ГНИЛЬ - Константин Соловьёв

Маан замолчал. Менесс глядел мимо него, ощущая на удивление размеренные удары собственного сердца.

— Извините, — вдруг сказал инспектор, — Кажется, я вас изрядно напугал.

— Это есть, — Менесс попытался улыбнуться. Но губы были точно деревянные.

Маан вежливо улыбнулся.

— На службе редко удается с кем-то поговорить, сами понимаете.

— Они ничего не знают… — Менесс обвел взглядом сидящих в ресторане. Их разговор не привлек к себе внимания. Просто двое строго одетых мужчин в возрасте обедают за одним столиком. На них даже не смотрели. Менесс вдруг ощутил опять иглу в шее. Отвратительное ощущение. Он вздрогнул.

— Не знают, — рассеяно подтвердил Маан, отставляя чашку, — И хорошо. Им не лгут, им просто не говорят всей правды. Все они, и каждый в отдельности, знают, что Гниль — это опасность, Гниль — это смерть. Что является самой настоящей правдой. Все остальное не принесет им счастья. Только страх.

— Это все ложь… — пробормотал Менесс.

— Вы про рекламу на теле-программах? Да, конечно. Если вы обнаружили у себя или своих родственников и знакомых признаки Синдрома Лунара, немедленно сообщите в ваш отдел Санитарного Контроля. Не дайте болезни унести еще одну жизнь! — с чувством продекламировал Маан, — Я сам это регулярно смотрю. Особенно меня раздражает та реклама со стариком… Помните?

— Что?

— Старик. Лет семидесяти. Он благодарит маленького внука за то, что тот сдал его в Контроль. Что-то вроде того, что его сила воли была сломлена, но к его счастью рядом оказались те, для кого его жизнь не безразлична… А теперь он вылечился и благодарен им. Дурацкий ролик. Контроль создает новые каждую неделю, есть специальный информационный отдел… Впрочем, какая разница.

— И верно… Какая.

Опять установилось молчание. Маан сосредоточенно вглядывался в свой чай, а Менесс считал удары сердца.

«Когда досчитаю до тридцати, встану и выйду», — подумал он. Это было легко, сердце стучало громко и не очень быстро.

На улице, напротив «Еловой ветви», затормозила машина. Потрепанный белый фургон с государственным номером. Возле ресторана таких или подобных ему останавливалось множество, но Маан почему-то встрепенулся, оторвавшись от чашки.

— Спасибо, — сказал он зачем-то, — Надеюсь, не слишком вас напугал всей этой чепухой. Люди, знаете ли, часто боятся таких вещей… Однако мне уже пора. Не сидеть же весь день за столом! Пора возвращаться к работе. Извините, если вас ненароком побеспокоил.

Сердце успело отбить шестнадцать ударов. На семнадцатом затрепетало от затаённой радости.

— К вашим услугам, — вежливо ответил Менесс, царапая сухое нёбо языком, — Всегда к вашим…

Маан уже начал было вставать, но вдруг, будто вспомнив, что-то важное, сел обратно.

— Простите… — обратился он к Менессу, — Я надеюсь, что вполне удовлетворил ваше любопытство. Не удовлетворите ли вы мое? Один вопрос, если можно.

— Разумеется.

— Что вы сейчас чувствуете?

Вопрос прозвучал неуместно, глупо. Менесс против воли уставился на инспектора, но сухое лицо Маана ничуть не изменилось. Разве что глаза, показалось, сделались более внимательными, потемнели.

— Простите?

— Что вы чувствуете?

Менесс взглянул в эти глаза и обмер. Внутренности его слабо затрепыхались, а по позвоночнику вверх потек извилистый ручей страха.

— Извините, не совсем…

Маан вздохнул и отвел взгляд. Он выглядел — нужное слово нашлось не сразу — разочарованным. Когда он снова заговорил, его голос звучал иначе.

— Когда выйдете из ресторана, садитесь в этот белый фургон. Избегайте резких движений. Любое из них может быть трактовано инспектором Санитарного Контроля как попытка к бегству или сопротивление.

Менесс попытался что-то сказать, но челюсть свело, так и застыл.

— Вы Бэнт Менесс, Гнилец первой стадии. С настоящей минуты вы заключены под карантин Санитарной Службы. Пожалуйста, оказывайте содействие и не пытайтесь воспротивиться применяемым к вам мерам.

— Вы ошибаетесь… — прошептал Менесс. Надо было крикнуть, громко возразить. Привлечь внимание. Чтобы услышали за соседними столиками. Чтобы посмотрели на него и поняли очевидное — человек вроде Бэнта Менесса не может быть Гнильцом. Только не он. Тогда и инспектор поймет, это ведь очевидно, это ведь просто, обыкновенная ошибка и только…

Но воздуха в груди хватило только на шепот. Мысли его смялись, скомкались, истлели. Осталось лишь зудящая заноза страха и та самая — опять! — ледяная игла в шее. Маан внимательно смотрел на него, положив обе руки на стол.

— Быстрее, — сказал он мягко, — И не совершайте необдуманных поступков.

Руки Менесса против воли поползли вглубь дипломата. И там наткнулись на что-то твердое, завернутое в ткань. Маан не мог этого видеть, но он вдруг покачал головой:

— Не стоит. У вас в портфеле пистолет, но на вашем месте я бы не пытался им воспользоваться. Я все равно успею выстрелить быстрее. На что вы рассчитывали? Вы думали, никто не заметит Гнильца в центре жилого блока, Гнильца, почти перешедшего на вторую стадию? Вы могли прийти в Контроль самостоятельно. Но вместо этого предпочли несколько месяцев жизни, которую и жизнью назвать сложно. Что Гниль сделала с вами, Менесс? Она уже начала менять вас?

Менесс достал левую руку из-под стола и, отодвинув полу пиджака, задрал рубашку. На дряблой коже его живота можно было различить темное пятно коричневато-серого цвета. Почти правильной формы, вроде родимого пятна размером с крупную монету. Оно выглядело совсем не страшно, но Менесс, указывая на него пальцем, машинально старался не прикасаться к нему. Как будто это имело какое-то значение.

— Оно появилось месяц назад, — сказал он тихо, — Тогда я и понял.

Маан равнодушно посмотрел на пятно.

— Первая стадия, разумеется. И уже неизлечима. Почему вы не пришли сами?

Менесс улыбнулся и почувствовал на губах полынную горечь. С удивлением он понял, что страха больше нет. Страх растворился в нем, оставив только спокойное понимание. Сердце по-прежнему билось ровно. Менессу вдруг захотелось выйти на улицу и почувствовать на своем лице ветер. Не поток, нагнетаемый вентиляторами, а самый настоящий ветер. Он уже почти забыл, каково это.

Жаль, что на Луне не бывает ветра.

— Я знал, что из карантина Контроля не возвращаются. Все это знают.

— Вы просто остались ждать. Очень глупо. Рано или поздно на вас донесли бы родственники или сослуживцы. Этим всегда и заканчивается.

— Да, остался ждать.

— Зачем?

Менесс повел плечами. Отвечать не хотелось — что-то подсказывало ему, что в этих вопросах и ответах для него не осталось уже ничего нужного.