В поисках истины. Ученый и его школа - Коллектив авторов

Разумеется, А.Г. Кузьмин не был столь наивен, чтобы верить в возможность приобретения, как в татищевские времена, летописного источника по истории Киевской Руси, который мог бы существенно дополнить уже имеющийся в обороте набор фактов, «на площади». И все же поиски «Пронского летописца», вероятно, заставили его усомниться в неисчерпаемости запасов архивов и библиотек. Однако и после возвращения в Рязань в качестве доцента пединститута в 1964 г., и после смерти М.Н. Тихомирова (в 1965 г.) научные устремления А.Г. Кузьмина были по-прежнему направлены на поиск если не принципиально новых источников, то хотя бы принципиально нового в уже имеющихся источниках (что вполне естественно для ученого) и на споры с теми исследователями, которые, сомневаясь в достоверности того или иного источника, могли способствовать сокращению уже имеющегося объема фактов.

Реализуя это направление своей деятельности, А.Г. Кузьмин не остался равнодушным к обострившимся в середине 1960-х гг. спорам о времени создания «Слова о полку Игореве». Еще в феврале 1963 г. на заседании Сектора древнерусской литературы ИРЛИ АН СССР состоялся полуторачасовой доклад А.А. Зимина «К изучению “Слова о полку Игореве”», а в мае 1964 г. произошло знаменитое обсуждение его скандальной книги «Слово о полку Игореве» в отделении истории АН СССР. Почти все пятьдесят выступивших специалистов осудили точку зрения Зимина, доказывавшего позднее происхождение «Слова». Зимин ответил несколькими статьями, появившимися в различных научных журналах. Его покритиковали еще. Среди критиков был и академик Б.А. Рыбаков, с которым у А.Г. Кузьмина сложились теплые отношения [9, 153–176]. В целом работа А.А. Зимина была реакцией на все тот же источниковый голод, который охватил историков в 1950–1960-х гг., и А.Г. Кузьмин вспоминал позднее, что в известной степени именно дискуссия, возникшая вокруг зиминских изысканий, подхлестнула интерес к «Слову» и оказалась весьма полезна. Однако это не смягчило оппонентов. Жестко выступил и А.Г. Кузьмин, справедливо усмотрев в построениях А.А. Зимина покушение на дорогие для него «нелетописные источники» [10, 64–87]. В статье прямо говорилось про то, что А.А. Зимин без возражений игнорировал в своих публикациях большую часть сделанных ему в ходе дискуссии справедливых замечаний [10, 64], отмечались «неверные ссылки», имевшиеся в работах исследователя [10, 65], «ошибки» и дилетантизм доктора исторических наук, вторгшегося «в область лингвистики, филологии, тюркологии и археологии» [10, 64], а его выводы именовались «домыслами» [10, 86].

Общий вывод, сделанный А.Г. Кузьминым, также любопытен. «К сожалению, – писал автор, – в последнее время нередко приходится сталкиваться с попытками голословно объявлять фальсификаторами тех или иных, иногда весьма уважаемых деятелей прошлого, таких как Татищев, Мусин-Пушкин, Бантыш-Каменский. С такой же легкостью, не производя действительного исследования, оказывается возможным отбросить тот или иной источник или памятник. <…> Заведомо предвзятая позиция, проявляющаяся в каждой строчке исследования, не может вести к объективной истине. Надуманность рассмотренных догадок и гаданий особенно очевидна на фоне величия предмета пристрастных нападок автора. Уже свыше полутора столетий “Слово” уверенно отбивает очередные наскоки скептицизма, демонстрируя свое явное превосходство перед критиками» [10, 87].

Эмоционально реагируя на «пристрастные нападки» и «наскоки скептицизма», А.Г. Кузьмин не оставляет без внимания заметку М.Ф. Котляра «Загадка Святослава Всеволодовича Киевского», помещенную в шестом номере «Украинского исторического журнала» за 1967 г., поскольку ее автор «стремится обосновать некоторые положения, которые ранее были привлечены А.А. Зиминым для доказательства “позднего происхождения” “Слова о полку Игореве”» [11, 104]. А.Г. Кузьмин, разобрав статью М.Ф. Котляра, называет его метод работы «потребительским» – украинский исследователь выбирает из летописей «лишь те данные, которые могут проиллюстрировать его мысль» [11, 106].

В одном номере с критической статьей А.Г. Кузьмина редакция поместила и заметку к ней Д.С. Лихачева. Согласившись с критикой А.Г. Кузьминым статьи М.Ф. Котляра «с исторической точки зрения», Д.С. Лихачев завуалированно критикует самого Кузьмина за его отношение к «Слову» прежде всего как к историческому источнику, за сопоставление его с летописью, между тем как «“Слово” – художественное произведение; летопись художественные цели не ставит на первое место. Святослав в “Слове” – это не только конкретный киевский князь Святослав Всеволодович, он еще и обобщенный образ главы Русской земли. В этом отношении между Святославом “Слова” и Карлом Великим “Песни о Роланде” очень много общего. Карл и Святослав символизируют собой единство своих стран. Они мирно управляют страной, пока герои их сражаются. Как и в “Песне о Роланде”, где седобородый Карл сочувствует и оплакивает Роланда, хотя и осуждает его, в “Слове” седой великий князь киевский Святослав оплакивает гибель Игорева войска, жалеет о судьбе Игоря и одновременно его осуждает. В русских былинах образам Карла и Святослава до известной степени соответствует образ киевского князя Владимира Красного Солнышка, при дворе которого живут богатыри, совершающие свои подвиги по защите Русской земли от врагов-язычников. Было бы ни с чем несообразно требовать полного совпадения образа былинного Владимира с летописным, а образа Карла Великого с тем, который открывают нам исторические источники. Сюжетное положение Святослава в “Слове” требует его некоторой идеализации в определенных сюжетных традициях» [12, 110]. Двусмысленно звучит и финальное предложение в заметке Д.С. Лихачева: «Не могу не присоединиться к заключительным словам статьи А.Г. Кузьмина, настаивающего на необходимости ответственно подходить к ответственным темам» [12, 110].

Другим объектом критики А.Г. Кузьмина стал А.Л. Монгайт, высказавшийся в поддержку мнения о подложности знаменитого Тмутараканского камня. Как известно, надпись на камне, найденном в конце XVIII в. на Таманском полуострове, в две строки с указанием года (1068) и индикта, вырезанная красивым четким уставом, «не только является одной из древнейших датированных русских надписей, что само по себе очень важно для истории языка и культуры, но содержит и ценную историческую информацию: уточняет местоположение летописной Тмутаракани и порядок княжений в Тмутараканском княжестве, дает еще не использованный до конца материал по русской метрологии и т. д.» [13, 221]. И вдруг А.Л. Монгайт покушается на этот замечательный источник, кстати, подобно А.А. Зимину «не приведя ни одного нового факта или аргумента (не считая некоторых очевидных ошибок)», демонстративно игнорируя «совершенно ясные (и в основном не новые) доводы и возражения своих оппонентов» [14, 283]. И при этом он еще «обращается за своего рода поддержкой к неспециалистам – миллионам читателей журнала “Наука и жизнь”» (статья А.Л. Монгайта была опубликована в трех номерах журнала за 1967 г.) [14, 283]. Сходство с А.А. Зиминым виделось и в том, что помимо Тмутараканского камня в работе А.Л. Монгайта была «и еще одна мишень: А.И. Мусин-Пушкин. Правда, А.Л. Монгайт достаточно убедительно (хотел он этого или нет) показал, что Мусин-Пушкин не мог быть фальсификатором, так как не понимал надписи. Но он обращает внимание на то, что не только Тмутараканский камень, но и другие важнейшие открытия А.И. Мусина-Пушкина – “Ярославле серебро” и “Слово о полку Игореве” – современники считали подделками и не верили в их древность» [14, 283]. А.Г. Кузьмин поправляет А.Л. Монгайта, отмечая, что «современники» «сказано слишком сильно» – «скептики», которых и «тогда было совсем немного» [14, 283].

А.Г. Кузьмин видел истоки выступлений «скептиков» 1960-х гг. в работе 1940 г. французского филолога-слависта Андре Мазона, поднявшего вопросы о подложности и «Слова о полку Игореве», и Тмутараканского камня. Дело было не в конкретных людях (С.Л. Пештиче, А.А. Зимине или А.Л. Монгайте), вопрос надо было ставить шире. Уже в статье, посвященной изысканиям А.А. Зимина, А.Г. Кузьмин писал: «Наш век – век науки. Науку и ученого отличает прежде всего метод исследования. Очевидно, о нем нужно говорить гораздо больше, чем мы это делаем до сих пор» [10, 87]. Удар надо было наносить не по отдельным скептикам, которых во все века «было совсем немного», а по «скептицизму» как образу мыслей и методу. В 1969 г. в ученых записках Рязанского пединститута была опубликована статья Кузьмина «Скептическая школа в русской историографии».

Главной задачей статьи можно считать стремление автора показать, что во все времена, в том числе в первой половине XIX в., «скептицизм» среди русских историков был неким отклонением от нормы. При этом А.Г. Кузьмин предлагает отличать «скептическую» школу от «критической», сторонников которой (прежде всего Г. Эверса) отличает то, что «они кладут в основу источник и идут от источника (не за источником, а от)» [15, 312]. И по методу скептицизм не имеет ничего общего с критическим направлением, для которого характерно убеждение, что «в основе всех построений должен лежать положительный факт, показание источника» [15, 318]. Скептическая «школа» скорее является «антиподом» критического направления: «критическое направление вело исследование от источника к концепции, “скептики”, напротив, шли от концепции к источнику. Такая методология не только не может быть признана “в основном правильной”, но ее нельзя вообще признать научной» [15, 327].