Гедамбола - Татьяна Сапрыкина

Свет был слишком ярким, чтобы я могла думать о чем-то еще, кроме этого света.

– О, деточка, ты очнулась. Хорошо. Но тебе не стоит так дергаться. Ира, оставь окно в покое, пожалуйста, оно не открывается.

Мне захотелось резко вскочить. На самом деле я едва смогла открыть глаза. Я лежала в чистой, правда, очень твердой постели. Глаза резало от белого – белым был потолок, пол, платье на незнакомой тетушке. Она перестилала простынь на соседней кровати. Молодая светловолосая девушка пыталась справиться с окном. Она дергала его и тихо ругалась.

– Все равно. Так холодно, что не стоит.

Белая тетушка, похожая на поздний гриб, бросив простыню, осторожной, но твердой рукой потрогала мой лоб.

– Может, немного проветрить не повредит? – не унималась девушка. – Может, ей станет получше?

Никто не разжигал камина в этой комнате, но было тепло. Свет лился с потолка, но факелов или канделябров со свечами я не увидела.

– Кажется, меня сейчас вырвет.

Обе женщины поспешили ко мне, тетушка проворно вытащила откуда-то белую миску, которая не была ни деревянной, ни железной. Я хотела было отшатнуться, да не успела. Меня и вправду вывернуло.

Девушка погладила меня по волосам. Я едва не подпрыгнула от неожиданности. Это было так приятно.

– Тебе поставили укол.

– Извините, все хорошо, – я вытерла рот салфеткой – но не из привычного полотна, а из тонкой, узорчатой бумаги.

Так хотелось рассмотреть чудную салфетку поближе, помять в руках, но не было сил думать о чем-то необычном. Главное – сдержать тошноту. Хорошо бы просто полежать с закрытыми глазами. Волк говорил, что эти люди за горой совсем другие. Это правда. Они совсем не были похожи на меня.

– Надо сделать рентген, похоже у тебя все-таки сотрясение мозга. Знаешь, как звонить родителям? И нам с тобой надо все-все записать – как тебя зовут, откуда ты, как тут оказалась, куда шла, – весело щебетала девушка, присев ко мне на край кровати.

– Зовут? – я запаниковала. – Нет, не знаю, как позвонить родителям, – пролепетала я и уткнулась в подушку.

Куда я попала?

– Ну, ладно, – женщины переглянулись. – Отдыхай. Поспи. И потом все равно на рентген.

– Стойте, – вдруг вспомнила я, когда обе уже были в дверях. – Очень вас прошу, дайте зеркало.

Наконец я отразилась. И правда – нос картошечкой, веснушки по всем щекам, уши торчком, лоб как лоб, глаза будто два паслена. Отец не наврал. Я ощупала лицо. Неужели это я?

Следующие несколько дней я лежала, думала и ела. Больше ничего. У меня жутко кружилась голова, стоило хотя бы привстать или попробовать спустить ноги на пол. Пол был холодным и гладким, разделенным на квадраты. Вроде бы каменный, а вроде бы и нет. Несколько раз меня стошнило. На какой-то непонятной каталке женщины возили меня в разные комнаты, где что-то светили в голову и делали другие разные вещи – все это пугало до смерти, но я не подавала вида.

Тетушка, которую я увидела первой, полненькая, похожая на гриб, с неестественно рыжими волосами, охотно объясняла мне все, что я у нее пыталась выяснить. Что я в больничном отсеке в научном поселке Ионичева. Ничего не стало понятнее из ее слов и я, конечно же, принялась задавать разные вопросы, типа: кто такой Ионычев, и что значит слово «научный»? Со мной разговаривали очень терпеливо, как с тяжело больной или как с маленьким несмышленым ребенком. Но ничто не помогло – все разъяснения еще больше запутывали, пугали меня, голова болела так, будто ее сверлили черви. В любом объяснении было в 10 раз больше незнакомых слов, чем я могла себе представить. Одно быстро стало понятно всем вокруг – что я ударилась о камень и потеряла память. Тетушка и девушка говорили об этом как о чем-то давно решенном. Людям, которые приходили меня осматривать или лечить, все во мне казалось странным – книги из заплечной сумки, мое любимое зеленое платье с орнаментом, высокие ботинки со шнуровкой. Но главное – то, что я оказалась в такой дали от человеческого жилья, одна, да к тому же настолько легко одетая. В то, что я скатилась с горы, никто не поверил. Я не стала настаивать. Пусть эти «другие» думают, что хотят.

– Если бы она пришла с альпинистами, мы бы знали. Конечно, если это заявленная группа. Только дурак потянет ребенка на «Высокую». Да к тому же посмотрите, как она одета. Как из сказки. Может, новый год отмечали? – это начальник экспедиции. – Ролевики какие-нибудь?

Я выучила эту фразу: «начальник экспедиции». Высокий, худой, на носу какие-то стекла. Он в шутку все время называл меня «младшим научным сотрудником», и народ вокруг смеялся – очень по-доброму.

Большинство людей здесь, в поселке, решило, что я вполне могла бы жить где-то в соседней деревне. Но все удивлялись, как я добралась до них по бездорожью, холоду и снегу, одна и совсем без зимней одежды.

– Только вот на местных она совсем не похожа, – вздохнула Ира и обменялась с начальником экспедиции понимающими взглядами.

Мне сказали, что придется лежать примерно месяц, так как сотрясение серьезное. Я часто выглядывала в окно – там не было ничего интересного. Лютая стужа. Голова шла кругом от мысли, что сейчас в Гедамболе – конец лета. Чтобы успокоиться, я целыми днями читала детскую книжку с картинками или ту, где сплошь странные, казалось бы, незнакомые имена. Я держала их под подушкой или засыпала в обнимку – хоть что-то знакомое.

А ведь раньше я замок считала странным. Чужим. Ненавистным. Иногда мне ужасно хотелось плакать, но я сдерживалась, боялась, что снова разболится голова.

Рыжую тетушку звали Кристиной. Были здесь и люди, которые говорили на непонятном языке. Обычно при них все вокруг переходили на этот язык, а я закрывала глаза. Женщины были ко мне очень добры, обычно они приносили сладости, называли меня «бедняжечкой» и гладили по голове. Я млела. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь наконец объявил себя моей мамой, и мы пошли бы домой. Куда домой? Куда-нибудь, где пахло бы хлебом и… Мне почему-то вспоминался аромат теплого парного молока, который я чувствовала, едва отец входил в комнату. Но вокруг – один глубокий снег. Да еще море ревело по ночам, выбрасывая на берег льдины.

Утреннее солнце я любила больше всего. Оно било в глаза, но мне казалось, что именно это делает меня живой.

– В любом случае, вертолет прилетит только по весне, можно попробовать, – услышала я как-то утром.

Шепот.

На краешке кровати сидела Ира – та самая девушка, что боролась с окном. Когда она улыбалась, на щеках у нее появлялись две маленькие ямочки, совсем как у ребенка. Сейчас она что-то бормотала себе под нос, поправляя на мне одеяло – будто бы уговаривала саму себя. В поселке ее называли психологом, хотя я не знала, что это значит.

– Ну, вы психолог, вам виднее, – так сказал «начальник экспедиции» и махнул рукой.

Мол, поступайте, как знаете. Прозвучало солидно. Ира с самого первого дня стала задавать мне вопросы, на которые я не представляла, что отвечать.

Я упорно называла себя Герогхой, считая, что новую жизнь надо начинать с правильным именем. А имя волка мне нравилось. Ире я честно объяснила, что никогда не видела своего отца, хотя слышала его, а про маму знаю только, что она была из простой семьи и хорошо пекла хлеб. Что одна моя бабушка умерла, а другая готовит еду, но я никого из них не помню. Что с горы меня сбросил ветер.

Все эти объяснения ее немного смутили, временами, глядя на меня, она начинала нервно теребить хвостик, в который были заправлены ее светлые волосы и криво улыбаться. Иногда от моего рассказа ее лицо вытягивалось, а глаза расширялись.

Может, вообще не стоит сообщать людям то, чего они не хотят услышать?

Несмотря на то, что мне отчаянно не хотелось врать, я решила, что надо придумать себе новую историю. Ведь это были живые, настоящие люди, я видела их лица, слышала их смех. Каждое утро, просыпаясь, я уговаривала себя: «теперь я дома». Мне надо было к ним подстроиться, притереться, разве нет?

Когда мне разрешили ходить, я стала понемногу гулять по поселку. Мне выдали странную одежду, которая оказалась сильно велика, но это было даже забавным. Поселок состоял из десятка домов. Почти всегда стояли жуткие морозы, и сквозь морозную дымку я могла различить только невысокие строения, пару-тройку людей в таких же странных одеждах, делающих их похожими на неуклюжих зверей, зачем-то вставших на задние лапы, столбы и сугробы в человеческий рост.

В общем, я оказалась тут, как говорится, «как барсук на свадьбе» – ни то, ни се, чужая и непонятная. Волк был прав. И спесивая хозяйка Гедамболы была права – но я пока не готова была признаться в этом даже самой себе. Поэтому держалась отважно.

Еще я всегда спала, намотав лямку сумки на кулак. Думала, может, это придаст уверенности? Или просто готова была сбежать, вдруг что не так.