Братья крови - Русанов Владислав Адольфович

Копье мое сломалось, меч иззубрился, щит треснул пополам, но к тому времени «Белый орел» вновь взметнулся над полем брани, когда подоспели ближние рыцари короля Владислава – Земовит младший, князь Мазовии, Федушко и Сигизмунд-Корибут, литвинские князья.

Я бил и бил, думая лишь о том, чтобы не разжать ладони и не выронить меч, носком сапога удержать стремя. Плечо онемело, пот заливал глаза. Мой конь храпел и уже не мог бежать – только шагал, тяжело поводя боками и понурив гордую голову. Чей-то меч, скользнув по шлему, погнул мне оплечье, но боли я не чувствовал.

Славный то был день. В такой и умереть не страшно, ибо что может быть достойнее для благородного рыцаря, чем смерть за своего короля и за свою землю? Жаль только, что, вместо благородного рыцарского поединка один на один, на поле под Таненбергом мы сошлись в беспорядочной свалке, где получить предательский удар в спину оказалось так же просто, как выпить кружку пива в придорожной корчме.

Здоровенный немец в топльхельме, украшенном черными и белыми перьями, налетел на Олешека из Барцин, герба Брама, моего давнишнего друга, стукнул его по затылку палицей, выбив из седла, и направил коня ко мне. Я прикрылся щитом от его удара, ощутив, как заныла рука, взмахнул мечом… И промахнулся. Затупившийся клинок мой лишь скользнул по черно-белому плюмажу, а тяжелая палица вдруг приблизилась к прорезям шлема, заслонив и небо, и землю, и сражающихся рыцарей.

– Mater Dei, ora pro nobis…[16] —успел прошептать я, а потом искры вспыхнули перед моими глазами, и непроглядная тьма заволокла сознание.

Очнулся я от холода.

С неба, затянутого низкими тучами, лил дождь, пропитавший всю одежду под доспехами.

Поперек моего живота лежало чье-то безжизненное тело. Одному Господу известно, каких трудов стоило мне выпростать из-под него ноги. Еще столько же времени я потратил, чтобы избавиться от щита. И лишь после того, скинув латные рукавицы, стащил с головы шлем. Ледяные струи обрушились на лоб и щеки благословением небес. Долго, очень долго, лежа на спине, я ловил капли пересохшими губами, а потом попытался встать, опираясь на меч, словно на клюку.

Над полем разносился тихий и жалобный тысячеголосый стон. Немцы и силезцы, литвины и поляки, русские и чехи… Раненые и умирающие. Каждый молил о помощи, но помощь не спешила.

Я не знал, кто победил в этом сражении, которое стало воистину переломным для христианского мира. Я не знал, что великий князь Александр-Витовт сумел-таки остановить бегущих литвинов и привести их в самый тяжкий миг, ударив в спину хоругвям великого командора Тевтонского ордена Конрада Лихтенштейна. Не знал, что Ульрих фон Юнинген, великий магистр Пруссии, убит, а Вернер Теттинген, командор эльбингский, более всех из крыжацкого войска настаивавший на необходимости сражения, позорно бежал. Не знал, что польские князья-изменники, выступившие на стороне Ордена, Казимир Щецинский и Конрад Олесницкий, пленены и доставлены пред очи короля Владислава, который, командуя хоругвями в бою, так сорвал голос, что на следующий день едва мог говорить. Я не знал, сколько полегло доблестных рыцарей с одной и другой стороны.

Я хотел лишь добраться до тепла, еды с питьем и постели. Впрочем, с едой можно было бы и повременить. Тошнота сжимала желудок в тугой комок – видимо, сказывался пропущенный удар по голове, изрядно смягченный подшлемником, который я и благодарил, что не отправился нынче в мир иной. Медленно, очень медленно, спотыкаясь на каждом шагу, я побрел туда, где, как мне казалось, сквозь завесу дождя мерцали огни костров. Впервые в жизни я чувствовал себя беспомощным, будто младенец. Если тела поверженных рыцарей мне, с грехом пополам, удавалось перешагивать, то мертвых коней приходилось обходить, словно непреодолимые препятствия. Усилием воли я заставил себя не обращать внимания на слабые голоса, взывавшие ко мне, умоляющие о помощи. Единственное, что я могу для них сделать, так это прислать подмогу, когда выберусь к своим. Но, повторюсь, я не знал, кто же победил, а потому вполне мог угодить в оковы, которые крестоносцы, не скрываясь, везли на подводах для пленных поляков.

Среди трупов мелькали серые тени. Может, волки, а может, одичавшие собаки. Порой из темноты доносилось рычание и мерзкий хруст.

Не заметив ручья, я поскользнулся и свалился на четвереньки в пахнущую кровью и смертью воду. Пока шарил по илистому дну в поисках меча, пару раз блевал желчью – со вчерашнего дня во рту и крошки хлеба не было. И, уже выбравшись на противоположный берег, я понял, что заблудился. Уж и не знаю почему – скорее всего из-за помутнения рассудка, вызванного все тем же ударом по голове, – вместо того чтобы приближаться к огням, я уходил от них все дальше и дальше и теперь, с огромным трудом вскарабкавшись на невысокий пригорок, не видел ничего, кроме серой пелены и чуть более темных, нежели окружающий мрак, очертаний деревьев.

Неподалеку завыл волк.

Я осенил себя крестным знамением. Рядом с таким количеством трупов не хищников следовало бояться, а нечисти, привлеченной запахом крови и смерти. Когда вокруг столько беззащитной добычи, зверь не выберет жертву, стоящую на ногах и способную дать отпор. Порождения Люцифера – иное дело. Они охотятся не ради насыщения, а ради убийства – жестокого и беспощадного. Грайверы-трупоеды и стрыгаи-кровососы, волкодлаки и вьесчи… Встреча с любым из них не сулила ничего доброго.

Бормоча под нос молитву и покрепче сжав рукоять меча, я пошел вперед, заставляя передвигаться дрожащие от усталости ноги. Теперь мною двигало лишь одно желание – найти сухое место и согреться, пережидая ночь. Внезапный порыв ветра разорвал облака. Они лопнули, словно гнилая мешковина, и в образовавшуюся прореху глянула масляно-желтая луна.

В ее свете я увидел опушку – корявые стволы торчали совсем близко. Еще десяток шагов – и я ступил бы под лесную сень.

«А не пересидеть ли до рассвета где-нибудь под кустом?»—мелькнула шальная мысль. Тем более, сил возвращаться не осталось. До сих пор меня держала на ногах лишь надежда на спасение: тепло, исцеление, отдых.

Но, сделав первый шаг по направлению к лесу, я замер, похолодев. Поверх толстой ветки, вытянувшейся по-над землей, на меня глядели круглые немигающие глаза, отсвечивающие багровым.

В малолетстве я немало времени провел в лесах, окружающих отцовский замок. С самострелом и с силками, с немудреной рыболовной снастью бегал к Вепшу ловить карасей. Я видел волков и лис, барсуков и рысей. Я помнил, как светятся в темноте глаза филина и неясыти. Я понял – передо мной не Божья тварь.

– Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem cаеli et terrае,[17] —прошептал я, поднимая руку, чтобы перекреститься, и тут тварь бросилась.

Словно огромный паук, перебирая лапами, она устремилась ко мне. Грязные засаленные волосы на голове свисали космами, падая на скошенный лоб. Несмотря на явно звериные повадки, она показалась мне удивительно похожей на человека – эдакого опустившегося дальше некуда нищего. Вот только скорость. И лицо… Мертвенно-бледное, с синюшными губами и выступающими вперед клыками.

Вомпер!

Я взмахнул мечом, пытаясь отогнать порождение преисподней. Тварь ловко увернулась и сипло захохотала, обегая меня по кругу.

Краем глаза я заметил еще одну, подобную первой. Она подбиралась сзади. Бесшумно прижималась к земле, как скрадывающий добычу зверь. Да что удивляться? Ведь они охотились на меня.

Если бы не усталость, возможно, мне и удалось бы зацепить кого-то из них, но я едва стоял на ногах, а они носились по кругу, будто злые деревенские шавки вокруг проезжающего по большаку всадника. Сипели натужно, высовывали багровые, на удивление длинные языки. Торчащие вперед клыки – вовсе не так, как у гадюки, – блестели в лунном сиянии.

А потом первый вомпер прыгнул. Легко уклонился от моего слишком медленного клинка, ударил когтистой лапой под колено. Я пошатнулся, отмахнулся мечом… Кажется, попал, да только исчадие тьмы словно и не почувствовало – оттолкнулось от земли, ударило меня плечом. В этот же миг вторая тварь вскочила на спину.