Страна Печалия - Софронов Вячеслав

В тот вечер он долго не мог уснуть, слушая, как тяжело дышит, с частыми хрипами, младшенький сынок, покашливают старшие, и во всех этих бедах вновь и вновь обвинял исключительно патриарха Никона. А ведь не так давно они уважительно относились друг к другу и не раз вели долгие беседы, а вот пришел срок, и с недавних пор все поменялось. И патриарх, учинивший церковный передел, покалечивший судьбы тысяч людей, стал для него хуже папы римского, султана турецкого или иного врага веры Христовой. И не для одного Аввакума, а для всех тех, кто отшатнулся от нововведений церковных, перечеркнувших тем самым вековые православные традиции. Именно с него, с Никона, пошла в думах людских такая круговерть, не приведи господь кому испытать такое и стать участником раздоров церковных.

Едва проснувшись, он первым делом поинтересовался у жены, что уже давно встала и хлопотала, готовя согретую у печи детскую одежду, как чувствует себя младший. Та в ответ лишь отрицательно покачала головой, дав тем самым понять, что дела у него неважные. Дети и другие постояльцы еще спали, и она не желала будить их раньше времени. Да и сам Аввакум, глянув на Корнея, понял, что лучше ему отнюдь не стало, а значит, предстоит непростой разговор с приставом, который явно воспротивится долгой остановке, невзирая на причины, вызвавшие ее.

Так оно и вышло. Когда все встали и торопливо перекусили, то Климентий с удивлением глянул на Аввакума и его семейство, которое не спешило собираться в дорогу.

—

В чем дело? — хмуро спросил он. — Давно пора ехать. Собирайтесь, а то к вечеру не успеем до ночлега доехать, придется в темноте пробираться, заплутать можем.

—

Остановка нужна, — глухо проговорил Аввакум, избегая смотреть приставу в глаза, но внутренне готовясь к неприятному разговору и его последствиям, — дети, все до одного, хворые, выждать надо, чтоб поправились.

—

Какая еще остановка?! — аж взвизгнул пристав. — С чего это вдруг? Не бывать этому! Не позволю! Мне такого приказа никто не давал, чтоб в дороге останавливатьс, кроме как на ночлег. Вот до Тобольска доберемся, там живите как хотите, а тут я за все в ответе.

—

Ну и поезжай один, — ответил ему Аввакум и, сжав кулаки, придвинулся поближе, вскинув голову и сверля пристава взглядом, полным ненависти.

Тот было растерялся, но потом зло прищурился и, повернувшись к находящимся здесь же казакам, до этого молчаливо наблюдавшим за их спором, приказал им:

—

Тащи их, ребята, в сани. Дай срок, в Тобольске первым делом все обскажу владыке. Скажу, чтоб он тебя в подвал определил, там тебе самое место.

Но казаки мешкали, не решаясь применить силу к человеку, облаченному саном, тем более к женщине и малым детям. К тому же они не состояли на службе у патриарха, и пристав был им не начальник, а всего лишь такой же служивый, как и они сами.

Климентий, заметив их замешательство, не зная, как настоять на своем, принялся уже грозить и им:

—

Чего стоите? — Он вскочил с лавки, круто развернулся к казакам. — Для того и приставлены, чтоб где надо силу проявить. Вернусь обратно в Москву, доложу вашему начальству, как вы тут с ним в сговор вступили. А он против самого патриарха голос свой поднял. — И ткнул пальцем в стоящего почти рядом с ним Аввакума, но дотронуться до него побоялся, опасаясь, как бы тот не саданул и его в ответ. Пристав впервые оказался в столь дурацком положении, когда сопровождаемый им ссыльный отказывался вдруг подчиниться.

Понимал это и Аввакум, победоносно взирая на Климентия, что хорохорился, словно петух на заборе, но прибегнуть к силе опасался, надеясь решить все громким криком.

Тем временем один из казаков, что был постарше, почесал рукой в голове и с расстановкой проговорил:

—

Наше дело сторона. Сами меж собой решайте как быть, ехать дальше будем или тут оставаться. Нам про остановки ничего говорено не было. Велено лишь присматривать за батюшкой, чтоб не сбежал куда с дороги и в цельности его в Тобольск доставить. А как ехать и сколько ехать, то нам не ведомо. Вот так-то…

—

Н-да! Сами решайте, а у нас своя служба, — поддержал его второй сопровождающий возрастом помоложе, который всю поездку пытался заговорить с Аввакумовой племянницей Мариной, но это у него по причине косноязычности плохо получалось.

—

Вижу, сговорились тут! — взвился Климентий, замахав в воздухе обеими руками, будто пытался отогнать от себя налетевших вдруг комаров. — Знаю я вас, казачков, вам хоть в лоб, хоть по лбу, лишь бы не работать. Ни за что не в ответе, на все наплевать! Я тогда так поступлю: поворачиваю обратно в Москву и докладываю, что ссыльный ехать отказался, а вы мне никакой поддержки в том не оказали. Пускай там решают, как с вами со всеми поступить. — И он, накинув тулуп на плечи, шагнул к выходу.

Аввакум собрался было уже торжествовать победу и хотел крикнуть вслед приставу что-нибудь обидное, но неожиданно в разговор вмешалась Анастасия Марковна, не спускавшая с рук младшего сына.

—

Зачем тебе, батюшка, лишних недругов наживать? — мягко и, как всегда ласково, спросила она мужа. — Ничего хорошего с этого не выйдет. Поезжай, коль велят. Видишь, спешит человек, домой побыстрей вернуться желает. Не перечь ему. Сам поезжай, а нас тут оставь с одним из охранников. Такое можно? — спросила она смиренно, обращаясь к Климентию, как к главному.

—

Уж и не знаю, — озадаченно ответил он, не ждавший поддержки со стороны жены протопопа и потому в раздумье замер на пороге. — Дело ли так поступать…

—

Младшенький наш совсем хворый, — всхлипнула Марковна, и у Аввакума горько защемило в груди от этих слов. Он понимал, что не может ничем помочь младенцу, но его деятельная натура не желала с этим мириться. Он готов был, если потребуется, день и ночь носить сыночка на руках, качать его, убаюкивать, но знал, что материнские руки не в пример мужским сделают это лучше, а потому вынужденно мирился со своей бездеятельностью.

—

Нет, не согласен, — выкрикнул он, — не оставлю вас одних, вместе будем ждать пока детки поправятся! Чего это ты вдруг выдумала? — попытался он грозно взглянуть на жену, но та лишь отмахнулась от него и продолжала:

—

Вряд ли ты чем им поможешь, лишь суета лишняя будет. Маринка за старшими приглядит, а я Корнеюшку выхаживать стану: в баньке попарю, травками напою. Бог даст — и выздоровеет.

Аввакум хотел было взорваться, затопать ногами, как обычно с ним случалось, закричать что есть силы тонким своим голосом, но чуть призадумался, полагая, что в словах жены есть немалая доля правды.

—

Как же ты, касатка моя, да еще с детьми без моего присмотра тут останетесь? Вдруг случится чего, не приведи господь, кто вам поможет? Кто заступится? Люди разные есть, в душу всякому не заглянешь… Не знаю, что из этого выйдет…

Но доводы свои привел он как-то невыразительно, обыденно, подыскивая нужные слова, почему-то никак не идущие на память, когда он нервничал, волновался. Лицо его при этом покрылось пунцовыми пятнами, руки начали мелко дрожать, еще чуть — и случится очередной припадок, что бывали с ним и раньше, а после заключения в монастырском подвале он стал и вовсе неуступчив и готов вспыхнуть, что пакля просмоленная, стоило лишь кому слово поперек сказать.

Заметила это и Анастасия Марковна, не меньше мужа боявшаяся вспышек его беспричинного гнева, но не столько за себя, как за него самого, зная, как он потом долго отходит от них, и понимая женским чутьем своим, чем когда-нибудь подобная вспышка может закончиться.

—

Да ничегошеньки с нами не случится, — поспешила она успокоить протопопа и ласково провела тонкими пальцами по лицу, чуть задержав их на губах, мягко нажала, давая понять, чтоб он не кипятился, не рвал душу лишний раз без причины. — Не впервой. И раньше одни подолгу без тебя жили, и ничего. А ты тем временем доберешься до Тобольска и там с жильем и с местом для себя определишься. Без нас тебе даже справнее будет. И кони отдохнут, а то едва возок наш тянут, — привела она последний довод.