейчас – еще и со смешинкой в глубине. И улыбка периодически растягивала уголки твердого, красивого рта.

Я тоже невольно улыбнулась в ответ:

– Рада тебя видеть! И вдвойне рада, что у Моники все в порядке.

– А ты откуда знаешь?

И голос у него – смерть бабцам! Низкий, бархатный, завораживающий.

– Достаточно взглянуть на твою сияющую физиономию.

– А она сияющая? – озадачился Павел, забавно скосив глаза к переносице, словно пытаясь рассмотреть себя. – Я не очень сверкаю? Глаза не слепит?

– Если только слегка, – рассмеялась я. – Прищурившись, смотреть можно. Ты лучше скажи, балабол, как ты сюда попал? Допустим, в клинике уже почти все спят, и ты мог не бояться встретить кого-либо по пути, но как тебя пропустили секьюрити твоего отца?

– А знаешь, – посерьезнел Павел, – так странно это слышать – «твоего отца». Я привык считать, что отца у меня нет. Нет и не было. Мама Марфа никогда не говорила о нем, а я и не спрашивал. Хотя, когда был маленький, всерьез думал, что отцом был Змей Горыныч из сказки. А потом сам стал для людей этим Змеем… Но чтобы Кульчицкий?! Венцеслав Кульчицкий?!! Кичащийся свои безупречным происхождением? И он – мой отец…

– Арлеки-и-ино, – я усмехнулась и покачала головой, – ты мастер уводить разговор в сторону, я это уже поняла. И мысли тоже ты отводишь. И… взгляды, да? Я правильно поняла? На тебя смотрят и не видят, так?

– Ты молодец, Варя, – улыбнулся Павел. – Мгновенно сообразила, что к чему.

– Ну, не то чтобы мгновенно, – заскромничала я, – но сложить два и два могу. И твоя телепатия, и то, что ты вытворял тогда в пещере, а теперь – это твое появление у меня. Думаю, выражение «для отвода глаз» появилось не случайно. А что ты еще умеешь?

– Да вроде все, – пожал плечами Павел.

– В смысле – все? Вообще все? Все-все? Двигать взглядом вещи, поджигать им же. Взглядом.

– Да нет, – фыркнул Арлекино, – ты что! Под «все» я имел в виду перечисленное тобой. Да, я могу общаться телепатически, владею чем-то типа гипноза, могу – но для этого, правда, приходится максимально концентрироваться, – подавлять волю человека, делать его своей марионеткой. Но ненадолго. Да и не люблю я этого, если честно, – поморщился он. – Ощущения поганые потом, словно наизнанку вывернули и физически, и душевно.

– А вот с Моникой что?

– С ней уже все в порядке, она спит.

– Это я как раз поняла сразу, я имею в виду твою ментальную связь с Моникой. То, что она тебя слышит. То, что ты каким-то образом выводишь ее из мрака безумия, возвращаешь…

– Знаешь, – задумчиво произнес Павел, – для меня самого это загадка. Ничего подобного больше ни с кем я не ощущаю. Может, это как-то связано с испытанным мной шоком, когда я узнал, что Моника… что она пропала. Если бы ты знала, как мне было плохо в тот момент! Наверное, если бы она не выжила, не дождалась… – Он отвернулся, помолчал пару мгновений, потом глухо продолжил: – В общем, как только я нашел ее, я словно прирос, стал частью ее души. А она – частью моей. Поэтому я и не дам ей уйти. Пока жив…

Глава 9

– Так ты что, – я невольно поежилась, представив, – видишь и чувствуешь абсолютно то же самое, что и Моника?!! Постоянно торчишь у нее в голове и читаешь мысли? Все-все?!! А мои сейчас? И… не только сейчас…

– Нет, конечно! – возмутился Павел. – Это сложно объяснить…

– А ты попробуй!

Павел наморщил лоб, затем потер его, встал, прошелся по палате туда-сюда, смешно шоркая тапками. Он вообще очень забавно смотрелся в пижаме, пусть и не застиранной и безразмерной, как в обычных больницах, а в дорогой, явно из натурального шелка, но…

В тот злополучный день, когда мы с Павлом встретились, на нем были лишь шорты с множеством карманов. И все, даже обуви никакой не имелось, наш Змей Горыныч предпочитал передвигаться босиком.

Но в таком виде Арлекино выглядел гораздо гармоничнее, чем в брендовой пижамке и шлепанцах. Во всяком случае, серьезнее.

А сейчас, наблюдая за Кетцалькоатлем в тапках, я как-то забыла о своих опасениях по поводу сканирования моего разума и не удержалась от хихика.

Хихик был практически сразу прихлопнут, но Павел услышал:

– Она еще и ржет! У меня мозг уже дымится от напряжения, а она ржет!

– Твой мозг дымится не от напряжения, а от трения. Ты еще интенсивнее лоб разотри – точно огонь добудешь!

– Вот все-таки жаль, что я не всемогущий, – расстроился Павел, усаживаясь на забившийся в угол стул. – Сейчас бы одну ехидину вздернул за ногу усилием мысли и подвесил вниз головой. И потряс бы еще, чтобы дурь вытряхнуть до самого донышка.

– До донышка все равно не получилось бы, – деловито сообщила я.

– Это еще почему?

– Потому как нет во мне донышка, бездонная я. Бездна обаяния и ума.

– Ага, и скромности.