Три жизни (сборник) - М. Ларионов

Но чтобы не дойти до состояния «разжижения души», насильно встрепенулся. Ничего! Главное – она смотрела – она смотрела – я вошёл в её жизнь. В конце концов полдня – это тоже что-нибудь да значит! Только… будет ли дана ещё возможность? Я словно балансировал на краю пропасти, тревожное ожидание нутряным током держало, точило меня.

Уже улёгшись, перебрал в памяти и снова проосмыслил все мои сегодняшние видения её, в особенности, конечно, наше стояние на палубке внизу. О, здесь что-то не случайно, верил в это, – а послано мне, для меня! И вот – неужели завтра?, неужели…

Ночью внезапно проснулся. И первое, что услышал, – гулкое плесканье воды, звонки с капитанского мостика, редкие команды – швартуемся. Поглядел в щель жалюзи – чалим к борту теплохода, огни. Да ведь это Ульяновск – и по времени вроде так!

Но спать! Завтра, что-то ждет меня завтра? Обречённо защемило на сердце. Ещё немного ночи – и до Куйбышева останутся считанные часы…

Третий день

Сон был неспокойный, вновь я проснулся чуть свет – и удивился тишине: мы стояли. Неужели всё ещё Ульяновск? Притянулся к щёлке жалюзи и вижу: в белесой немой рани утра аккуратный, в клумбах цветов, причалик с небольшим вокзальным зданием, на здании крупными лепными буквами значится: «Сенгилей». Вдоль клумб сидят рядком несколько бабок в телогрейках или пальто, в тёплых платках, с вёдрами разносортных яблок – ждут, будет ли торговля от этого уж больно раннего парохода. Неужто пассажиры не знают самого яблочного места на Волге – где ещё такое: ведро за бесценок, почти что даром, и какие яблоки! – нет же, спят! Понятно дело, сейчас самый сладкий сон, да ведь яблоки-то – сенгилеевские! Правда что непутёвый какой-то, этот раненький! И всё же терпеливо ждут, косятся на нас, переговариваются, – видать, уж в привычку им это выходить каждое утро к «самому первому»: авось повезёт, и продадут ведёрко-другое, не все же сони… Вот как раз выбежал к ним первый помкапитана с рюкзаком – пожалуйста, родимый, выбирай, какие приглянутся, все красивые, все сладкие! Режут наперебой ножичком из своего ведра, дают попробовать… Я откинулся на подушку.

Сегодня! Уже – сегодня! Уже всё идёт по-иному. И я себя чувствую наполовину уж отторгнутым от налаженной жизни пассажиров, которым ехать да ехать вместе, сближаться, узнавать новое. И в этом новом отдельно, но здесь же – останется она, моя девочка. Ещё попутны наши с ней жизни и я её, конечно, ещё увижу до Куйбышева. Как хорошо, что я это так ясно сознаю. Ведь уже сегодня – сегодня же! – эта возможность будет неумолимо отнята, – оглянуться не успеешь, как пролетят эти несколько, пока кажется, медленных, часов нашего общего здесь нахождения, и вечером я, снова уже в постели, в тихую минуту до сна очнусь перед фактом таким: больше я не увижу её! – и в угаре тоски вспомню моё теперешнее утреннее состояние. И в том моём состоянии наступит другая ясность, другая правда – что утром я всё-таки не ценил по-настоящему этой простой данности, что я ещё на пароходе, где и она, – и могу увидеть её, ещё всё цело. Сколь обманчиво одно состояние по отношению к другому сейчас – и будет тогда! Да что я, будто уж знаю, что так и будет! Неужто так и не подойду? Нет-нет, я же решил! Лишь бы благоприятный момент выдался. О, если б удалось хоть адресом зацепиться за её существование! Я стал обдумывать свой подход, представляя разные ситуации. Надо было и настроить себя заново, подготовить – сон погасил накал решимости. И вообще жаль ломать эти утренние скрадно утекающие минуты, хотелось потянуть их, пока всё так же неизменённо дремлет, как оставлено вчера, – пока она в такую рань спит…

Мы уже плыли. Мало-помалу начинали прослушиваться шорохи, отдельные голоса, хождение. Встану-ка всё же пораньше.

Уже и в каюте, в постели, было прохладно – на палубе же, неприветно-голой, влажной, я сразу попал под бьющую холодом струю ветра. Утро серое, вялое, водный простор ходил бурунами в хмуром разгуле беспорядочных волн. Я подошёл к перилам. Вода внизу матово-зелёная, вязкая – «цветёт» рукотворное море тут вовсю. И плавают-качаются щепки, какие-то обломки, арбузные корки, полиэтиленовые пакеты с отбросами, нет-нет блеснёт белым брюхом качаемая волнами рыбёшка, кольнёт глаз неестественностью положения…

Я прошёл поближе к носовой части по её стороне и перегнулся через перила заглянуть на нижнюю палубку. Конечно, никого, всё-таки рано ещё. К тому же пасмурно. Часа два верных можно не беспокоиться, разве что к Тольятти, следующей стоянке нашей, выйдет посмотреть. Повернулся было пойти снова в каюту и тут же опешил: да вот она! Сидит у стены, одетая как вчера в Казани – в жёлтой кружевной сорочке и черных брюках. Что делать!, нет, только идти как шёл! Пройти и сесть вон в то кресло, взять себя в руки. Медля шаг, я приближался. Она легко повернула голову и посмотрела на меня так же спокойно просто, как будто вовсе и не было нашего вчерашнего стояния рядом, наших взглядов. Едва держась в наружном спокойствии, я прошёл мимо и сел невдалеке.

«Как я сразу-то не заметил, пролетел на нос!.. Ага, нам не спится… А что это она вышла сюда? И оделась так, чтобы сюда?..

И не холодно ей…» – сталкивались первые нервные мысли. «А ведь она раньше увидела? И видела, как я перегнулся посмотреть на её палубку – всё видела!» Я, правда, не был уверен – поняла ли, что я не просто посмотрел, а проверить, нет ли её, – но тем не менее испытывал радостную смущённость, что так ненароком выдал-таки себя.

На палубу выбежали дети, мальчик и девчурка, и завозились перед нами в перебежках друг за другом. Тоже ведь, не спят, и одни, без пригляда. Смотря на них, я тихонько соображал: она пришла сюда – с чего бы это? Неужели из-за меня? Может, невольно, гуляя – но что бы иначе ей делать здесь? Одной! Значит, думала, значит, вчера – не бесследно для неё?.. Взгляд непослушно соскальзывал всё к ней и всё дольше задерживался на заострённо-тонком профиле её, уже таком сроднённом столькими лелеющими взглядами и мысленными представлениями, на кротко и серьёзно смотрящем глазе, на рассыпчатом волнопаде женски милых, зовущих ласково потрогать их, её волос.

Она тоже смотрела на детей, покорно и словно бы в лёгкой грусти об их безмятежности. Было удивительно видеть её здесь, смирно сидящей на этот широкой и пустой палубе. Вот он, момент тебе ещё один, как ты молил. И опять – видишь? – ждёт! Она – ждёт? А что бы иначе ей тут сидеть? Так решайся же! Да-да, сейчас, вот сейчас… Боже, ну как же, как подойти, научи, как заговорить с этой девочкой! Ах, можно бы найти и сил и слов, будь я ну хоть сколько-нибудь спокоен. А схватила самая неудержимая крупная лихорадка – ещё от внезапности, что ли, – парализующая волю, всё перепутывающая в голове. И я всё оттягивал эту новую возможность, после всех дум и призраков беды такую же до смешного простую и верную, как открытая дверь в спасение – вот оно, только шагни! И кресло вон рядом… Сейчас, сейчас, чуть отпустит взвинченность – подсяду и всё сразу определится. И сразу станет легче с первыми словами моими, её, – первые, главное, сказать.

Девочка тихо встала и ушла.

Меня словно присосало к месту. Опять! Да что в самом деле! Такой момент!.. И уже второй! Я почувствовал, что это уже на моей совести. Что и для девочки тут возникла какая-то уже пагубная осечённость… Теперь-то как же подойти с непринуждённостью пассажира «склонного к общению»? Как будто вполне приемлемое до этого – теперь будет отдавать беспомощно маскируемой неестественностью.

Но и что другое тут оставалось? «Да нет, что я, разумеется, подойду! – возмущённо отмёл я все сомнения. – Тут уж как получится. Это же самоубийство – затерять её в неизвестности!» Я вскочил, словно затерять её мне грозило сию минуту, и пошёл, побежал вниз – теперь всё только там. Внизу, направляясь в 3-й класс мимо машинного отделения, в его сквозные окна увидел: идёт себе по параллельному проходу с другой стороны, причём обратно – возвращается, что ли. Я повернул было назад, чуть выждал, чтобы тоже вернуться, но не следом за ней. Вдруг смотрю – идёт в начале уже моего прохода навстречу – как так… видно, просто обошла зачем-то машинное отделение? От неожиданности аж испугался, ноги чугуном налились, снова замешкал – и опять, и тут мы одни! И она, идёт, идёт мне навстречу, эта грациозно худенькая девочка, и несёт мне свой открытый, вопросительно привлечённый взгляд. Остановить? заговорить? Но как? – ни с того ни с сего – о чём? Нет, лучше потом, на палубке – вернее. Мы приблизились друг к другу – вот её лицо, прямо на меня устремлённые глаза – и она почти не отстранилась в узком проходе, едва сбоченясь, и я замедлил невольно шаг – расходясь, чуть задели одеждами, словно осенились друг другом. Но взгляд её уж был опущен…

Можно подумать, что нас упорно что-то сталкивает, торопит, ставит в благоприятные условия, – и от этого, сквозь каяние и ругание себя, становилось обнадёженно, что знакомство совершится, пусть неумело, но, в общем, даже нетрудно. Ведь и она стремится к нему, ведь мы уже тайно сближены.