Бал жертв - Понсон дю Террайль

– Суше! – воскликнул Баррас.

– Да, граф, это я…

Когда Баррас был капитаном, у него был друг, товарищ по оружию, кавалер д’Эглемон, с которым он участвовал в индийской кампании. Они жили десять лет одной жизнью и любили друг друга, как братья. Революция разлучила их. С тех пор Баррас напрасно спрашивал о своем друге повсюду. Он несколько раз осматривал тюрьмы, с беспокойством перелистывал книги Консьержери, искал имя кавалера во всех списках осужденных. По окончании террора Баррас решил, что кавалер спасся.

Седовласый мужчина в черном платье и желтом жилете, тот, кого Баррас назвал Суше и который назвал себя простым слугою, был не кто иной, как камердинер кавалера д’Эглемона.

Баррас с живостью схватил его за руку.

– О, наконец-то! Ты мне скажешь, где кавалер?! – вскричал он.

– Умер.

– Умер?.. О! Не в Париже по крайней мере?.. Убит в бою? В армии Конде?

– Вы ошибаетесь, ваше сиятельство, он умер в Париже.

– В Париже!

– Да.

– Но какой смертью?

– Смертью общей, самой обыкновенной – он был гильотинирован.

– Это невозможно!

– Это так; и один из членов Коммуны велел снять с него кожу.

– Какой ужас!

– Чтобы сшить себе бальный жилет. Я выкупил этот жилет, когда монтаньяр, в свою очередь, попал на гильотину… Вот, полюбуйтесь!

Суше указал на свой желтый жилет, и Баррас с ужасом отступил. Этот жилет был куском кожи кавалера д’Эглемона, его несчастного друга.

VI

Машфер и Каднэ, уже четверть часа не отходившие от главы Директории, неумолимо смотрели на него. Несколько капель пота выступило на лбу Барраса, у висков подрагивали жилы. Но он не успел ответить Суше, произнести слов гнева, сострадания, горести при виде кожи своего несчастного друга, потому что сигнал был подан и оркестр заиграл – оркестр волшебный, шумный, лихорадочный и безумно веселый, несмотря на то что под его звуки должны были танцевать люди, носившие в своем сердце смерть. Одна женщина встала и подошла прямо к Баррасу.

– Любезный Поль, не будете ли вы танцевать со мной сегодня? – сказала она.

Баррас побледнел, узнав прекрасную и несчастную маркизу де Валансолль, у которой больше не было ни мужа, ни детей. Несмотря на тайный ужас, овладевший им, несмотря на страшное волнение, сжимавшее его душу, директор взял маркизу за руку и, скорее позволив ей вести себя, оказался в центре залы.

– Граф, – сказал Машфер, – я буду с тобою визави. Ты ведь не против, не правда ли?

Машфер пошел пригласить на контрданс свою сестру, то есть прекрасную и грустную девушку, с уст которой не сходила безумная улыбка. Оркестр играл. Баррас потерял голову. С четверть часа он думал, что попал в другую эпоху: он помолодел на добрый десяток лет, вообразив, что революция, террор и Директория были сном. Танцуя с маркизой де Валансолль, визави с бароном Машфером, между оставшимися представителями старинного французского дворянства, Баррас вообразил себя в Версале или в Трианоне во время какого-нибудь праздника, даваемого Марией-Антуанеттой, самой прекрасной из королев и королевой среди прекрасных. Во время этого контрданса он слышал очаровательные слова, легкий смех раздавался в ушах, в воздухе витали дивные ароматы, и он, этот чувственный и утонченный аристократ, напрасно старался забыть свое знатное происхождение. После контрданса начался менуэт – торжество версальской молодежи; потом вальс, вальс немецкий, головокружительный, напомнивший директору его беззаботную молодость.

Баррас каждый раз переменял даму. С час он жил в мире полуфантастическом. Он потерял память, он не знал, где он, и, упоенный, очарованный, предавался лихорадочному удовольствию, танцуя с самыми красивыми женщинами, получая комплименты своему изяществу, упиваясь гармонией и благоуханием… Баррас не был уже человеком политическим, он не был уже директором, он забыл, что он держит в руках судьбу Франции. Баррас сделался гвардейцем и дворянином; он помолодел двадцатью годами; ему было привольно в этом аристократическом собрании, среди аромата духов, белых плеч, развевающихся волос… Но всякий сон кончается… Оркестр умолк, бал закончился, и – странное дело! – люстры погасли как бы от могущественного и таинственного дуновения. Баррас вдруг очутился впотьмах. Вокруг него стали слышаться страшный шум, шепот, шелест платьев, шарканье атласных башмаков, скользивших по паркету. Затем все стихло… Чья-то рука схватила его за запястье; рука мужская, хотя и гибкая, крепко сжала его руку. И в то же время чей-то голос шепнул ему на ухо:

– Пойдем, граф, пойдем!

Барраса увлекли в темноту, и он почувствовал, что рядом с ним идут двое. В одном он узнал, того, кто взял его за руку, это был барон де Машфер, его крестник, другим был Каднэ. Они провели Барраса через бальную залу в противоположный конец и остановились перед запертой дверью. Каднэ постучался три раза. Дверь отворилась, и в лицо Баррасу хлынули потоки света.

Он стоял на пороге второй залы, тоже кругообразной формы, но гораздо меньше той, в которой танцевали. Стены этой залы были также выкрашены красной краской. В глубине комнаты огромный занавес, падавший со свода, спускался до самого пола и, по-видимому, что-то скрывал. Баррас посмотрел на этот занавес и почувствовал легкий трепет – трепет неизвестности. Что там, за полотном?

Двенадцать человек сидели на железных скамьях, стоявших вдоль стен; эти двенадцать человек были замаскированы и одеты в красные мантии, напоминавшие мантии древних советников в парламенте. Эти двенадцать человек – Баррас их сосчитал – были безмолвны и неподвижны.

Каднэ и Машфер толкнули директора на середину залы, потом первый подвел его к стулу, специально приготовленному для него. Машфер тем временем затворил дверь. Баррас, человек сильный по натуре, не привык подчиняться воле обстоятельств. Утонченный дворянин опять сделался директором, то есть первым лицом Французской республики, и, вместо того чтобы сесть, стоял и спокойно смотрел на это таинственное собрание.

– Не угодно ли вам прекратить эту шутку, господа? – сказал он.

Замаскированные остались бесстрастны. Каднэ отвечал за них:

– Любезный директор, мы нисколько не думаем шутить. Эти люди составляют трибунал.

– Выше законов, конечно?

– Выше законов республики, но равный правосудию, – сказал Машфер.

– И этот трибунал будет меня судить?

– Да.

– И осудит?

– Или оправдает, смотря по обстоятельствам.

– Любезный барон, – сказал Баррас развязным тоном, – я очень был бы тебе признателен, если бы ты сократил все эти напыщенные формулы.

Машфер пожал плечами и не ответил. Баррас продолжал:

– Я попал в засаду – я в вашей власти… Если вы хотите меня убить, имейте по крайней мере вежливость, не надоедать мне своими приготовлениями.

Каднэ отвечал:

– Мы не убиваем, мы судим.

– И осуждаете?

– Иногда.

Баррас топнул ногой.

– Ну, любезные друзья, поторопитесь, – сказал он, – я не очень-то терпелив.

– Садись и слушай, – сказал Машфер.

Положив обе руки на плечи Барраса, он принудил его сесть. Тогда один из замаскированных встал и сказал:

– Гражданин Баррас, вы служили в гвардейцах?

– Да.

– Потом капитаном в индийской армии?

– Да.

– Потом депутатом в Национальном собрании?

– Вы это знаете так же хорошо, как и я.

– Вы осудили на смерть короля?

– Я действовал по совести, – спокойно отвечал Баррас.

– Наконец теперь вы во главе Директории и несколько часов назад были первой особою во Франции?

Баррас молчал.

– Гражданин Баррас, – продолжал замаскированный, – как отрекшийся дворянин, как враг короля, вы заслужили смерть.

– Господа! – презрительно сказал Баррас. – Имею честь повторить вам, что мне приятнее было бы сейчас познакомиться с вашими кинжалами. Эти громкие фразы, как и ваше напыщенное и ложное правосудие, утомляют меня в высшей степени.

Замаскированный продолжал:

– Однако для вас есть способ искупить вину.

– Неужели? – с насмешкой спросил директор.

– Хотите возвратить Францию королю?

– Господа! – холодно сказал Баррас. – Я думаю, что вы мне предлагаете условие…

– Может быть.

– Посмотрим! – иронически сказал директор.

– Король Людовик XVIII сделает графа де Барраса мэром Франции и генерал-лейтенантом королевства.

– Еще что?

– Он назначит ему из своей казны пенсию в триста тысяч ливров.

– Сумма недурная! – с насмешкой сказал Баррас.

– И сделает его герцогом.

– Очень хорошо. Но, чтобы заслужить все эти милости, что должен сделать я?

– Возвратить Францию королю.

Баррас молчал с минуту, и это молчание заставило забиться надеждой все сердца. Но надежда эта была недолгой, потому что директор сказал:

– Господа! Я очень признателен моим старым друзьям, что они вспомнили обо мне, но я еще более признателен моей совести, что она не оставляет меня в подобную минуту.