Солнце любви - Инна Булгакова

- Это я сгоряча, прости.

- За что? Так хорошо было, отлично!

- Рассудок во мне гораздо сильнее сердца.

Она опустила яркую голову на скрещенные руки на коленях, волосы свесились почти до пола, до ножек в лаптях. (Фраза о рассудке и сердце была верной, но в данный момент она отражала его переживания с точностью наоборот.) Он с усилием отвел взгляд, наткнулся на розы.

- Кто была та девушка?

- В техническом, так сказать, смысле не девушка — проститутка.

- Что-о?

- То, что слышала.

- Вот почему вы так недоверчивы! — Варенька рассмеялась. — Уж не считаете вы меня профессионалкой?

- Ну, как я смею! — подхватил он в тон. — Ты же можешь доказать?

- Я хочу.

- А я не хочу, чтоб с такого физиологического эксперимента начиналась любовь.

- Как она умерла?

- Как Подземельный. Ей разбили голову.

- Как странно! — Варенька вздрогнула. — Вам не страшно?

- Убийца сознался. Не бойся, это сделал не я.

- Я вас не боюсь, но розы. зачем? Вы правда не догадываетесь, кто их принес?

- Как они мне надоели! — Петр Романович подошел к комоду (выбросить и забыть, отдаться без остатка, без условий этому единственному в своем роде мгновенью!), обжегся о шипы и услышал:

- Вы хромаете?

Пальцы разжались, цветы остались стоять в царственной своей прелести. Он пояснил привычно:

- Ударился о ножку качалки, щиколотка распухла. — И опять ему захотелось рассказать ей все. — Позавчера с Иваном Ильичем мы помянули моего отца какой-то жуткой медицинской дрянью. Я заснул, и он мне приснился.

- Кто?

- Отец. Я прошел на дребезжанье звонка по темному лабиринту комнат без окон. Споткнулся, ударился обо что-то.

- Во сне?

- Наверное. То есть конечно. Отец стоял на лестничной площадке… так реально, в своем коричневом костюме с «искрой».

- В котором его похоронили?

- Нет, хоронили в черном. — Петр Романович бегло взглянул в полумраке, пронизанном внешним солнцем, в глаза напротив — бирюзовые, цвета морской волны — и повторил: — В черном.

- А дальше?

- Я сказал: «Ты же умер». Он ответил: «Нет, я жив», — попросил прощения и простил меня.

- За что?

- «За смерть».

- За что?!.. Петр Романович, что вы молчите?

- Я же говорил, что не хочу вспоминать ту историю. Нет, вспоминается!

- Разве смерть вашего папы связана с убийством той девушки?

- Ну. опосредованно. Еще я спросил его, как там, в том мире.

- В загробном?

- Господи, это же сон!

- И что он сказал?

- «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».

- Приходил?

- Да ну! Не выношу суеверий, не о том ты спрашиваешь.

- А о чем надо? Вы же споткнулись, когда шли открывать дверь, так?

- То был кошмар под воздействием спирта, я шел во сне, проснулся — качалка качается.

Варенька встала — одним гибким движением, не касаясь поручней, — и пересела на кушетку рядом. Качалка качалась.

- Когда на другой день в пятницу я увидел здесь розы — она качалась.

- Петр Романович, скажите как философ — есть привидения?

- Я тебя напугал, — сказал Петр с нежностью; она взяла его за руки, легкие влажные поцелуи он ощутил на ладонях, опять блаженство накрыло пленительным парусом, в котором, может быть, таилась ловушка; он освободил руки. — Не надо, я, наверное, заболел.

- Нога болит?

- Душа. Что-то происходит. потаенное, но реальное. Розы — реальность. Посреди прихожей валялся стул.

- Во сне?

- Наяву. Я проснулся, вышел из комнаты — прямо посередке тяжелый стул.

- Об него вы и споткнулись!

- Я не лунатик!

- Откуда вам известно? Вы спите один? Или нет?

- Я сплю один. — Петр изнемог в неравной борьбе, наклонился, взял ножки в золотистых лаптях «барышни- крестьянки», прижал к лицу; а Варенька прикоснулась к волосам его, погладила, потянула с нежной болью. Тут в дверь позвонили и грянул голос:

- Милиция! Протокол подписать!

8

Правоохранительное вмешательство спасло влюбленных от падения, так сказать. И Петр в растревоженных чувствах отослал Вареньку от греха подальше: устал-де безумно, сутки не спал. Уселся в качалку, где только что сидела она («фетишизм», отметил с ласковой усмешкой, он был счастлив), глаза закрыл, но не заснул. Тонкий, горьковатый аромат, казалось, усиливался, уносил в молодость, когда брат привез охапку роз с дачи близ Завидеева, о чем позже Петр давал показания; и все завершилось и как-то уравновесилось смертью: они все умерли. А через девять лет, с приходом Подземельного (нет, раньше, думал Петр, с автомобильного взрыва), прошлое возвращается и возвращается, как Ницшеанский карлик — предвестием безумия. Предупреждал себя здравомыслящий логик, но не мог удержаться от соблазна: с судорожно сомкнутыми веками он ждал сна — свидания с близкими, ведь тот сказал: «Я еще приду».

«Скажите как философ — есть привидения?»

И мысли его (полусонные душевно- телесные ощущения) соскользнули по цепочке актуальных ассоциаций — розы, молодость, любовь — в мир сегодняшний. Варенька была слишком хороша («слишком хороша для меня!»), ее присутствие мешало, а в одиночестве он мог вообразить себя любимым. И любящим — впервые на четвертом десятке.

Потом он заснул крепко — без снов, никто его не потревожил — и проснулся уже в глубоких сумерках, в натужных ударах «забавных» часов — десять. Удивляясь на недавние свои страхи, с одной мыслью — она ждет! — он бросился под пронзающий свежестью душ, побрился, оделся в лучшую свою одежду, со сдержанной элегантностью (от отца унаследовался безупречный вкус, несколько компенсирующий недостаток средств).

Однако темным-темно было за окнами справа, она ждет в темноте! Петр Романович продекламировал громко, с вымученной иронией: «И каждый вечер в час назначенный — иль это только снится мне? — девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне». Ни движения, ни звука. ну что за детские прятки!

Он, конечно, позвонил — в дверь, по телефону. И разозлился — не на нее, на себя: нашел время спать! Естественно, она обиделась. и уехала к папе. Он недоверчиво усмехнулся, прошел на кухню: «синей птицы» под липой не было. Что ж, свидемся позже, уговаривал себя Петр Романович, хотя ему передалась ее горячка нетерпения: надо спешить.

Зазвонил телефон. Философ кинулся в прихожую. Мужской голос, глухой и как будто знакомый. жутко знакомый. «Если хочешь узнать про убийство.» — «Кто это?» — «Будь дома в полночь». — «Господи, кто это? Поль, ты?» Тихий смех, от которого мороз по коже продрал. — «По-французски я». — «Не дурачься!» — «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове», — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке». Связь оборвалась.

Пытаясь унять дрожь, Петр Романович произнес вслух:

«Противный «павлин»!» И тотчас бросился в переулок. Пустынный, почти ночной. Тусклый фонарь освещал нижние ржавые перекладины пожарной лестницы. Где кровь?.. На мертвой голове. «Тебя, идиота, разыгрывают, а ты всерьез.» Он подпрыгнул, подтянулся, полез наверх, отдышался на своей галерейке. В дикой духоте продолжала пробирать холодная дрожь. «А придурковатый мальчишка, должно быть, наблюдает из-за угла, забавляясь. Не он ли вчера проскользнул в переулок, когда я подходил к тоннелю? Мертвая голова. — мысли путались, — мертвец проскользнул.»

Петр Романович опомнился, быстро спустился на землю (да, с места преступления сбежать легко, кабы не чертовы эти шпингалеты!) и сбежал — до того разобрал его страх! — сбежал из гиблого этого переулка на Тверской, откуда отправился в привычный бессонный круиз, не от бессонницы спасаясь, а от неведомой погони, от мертвой головы в крови. «Ну попадись мне этот придурок! Влюбился он, видите ли, шляется по ночам. А я? Тоже влюбился?» И Петр Романович, уговаривая себя, постепенно успокоился, сосредоточившись, так сказать, на «чистом чувстве»: какие были нужны «доказательства»? Как глупо и зачем? Тебе просто так, ни за что предложили уникальный подарок — и надо только с благодарностью его принять.

Укрепившись на этой точке, Петр Романович вернулся в Копьевский (ее окна темны), во двор (темны), проверил время — двенадцать. Неуместное совпадение ему не понравилось. Он постоял под фонарем, вновь переживая припадок страха: сейчас раздастся крик. Раздались гулкие шаги в тоннеле, и в овальном провале возник Поль. Опять Поль! Юноша в светлых одеждах стоял, как ангел у черных врат, вдруг аффектированным жестом поднял правую руку и поманил двоюродного брата. Тот, как зачарованный, пошел к нему, за ним — в тоннель, в переулок, на перекресток, мимо знаменитого пруда, памятника баснописцу. наконец очнулся от гипноза, нагнал, рявкнул:

- Что ты тут делаешь?

- Як тебе шел и очень удачно встретил.

- Зачем?

- Надо навестить Ангелевича, безотлагательно.

- Зачем?

- Узнаешь.

- Какого черта ты устраиваешь эти розыгрыши.