История ересей - Генри Чарльз Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Был, впрочем, еще один момент, делавший союзниками еретиков даже не гибеллинские города и обострявший отношение к ним пап. Это чисто материальные интересы церкви, в которых она сталкивалась с растущими и умеющими отстаивать себя коммунами. Примером может служить одна булла Григория IX от 29 апреля 1227 г. Она обращена к potestates et populi civitatum Lombardiae{19}, но то же самое, о чем она говорит, применимо и к Витербо, и к маленькому Прато, и к другим мелким и крупным городам верхней и средней Италии. Папа ставит в вину ломбардским городам прежде всего «labes heretice pravitatis» и лицемерное исполнение постановлений против еретиков, но не забывает и нарушения городскими властями «ecclesiastica libertas»{20}, которая почти погибла в их землях и удалилась от них. Не везде, конечно, это сказывалось столь резко, но действия ломбардских магистратов только наиболее яркое выражение повсеместной материальной борьбы с клиром. Повседневную мелочь жизни мы можем найти в изобильном количестве, хотя бы в актах, издаваемых субальпийским обществом историков. От какой-нибудь тяжбы горожанина с церковью, или монастырем, или простым клириком один только шаг до общих мероприятий, особенно в нуждающихся в деньгах и доходах городах. Здесь всегда готовая почва для разногласий с церковью, для сближения с еретиками, с которыми соединяет общее недовольство клиром, общая, хотя и исходящая из разных мотивов и ведущая к разным целям, борьба с ним. Сама церковь мешала своих врагов, превращая политическую борьбу в религиозную, называя гибеллинов патаренами (что, конечно, лишний раз свидетельствует о распространенности и значении последних). Ближайший анализ источников приводит к некоторому уменьшению роли еретиков, показывая расплывчатость терминологии эпохи, но он же везде открывает этих самых еретиков, прятавшихся за спиной разнообразных врагов церкви, — еретиков, часто неуловимых, как неуловим меняющий свою личину «новый протей» — катарский перфект. И если бы мы могли оценить всю силу родственных связей, совместной жизни и деятельности, значение для низших классов и самой коммуны создаваемых катарами экономических организаций, нам стало бы вполне понятным, как сплелась ересь с жизнью общества, как глубоко ушли ее корни в народную жизнь. Узы, связывавшие ее с народною жизнью, развязать было невозможно, их можно было только разрубить.
5. В очерченных выше пределах жил и волновался катаризм, сгущаясь то в одном, то в другом месте, выступая наружу при благоприятных условиях, таясь и разрежаясь на время в момент гонения. В счастливый час быстро росли приверженцы и покровители ереси, при первых бедствиях многие отпадали, храня в сердце готовность вновь примкнуть к секте, и оставались только верные, не терявшие связи с «совершенными». О распространении и связях катаров друг с другом сообщает нам Ивон Нарбоннский. Обвиненный перед папским легатом в прикосновенности к ереси, он — «поп conscientiae scrupulum, sed causae turpitudinem erubescens»{21} — почел за лучшее для себя (и во всяком случае для нас) уклониться от суда. Может быть, он действительно был задет волною ереси; по крайней мере, жаловаться на свою судьбу Ивон стал прежде всего патаренам. Долгое время пробыл он у них в Комо, отсюда был препровожден ими в Милан, связи с которым были достаточно живы и в котором еретики Комо знали, куда поместить своего нового собрата. Из Милана Ивон перебирался — все в среде патаренов — из города в город, «оmnes pertransiens civitates Lombardiae»{22}. Был он в Кремоне, Лоди, пил «славные вина патаренов» — «nobilissima Paterinorum bibi vina, rabiolas, et ceratia et alia illecebrosa comedens»{23}. Везде его провожали еретики — «semper inter Paterinos, semper in recessu accepi ab aliis ad alios intersigna». Наконец с дозволения их епископа Петра Галла, «впоследствии, как я слышал, низложенного ими за какое-то прелюбодеяние», Ивон оставил Кремону и «cum quodam fratre laico»{24} направился на северо-восток, совершил путь по каналам Аквилеи и добрался до Фризака (in oppido apud Frisac). Остановившись там у братьев, он на другой день уже один пошел в Каринтию и далее в Нейштадт: ему удалось в конце концов освободиться от катаров. Письмо Ивона дает некоторое представление о связи катаров северной Италии друг с другом, но эта связь распространялась далее. В процессе 1228 г. во Флоренции есть указание на Герардо ди Раньери Чивриани, «верующего» секты, бывшего в Ломбардии и общавшегося там с разными еретиками и ересиархами. Петр Ломбардский действовал и в Орвието, и в Витербо. Из Ломбардии ересь была занесена в Неаполь, и нет никаких оснований предполагать, что связь Неаполя с севером порвалась, если юг Италии связан с югом Франции еще в начале XIV века, как засвидетельствовано это «Актами Тулузской инквизиции»; а тогда катаризм уже умирал и еретикам было труднее и двигаться, и жить. В данной связи поучителен процесс Арманна Пунгилупа. Данные этого процесса относятся к довольно позднему времени — к концу 60-х годов XII века, но это не мешает воспользоваться ими для более ранней эпохи.
Арманн, после смерти своей так скомпрометировавший римскую церковь, знал и посещал дома еретиков в Вероне (ок. 1265 г.) — дом мессира Бергонгия, где и принял consolamentum{25}, дома матери одной свидетельницы Ренгарды, дом Беллиарды, дом самого еретического епископа Бонавентуры Белисмагры и многие другие. Много еретических домов было в Римини, не меньше, вероятно, в самой Ферраре, в Виченце и в других городах и местечках. «Свидетель спросил его (Арманна), как узнает он эти дома». Тот ответил ему: «Я хорошо знаю их, так как на них есть особые знаки». А когда сам свидетель (свидетель был credens) сказал: «Укажите мне эти знаки», Пунгилуп ответил: «Этого я не хочу сделать». Патарены осведомлялись друг о друге, передавали один другому поклоны и приветствия. Около 1260 г. Пунгилуп спрашивал одного свидетеля,
