Тараумара - Антонен Арто

Повторяю, после таких жестоких тягот уже невозможно думать, что я не был действительно околдован, что эти барьеры распада и катаклизмов, подъем которых я чувствовал в себе, не были результатом умной и согласованной преднамеренности; я добрался до одной из последних точек мира, где еще существует танец, исцеляющий с помощью Пейотля — во всяком случае, в ту точку мира, где этот танец был рожден. И что же, какое ложное предчувствие, какая иллюзорная и обманчивая интуиция позволяли мне дожидаться тут какого-то освобождения моего тела и, что важнее, ка-кой-то силы, какого-то озарения во всю ширь моего внутреннего ландшафта, который я ощущал в эту минуту вне каких бы то ни было пределов измерения? Эта необъяснимая мука началась двадцать восемь дней назад. И двенадцать дней я находился в этом укромном уголке земли, под прикрытием огромной горы, в ожидании доброй воли моих колдунов.

Почему всякий раз, вот как теперь, когда я прикасаюсь к важнейшему периоду своего существования, я оказываюсь там не всем своим существом? Откуда это ужасное ощущение потери, упущенного выигрыша, несостоявшегося события? Конечно, я увижу, как колдуны будут исполнять свой танец; но какую пользу получу я от этого ритуала? Я их увижу. Мне воздастся за мое долготерпение, которого до сих пор ничто не смогло поколебать. Ничто: ни ужасная дорога, ни путешествие по ней этого тела — разумного, но напрочь рассогласованного, которое надо тащить волоком, чуть ли не убить, чтобы не дать ему взбунтоваться; ни природа с ее внезапными бурями, опутывающая нас сетью гроз; ни эта долгая ночь, пронизанная судорогами, когда я увидел, что молодой индеец во сне с каким-то враждебным исступлением чешет себе как раз те места, которые у меня стиснуты спазмами, и он, человек, познакомившийся со мной только лишь накануне, сказал: «Ах, пусть придет к нему все зло, которое только сможет прийти».

Я знал, что Пейотль создан не для белых. Нужно было любой ценой помешать мне излечиться с помощью этого ритуала, предназначенного для воздействия на саму природу духов. А белый для этих краснокожих людей — это как раз тот, кого духи покинули. И если я получу пользу от этого ритуала, столько же потеряют они, в меру их понимания существа духа.

Столько же потеряют и духи. Стольких духов уже нельзя будет использовать.

И потом, существует еще проблема Тестино, алкогольного напитка, который должен восемь дней бродить в кувшинах — а кувшинов не хватает, да и недостаточно людей, готовых толочь маис.

После того как алкогольный напиток выпит, колдуны Пейотля теряют силу, и нужно начинать всю подготовку сначала. Между тем, когда я приехал в деревню, один человек из этого племени умер, и было важно, чтобы ритуал, жрецы, алкоголь, кресты, зеркала, рапы, глиняные кувшины и прочее диковинное снаряжение для танца Пейотля было обращено в его пользу, в пользу того, кто умер. Ибо после его смерти его двойник не мог ждать, пока будут рассеяны эти злые духи.

И после двадцати восьми дней ожидания мне надо было еще вынести невероятную комедию, продолжавшуюся целую неделю. Прямо в горах состоялась нелепая замена доверенных лиц, которых предполагалось отправить к колдунам. Но когда доверенные лица ушли, неожиданно объявились сами колдуны, удивляясь, что ничего не приготовлено. И я понял, что меня обманули.

Они отвели меня к жрецам, которые излечивают сном и которые говорят после того, как увидят сон. «Жрецы Сигури, то есть танца Пейотля, нехорошие, — сказали мне. — От них не будет толку. Возьмите этих». И они подтолкнули ко мне стариков, которые вдруг согнулись пополам, заставив странным образом бренчать амулеты, спрятанные под одеждами. Я понял, что имею дело с фокусниками, а не с колдунами. Впрочем, я узнал, что эти фальшивые жрецы были близкими друзьями смерти.

В один прекрасный день это бурление успокоилось без криков, без споров, без новых обещаний с моей стороны. Как если бы все это было составной частью ритуала и игра продлилась достаточно.

Конечно, я забрался в горы к индейцам тараумара не в поисках изящных сувениров.

Мне казалось, что я уже достаточно настрадался, чтобы мне воздали хоть малой толикой реальности.

Однако когда день стал клониться к вечеру, перед моими глазами возникло некое видение.

Передо мной было Рождество Иеронима Босха, правильно расположенное и ориентированное, со старым навесом перед хлевом из расшатанных досок, с пламенем Ребенка-Царя, горевшим слева, между животными, с фермами тут и там, пастухами; на первом плане были другие животные, которые блеяли; а справа — танцоры-короли. Короли с зеркальными коронами на головах и пурпурными прямоугольными мантиями на плечах — по правую руку от меня на картине, как Волхвы Иеронима Босха.[16] И вдруг, когда я оглянулся, до последней минуты сомневаясь, что я наконец увижу, как придут мои колдуны, я заметил, что они спускаются с гор, опираясь на длинные посохи, в сопровождении жен — с большими корзинами; помощники несли кресты пучками, как метелки или ветки деревьев, а зеркала сверкали, точно просветы неба между всем этим снаряжением — крестами, пиками, лопатами и стволами деревьев без ветвей. Все сгибались под тяжестью этого необычного снаряжения, и жены колдунов, как и их мужья, опирались на длинные посохи, которые были на голову выше их самих.

Костры поднимались к небу со всех сторон. А внизу уже начались танцы; и перед этой красотой, наконец-то осуществленной, этой красотой сияющего воображения, подобной голосам в освещенном подземелье, я почувствовал, что мои усилия не напрасны.

Наверху, на склонах огромной горы, которые ступенями спускались к деревне, был вычерчен круг. Женщины, стоявшие на коленях перед своими каменными чашами, растирали Пейотль грубо, но тщательно. Помощники принялись утаптывать круг. Они его утаптывали добросовестно и во всех направлениях; затем разожгли в середине круга костер — его раздул ветер, спустившийся вихрем с вершины.

Днем были убиты два козленка. И теперь, на одном из стволов с ветками, обрубленными так, что получился крест, я увидел легкие и сердца животных, раскачивающиеся под порывами ночного ветра.

Другой ствол, также с обрубленными ветками, стоял рядом с первым, и огонь, зажженный в середине круга, то и дело покрывал его бесчисленными отблесками — что-то вроде пожара, на который смотришь сквозь несколько толстых стекол. Я приблизился, чтобы определить природу этого очага, и заметил невероятное сплетение колокольчиков, часть из которых была сделана из серебра, а часть — из рога. Они были привязаны кожаными ремнями и тоже ждали своего момента, чтобы принять участие в ритуале.

С той стороны, откуда встает солнце, индейцы воткнули в землю десять крестов различной величины, но расставили их симметрично; к каждому кресту они прикрепили зеркало.

Двадцать восемь дней кошмарного ожидания после опаснейшего отказа от наркотиков, наконец-то завершились в этом круге, населенном Сущностями, представленными здесь десятью крестами.

Десять, Числом десять, как Невидимые Хозяева Пейотля в Сьерре.

И среди этих десяти: Мужское Начало Природы, которое индейцы называют Святой Игнатий, и его женская половина — Святой Николай!

Этот круг будто обведен запретной зоной: туда не отважится войти ни один индеец.

Рассказывают, что птицы, случайно залетевшие в этот круг, падают, а беременные женщины чувствуют, как разлагается в них плод.

История мира присутствует в круге этого танца, ограниченного двумя солнцами: тем, которое опускается, и тем, которое встает. И только когда солнце опускается, в круг входят колдуны, и танцор с шестьюстами колокольчиками (тремястами роговыми и тремястами серебряными) испускает крик лесного койота.

Танцор входит и выходит, однако не покидает круг. Он непринужденно движется внутри боли. Он погружается в нее с какой-то устрашающей отвагой, в ритме, который, поверх танца, словно рисует Болезнь. И кажется, будто он то показывается на поверхности, то исчезает в движении, которое заклинает неизвестно какие темные силы. Он входит и выходит: «выходит из дня, в первой главе», как сказано о Двойнике Человека в «Египетской Книге Мертвых». Поскольку это движение вперед по болезни — путешествие, спуск, чтобы СНОВА ВЫЙТИ В ДЕНЬ. Он кружится на месте в направлении лучей Свастики, всегда справа налево, сверху вниз.

Он подпрыгивает со всем своим грузом колокольчиков, словно с роем обезумевших пчел, склеенных друг с другом вперемешку, в потрескивающем и бурном беспорядке.

Десять крестов в круге и десять зеркал. Одно бревно, на котором — три колдуна. Четыре помощника (двое Мужчин и две Женщины). Танцор-эпилептик и я сам, для которого проходит этот ритуал.