Отрочество архитектора Найденова - Борис Ряховский

— А дорогую шубу купили…

— Разве не понятно, почему я не могла ходить в рубище?.. Седой перевел напряженный взгляд с Жуса на полковника и увидел, как тот подмигнул — дескать, темнит гражданочка, — и обнаружил, что его недовольство перешло в раздражение: время шло, Ксения Николаевна задерживала Жуса, но мало того — она темнила с шубой. В самом деле, если нечего жрать, кто же станет покупать дорогую шубу?

— Как я могу вмешаться в следствие? — сказал Жус. — Шубу купили за четыре тысячи, разрезают на куски и продают за восемь… Продают по углам с помощью спекулянток…

Цыган каждую минуту мог продать белую или обменять ее. Седой с усилием задерживал себя на скамейке.

— Если эта самая дамочка говорит, что за кусок шубы, он же воротник, дадут восемьсот рублей, не стану же я возражать ей: дорогая, продавайте вдвое дешевле! А впрочем, в подробностях я не помню нашего разговора, я сказала ей, что деньги мне нужны немедленно, пусть режет шубу хоть на ремни.

Ксения Николаевна сидела на солнце не щурясь: вскинутая голова, туго закрученный пучок, прямая спина (чтобы укрыться в тени зонта, надо было опереться локтями о стол).

Жус взглянул на часы:

— А следователь не заждался вас?

Внезапная смена интонации поразила Седого. Так весело, легко дышалось в саду миг назад — они с Жусом уже неслись к дому Цыгана, да что там, Седой чувствовал округлую тяжесть голубки в своей руке, Ксения Николаевна благодарно улыбалась, из-за ее плеча глядел Евгений Ильич, и все они образовывали содружество людей, в испытаниях открывших друг друга. И вдруг эта интонация — она заключала в себе угрозу и издевку.

Жус поднялся, подтолкнул Седого к выходу. Ксения Николаевна сидела на солнце, она так и не сдвинулась с горячей скамьи.

— Вы договорите, договорите, тогда пойдем. — Седой был настойчив: ему расплачиваться за каждую минуту промедления, ведь он рисковал.

Жус взял его за плечи, развернул, ударил ногой в дверцу и одновременно толкнул Седого. Толкнул вроде бы со свойской шутливостью, но так, что Седой, прогнувшись в спине, вылетел за ограду.

Седой отшатнулся. Он уже боялся Жуса, боялся, как Цыгана, как пацана с доской.

— Не пойду!.. — Он хотел сказать, что Ксения Николаевна живет в музыкальной школе, что Пепе женился на домработнице. Ведь жалко ее! Вот зачем ей деньги — дом купить.

Жус поймал его за плечо, направил в аллею. В растерянности то и дело порываясь вернуться — что он сказал бы ей, он не знал, — Седой следом за полковником и Жусом вышел на улицу. Там стоял «газик». Жус распахнул дверцу:

— Быстро!

В этот миг в воротах появилась Ксения Николаевна. Ее неуверенная поступь, ее лицо с жалкими, как у обезьянки, нависшими щеками, движение ее губ — силилась ли она сказать что-то, или гримаса обиды сморщила их — весь ее облик обличал Седого в предательстве.

Седой нырнул в фанерное нутро «газика». Полковник подал руку Жусу, хохотнул:

— Марабу! Ох, интеллигенты!.. Пойду еще пивка засосу.

Жус скомандовал: «Рашид, давай на Карагандинскую!» — сдернул с шофера кепку, натянул на себя так, что разношенная кепка села на уши. Попросил у шофера куртку.

Бег машины, приготовления Жуса («Цыган меня узнает?»), вид неба в оконце (Седой привычно искал глазами голубиные шалманы) — все отдаляло мысль о Ксении Николаевне. Растворялся в словах страх перед Жусом — веселясь, они обсуждали, как захватить белую.

Вдруг в набежавших акациях мелькнуло зеленое с белыми разводами платье. Секундой позже он знал, что ошибся, но долго остывало опаленное стыдом лицо.

Высадились на Карагандинской. Седой заскочил домой, сел на велосипед; проволочным крючком, тем самым, которым Цыган подтащил к пролому ящик с белой, подцепил на улице дохлую кошку.

Вскоре приехал Цыган на своем разбитом автобусе. Седой сидел на велосипеде, глядел поверх заборчика. На стук калитки из-под деревьев появилась мохнатая зверюга, повалилась на спину. Цыган на ходу движением игрока, ведущего мяч, провел носком туфли по мохнатому брюху пса и вошел в дом.

Распахнулась дверь пристроенной к дому голубятни, вылез Цыган, выпрямился, провел рукой по своему мятому распаренному лицу. Следом выплеснулась стая, растеклась по двору.

Седой тянулся над забором, вертелся, искал белую, он узнал бы ее из тысячи белых — так неповторима была ее стать и снежно ее перо.

С крыльца спустилась худенькая женщина в халате. На деревянной доске она несла тарелки и хлеб. Цыган, не поворачивая головы, невнятным междометием остановил ее. Она послушно подошла.

— Окрошка и баранина с рисом. — В свой ответ она интонацией внесла робкий вопрос: доволен ли муж?

Цыган опустил ложку в тарелку, помешал, вновь повторил, как хрюкнул, свое междометие, видимо предвкушая, как станет черпать крошево из льдинок холодца, огуречных кубиков и кружочков редиски, стянутых красными лакированными ободками.

Пригнувшись, Седой видел в щель, как Цыган пересекал горячее пространство двора, вспугивая голубей и кур, как сбросил на ходу куртку и брюки и втиснулся в кабину душа.

Жус — кепка до ушей, воротник куртки поднят — проскользнул во двор. Выкатился из-под кустов пес, его перехватила хозяйка, держала за ошейник. Жус сказал ей что-то о прививках, она втащила пса в сарай. Жус прошел к кабинке душа, набросил щеколду и вставил в пробой дужку замка. Затем постучал кулаком в дверь. Шум воды прекратился, Цыган издал свое междометие.

Седой с ликованием метался у забора — привставал, подпрыгивал, ловил в просвет листвы вскинутое лицо Жуса: веселые глаза, губами зажаты указательные пальцы. Свист, сильный, с тем щегольским, штопором закрученным звуком в конце, тряхнул двор.

В тот миг, когда с треском отлетела дверь душа и вывалился Цыган, рыхлый, белый, в черных налипших трусах, Жус был в калитке.

Цыган схватил под деревьями табуретку, задержался на миг у крыльца, где стояла жена: «Поднесли? Похватали сачками? Сколько взяли, дура?» — выскочил на улицу и погнался за Жусом, тот суетливо трусил по проезжей части.

Пришло время Седого. Он бросился в ворота и вмиг был в голубятне. Еще с порога он увидел в углу в клетке белевшую там птицу. В клетке сидел плёкий, крупная птица с черными пятнами на боках. Седой заметался: может, ящик в стену врезан, потайной, на случай милицейских облав?.. Пес за стеной захлебывался лаем. Движение в дверях — он поймал затылком быструю тень — испугало так, что Седой миг был близок к обмороку. То влетел голубь, сел на гнездо над дверью. Седой тряхнул головой: да разве Жус даст Цыгану прорваться во двор?.. Оттянул футболку на груди, сунул туда плёкого.

С крыльца спускалась жена Цыгана — Седой увидел ее страшные, с венозными шишками икры.

Он выкатил из палисадника велосипед, одним движением вскочил на него. Сдернул с ветки крючок с кошкой.

Из-за автобуса вывернулись Цыган и Жус. Последний говорил: «Ну, я тебя купил, а?» — отскакивая, чтобы полюбоваться еще раз обнаженным торсом Цыгана, его кривыми могучими ногами. Цыган нес на отвесе табуретку и напряженно косил, будто сторожил приближение Жуса, чтобы верным ударом по голове свалить его.

Седой дал Цыгану войти в калитку, швырнул кошку через забор. Десятка полтора вернувшихся во двор птиц сорвались и ударили в разные стороны.

Цыган повел головой — шея у него была короткая, он разворачивался всем туловищем, — подошел к калитке. Злобно глядели его запухшие глазки.

— Я тебе сейчас всю птицу разгоню, если белую не отдашь, — сказал Седой. Он заставлял себя прямо глядеть в лицо Цыгану.

— Какую еще белую? Ничего не знаю, — сказал Цыган, не решаясь, однако, уйти, он понимал, что несомненна связь между немыслимой наглостью пацана и шуткой Жуса. — И тебя не знаю.

Седой вынул из-за пазухи плёкого, с нарочито дурацким смехом показал его. Он держал ногу на педали, готовясь рвануться — сейчас, сейчас Цыган с рычаньем высадит калитку, но, подкошенный приемом самбо, рухнет и прохрипит: «Сдаюсь!»

Не бросился Цыган, не высадил калитку, его лицо приобрело выражение, в котором растерянность смешивалась со злобой, с наигранным добродушием, с затравленностью.

— Ха! — воскликнул Цыган, будто бы восхищенный таким оборотом. — Ну молотки!

— Такая молодежь пошла, Коля, — вздохнул Жус. — Тронешь их пальцем — они завтра тебе во двор дохлых кошек набросают.

Цыган набычился:

— Думаешь, над тобой начальства нет? Вы сейчас грабеж сделали!

— Что ты, Коля! Шуток не понимаешь? Ну зашел в гости к дружку, а он в душе. Какие у нас с тобой счеты? Вот молодежь что-то к тебе имеет… Еще, говорит, одно движенье — и Цыган без ушей. А чего ей скажешь?.. Хулиганье…

Цыган протянул руку:

— Давай плёкого, будем не в загоне. А Коля Цыган со всеми в загоне, понял? Квиты? А про белую забудь.

Рука Цыгана, пухлая, в рыжем волосе, с исковерканным, острым, как коготь, ногтем на мизинце, оставалась висеть над калиткой. Жус подмигнул Седой подмигнул в ответ: дескать, не дрогну.